Улан-Удэ

Выпуск 9-129/2010, В России

Художественный руководитель Государственного русского драматического театра им. Н.А.Бестужева, режиссер Олег Юмов представил зрителям вторую премьеру сезона – спектакль «Стулья» по пьесе одного из основоположников театра абсурда Эжена Ионеско.

Олег Юмов готовил две премьеры одновременно. И если «Плоды просвещения» (см. «СБ, 10» № 8-128) он делал с целью узнать труппу и понять, кто на что способен, то какова была цель второй? Показать совершенно другую драматургию? Реализовать режиссерские идеи? Или сказать зрителям что-то свое, личное и откровенное? Предыдущие спектакли Юмова, «Максар» и «Плоды просвещения», были интересными, но какими-то холодными. В них не за кого было переживать, некому сочувствовать, как поет Шнур: «Никого не жалко, никого!» В «Стульях» впервые лед растаял, там и жалко, и страшно, но не столь героев, сколько Человека вообще. Юмов словно проверяет зрителей: можно ли им открыться? Потому что он точно не из тех, кто чувства выставляет напоказ. Зато две его премьерные постановки в Русской драме показали, что в Улан-Удэ должна сформироваться другая публика, не та, что покупает билеты в театр у активных распространителей, блуждающих по заводам и офисам, а та, что будет следить за афишей театра и идти на Названия и Имена.

В день премьерного показа «Стульев» было ощущение, что люди знали, на что шли, и были готовы к тому, что увидят. Хотя, возможно, это и не так. Но атмосфера, возникшая на сцене, где играли актеры и располагались зрители, создавала некую общность взглядов и интересов. После спектакля публика долго аплодировала, не хотела уходить и отпускать актеров.

Юмов снова удивил своей эстетикой. За неделю до премьеры художник спектакля Вадим Бройко посетовал, что режиссер – диктатор, у него есть свое видение, и он на нем настаивает. На сей раз Юмов настоял на том, чтобы в «Стульях» была настоящая вода. В итоге заказали огромную неглубокую ванну, где и играли актеры в трех метрах от зрителей. По сюжету пьесы два главных героя, Старик и Старуха, живут на острове, и реальная, а не воображаемая вода, в которой работают актеры, – точный прием для реализации режиссерских задач. В ванне плавает игрушечный домик, кораблики с огоньками и надувной мяч-глобус, которым герои периодически играют. В этой воде затоплены их таланты и мечты, ею смыты их планы, размыты цели, уплыли надежды, и вообще утекла жизнь. И вот они уже два старика, блуждающие в хаосе, не имея за душой ничего, кроме страха, угрызений совести и осознания абсолютной пустоты своего существования. Жизнь прошла, а они еще не успели сообщить миру Весть, с которой приходит на свет каждый человек. Они чувствуют себя обязанными открыть свое знание всем, но, увы, не могут. Они, как дети, плохо формулируют мысли и ждут Оратора, который должен провозгласить спасительную Весть. И, в конце концов, он появляется, единственный реальный персонаж в спектакле. И когда он вдруг приходит невесть откуда, в черном костюме и галстуке, и встает за импровизированную кафедру из красных табуретов перед собранием разнокалиберных стульев, вдруг становится не по себе. Потому что ясно читается, что Оратор – не кто иной, как Смерть, а стулья, развернутые все в одном направлении – кладбище человеческих судеб. Старик со Старухой до последнего держались друг за друга, боясь один на один остаться с Бездной, но Оратор хладнокровно разлучил их. В конце спектакля герои спускаются в зрительный зал и медленно по ступеням идут вверх к свету, струящемуся из дверных проемов, надеясь, что Оратор сообщит миру Весть, которую они так и не смогли сказать.

Но Оратор тщетно пытается объяснить Нечто с помощью пантомимы и странных иероглифов, написанных мелом на табурете, вызывая у публики лишь робкий смех. Человеческий язык не в силах выразить бездну смыслов, которые открывает перед нами существование. Тайна бытия, готовая вот-вот открыться, вновь недоступна. Горькая мысль о том, что мы умрем, так никогда и не узнав, кто мы, зачем и откуда, усугубляется тем, как Оратор тычет прямо в лицо публике табуреткой, очевидно, намекая на уровень человеческого сознания.

Как писал Мирча Элиаде, Эжен Ионеско - бездонный, гениальный драматург. Он не только больше и глубже рассудочного слова, он значительнее и глубже, чем все слова вообще. Как непросто было благополучной в жизни семейной паре — Нине Тумановой и Сергею Рыжову - выражать на сцене предельно трагическое мировоззрение! С.Рыжов, актер с породистой аристократической внешностью, привыкший играть царей и дворян, в «Стульях» ползал на четвереньках, отжимался от пола и лаял, как дрессированная собака. Очевидно, ему пришлось ломать себя, чтобы открыть новые краски своей актерской палитры. Н.Туманова тоже совершила колоссальную внутреннюю работу, чтобы создать чудесный образ старушки Семирамиды. Играть абсурд так, чтоб это было нефальшиво, будучи человеком правильным и логичным, очень непросто. Актеры должны постоянно трансформировать образы, непредсказуемо менять манеру, динамику исполнения, мгновенно переходя из одного состояния в другое. Замечу, что помимо эмоциональных инвестиций, «Стулья» требовали от актеров солидных физических нагрузок. В спектакле много пантомимы и пластических сцен, в чем, кстати, заслуга хореографа Евгении Герасимовой, которая работала с актерами над движением. К тому же тяжело весь спектакль ходить и танцевать в воде в огромных резиновых сапогах. Но со временем актеры привыкнут к дискомфорту декораций и будут смело купаться в бездонной драматургии Ионеско, ныряя в такие глубины, в которые нам, зрителям, порой страшно даже заглянуть.

И еще, «Стулья» - хорошая прививка от эгоизма, поэтому смотреть – обязательно!

Фото Сергея Примакова