Нижний-Москва-Петушки

Выпуск №2-112/2008, Гости Москвы

Нижний-Москва-Петушки

Поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» — произведение, бесспорно, культовое. По иронии судьбы на родине поэма впервые была опубликована в журнале «Трезвость и культура» с многочисленными купюрами и неточностями, но за несколько десятков лет обросла исследованиями, комментариями и легендами. В прошлое ушли примитивные обвинения в воспевании алкоголизма и морального разложения, а филологи и культурологи и сейчас спорят о литературных традициях, использованных в тексте, и вскрывают все новые философские его пласты.

Театральная биография поэмы не богата. Это неудивительно — монологичный, во многом абсурдистский текст с его своеобразной бессюжетностью и исповедальной нотой нелегко представить на сцене. Велика опасность упрощения, и тогда все сведется к зарисовке из застойного быта.

Судьба интеллигента, добровольная отторгнутость от мира, деградация социальных ценностей, поиски Бога путем саморазрушения — это лишь некоторые общие черты философско-духовного универсума поэмы. Непрост для сцены и язык Ерофеева — насыщенный цитатами, аллюзиями, ассоциативный и парадоксальный, способный возводить натуралистическую грубость до высот поэзии. Важно расслышать эту особенную интонацию, и саркастическую, и лиричную одновременно, колеблющуюся от острой памфлетности до сокровенного разговора с небесами.

За решение этих сложных задач не побоялся взяться нижегородский театр «ZOOпарк», приехавший в сентябре на гастроли в московский Центр им. В.Э.Мейерхольда. «Театр одновременной игры», как его назвали создатели, заметно выделяется на не очень впечатляющем фоне нижегородской театральной жизни. Он был создан двумя выпускниками нижегородского театрального училища — Львом Харламовым и Олегом Шапковым, мечтавшим еще во времена студенчества поставить пьесу Э. Олби «Случай в зоопарке». С этой премьеры и начался театр, а за следующие пять лет родилось еще несколько спектаклей, самым нашумевшим из которых стал «Москва-Петушки».

Режиссер Ирина Зубжицкая (Санкт-Петербург), приступая к репетициям, так объясняла свое сценическое решение поэмы: «Мы решили задуматься о трансцендентном, сверхреальном. Это поток сознания. Спектакль — это наши размышления, а не передача содержания». Видимо, исходя из этого, желая сосредоточиться на смыслах поэмы, режиссер решительно исключила какие-либо намеки на быт: на почти голой сцене — лишь несколько беспорядочно наваленных чемоданов. Атмосфера создается особой пластикой, музыкальным оформлением и игрой света, которой управляют сами актеры, поворачивая высокие прожекторы по углам сцены.

В ярком желтом пятне, разрезавшем темноту начавшегося спектакля, появляется человек. Это — Веничка. Он в зеленоватом плаще, белая рубаха вылезла из брюк, в руках — потертый чемоданчик, который он бережно прижимает к себе, и скомканная кепка — все родом из 60-х. Герой, щурясь на свет, лихорадочно заправляется, бодро звучит что-то из советской эстрады. Из-за спины Венички показываются еще двое — мужчина и женщина. Они будут сопровождать героя все время, и в разговорах с этими не то ангелами, не то попутчиками все больше будет открываться для нас душа Венички, советского человека «из подполья», стремящегося в Петушки, словно в рай, где не отцветает жасмин.

Олег Шапков — исполнитель роли Венички — чем-то даже похож на Венедикта Ерофеева, это особенно заметно, когда абсурд, присущий спектаклю, слабеет и герой затихает, исполненный трагических предчувствий. Амплитуда существования актера на сцене очень широка — он может быть и остроумным балагуром, позволяя себе некую развязность, и притихшим от похмелья и дурноты интеллигентным алкоголиком, покорно терпящим хамство неопрятного официанта в надежде на глоток хереса. Перемены в нем мгновенны и органичны, а вслед за ним меняется и настроение спектакля: зал, только что смаковавший тонкие остроты Венички, замирает, когда будто протрезвевший герой, внезапно охваченный к горлу подступившим чувством одиночества, буквально захлебывается молитвой за здоровье сына. Его нервная рука с сигаретой то взлетает ко рту, то опускается, и он, лихорадочно выдыхая дым, бросает и бросает заветные слова, глядя прямо в слепящий прожектор, будто в божественный лик.

То, чего нельзя сказать словами, помогает воплотить пластика. Будто бабочка, приколотая в альбом коллекционера, застывает Веничка, распластавшись по стене незнакомого подъезда — запоминающаяся картинка говорит больше и точнее о страдании неуспокоенной души, чем любые слова. Пластикой решена и сцена разгула в Петушках, когда Веня рассказывает о той, которая должна встретить его на перроне. Удачно найденные, лаконичные жесты помогли обойтись без бутылок и стаканов в сценах пьянки.

При всех своих достоинствах, при всех стараниях осмыслить поэму, а не проиллюстрировать ее текст, в спектакле есть детали, вызывающие сомнения. Поэма Ерофеева обладает четкой структурой, весь сюжет — это путешествие по маршруту Москва-Петушки-Москва, и главы соответствуют перегонам на этом пути. В спектакле повествование идет сплошняком, вернее, даже не повествование, а поток сознания, структура утрачена, и спектакль местами расползается, смыслы вымываются, а Веничка из трагического героя превращается в какой-то комический типаж. Талантливой игре Шапкова не хватает четких рамок, и Веничка иногда похож на банального пьянчужку. Спектакль съезжает в какие-то фельетонные пространства.

Есть целые сцены, работающие на усиление динамики спектакля, но резко выбивающиеся из общего трагикомического тона исповедально-философских откровений. Вот, например, сцена викторины: внезапно включается свет в зале, и ангелы, перевоплотившись в современных шоуменов, развлекают публику, призывая освежить в памяти названия и ингредиенты знаменитых ерофеевских коктейлей: «Дух Женевы», «Слеза комсомолки», «Сучий потрох». Публика включается в игру, угадавшим достается приз — маленькая пластилиновая черепашка. Естественно, актеры бурно импровизируют, безжалостно ломая атмосферу, созданную, в первую очередь, неповторимым языком поэмы. Опасение превратить спектакль в радиотеатр, боязнь статичного повествования, возможно, стали причиной и сокращения текста (например, целиком исчез безумный сон о революции в петушинском районе, исчезли тревожные метания Венички в пустом поезде в кромешной тьме и т.д.). Наверное, в этом есть своя логика, но, как показывает практика, когда режиссер с актерами умеют донести текст до зрителя, то находится и благодарная публика. А лучшие моменты спектакля показали, что с текстом И. Зубжицкая, О. Шапков, Л. Харламов и Ю.Косарева работать умеют и тонко его чувствуют.

Вопрос возникает и в финале, когда жестко и скупо описанная в поэме смерть героя наступает как-то смазанно. «ОНИ ВОНЗИЛИ СВОЕ ШИЛО В САМОЕ ГОРЛО...» — фраза, напечатанная в поэме прописными буквами, из спектакля почему-то вывалилась, и те, кто книгу не читал или читал давно, наверное, не поняли, что же случилось.

Не хотелось бы, чтобы эти претензии оставили у читателя негативное представление о спектакле. Когда удается увидеть серьезную и талантливую работу, то и говорить о ней хочется серьезно, равняясь на свое идеальное представление о спектакле. Что, конечно, не мешает выразить уважение к режиссеру и актерам, взявшимся за столь необычный и сложный материал, сумевшим оригинально и тонко воплотить его на сцене.

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.