Из мира высокой моды / Юрий Наместников

Выпуск № 10-130/2010, Лица

Мне всегда было интересно, откуда берутся мужчины-модельеры (теперь их называют дизайнерами одежды). Мир высокой моды почти целиком в их власти. Карден, Версачче, Дольче и Габбана, Труссарди… Шили ли они куклам наряды в детстве, как это делает любая девчонка? Или только придумывали их? Вопросы я задала по адресу. Главный художник Саратовской академдрамы— известный дизайнер, если вкладывать в это слово современное понятие.

– Увлечение дизайном одежды началось у меня достаточно давно. Когда я был совсем маленьким, одежду мне шила мама. Хотя бы по той причине, что было сложно купить что-либо интересное в те годы, – вспоминает Юрий. – А мое увлечение театром началось лет с 9-10. Чуть позже, чем я начал шить. Занимался в театральной студии «Диалог». Там я играл, эскизы костюмов и декораций рисовал, шили же все вместе. Было еще пять лет художественной школы, а после 8-го класса ушел в художественное училище. Серьезно шить начал со сложных, подарочных вещей. Своей будущей жене сшил платье, причем вручную. С тех пор понял, что такое «от кутюр». Мама не разрешала мне садиться за машинку.

– Знала бы она, кому не доверяла, какому будущему Кардену!

– Да нет, она верила в мои способности. Но ей жалко было машинку. Я делал только то, что мне было интересно и чего, в принципе, еще не было.

– В общем, эксклюзив.

– Поскольку я этим вопросом интересовался, я знал чуть больше того, что вообще подразумевается под словом одежда. Тогда, например, только начинали делать кожаные ришелье. А это не поточные технологии. Для меня создание одежды равнозначно написанию картины или другой творческой работе. Даже не знаю, почему. Видимо, мне было дано, и я с этим не боролся.

– Но откуда с ранней юности такие глубокие знания технологии и фактуры материалов?

– Семья у меня была творческая. Дед – художник и поэт, папа – инженер, он тоже имел художественное образование. Мама – конструктор. От деда в памяти осталось, кроме первых уроков рисования, как после его смерти пришли какие-то люди и попросили его плакаты периода войны. Они долго висели в музее краеведения.

Другой дед был портной, достаточно известный в Саратове. Я его уже не застал, но много о нем слышал. Немудрено, что все это соединилось во мне. Я с рождения знал, что буду художником. Хотя иногда мне хотелось быть артистом. Но я себя сдерживал, видимо, понимая, где я больше смогу. Теперь в академдраме соединились для меня театр и дизайн. Правда, мои профессиональные работы, показанные на неделях мод, часто обвиняли в чрезмерной театральности. А мои работы в театре – в излишней «модельности».

– А это просто стиль такой — свой собственный. Интересный был показ в Манеже, где драма демонстрировала коллекцию исторических костюмов «от Наместникова».

– Мы серьезно готовились к показу постановочно. Артисты не модели, они показывают не платья, а себя. Это было неожиданно и для зрителей, и для меня. Какие-то «свои коньки» я, безусловно, нашел. Тем не менее, ищу, пробую. На мою сценографию как бы оказывает влияние мое «голодное детство» – в смысле технической оснащенности. Мы не могли себе позволить «сварные», а только тканевые варианты. Поэтому до сих пор осталось какое-то желание легкости декораций. Не люблю забивать сцену громоздкими, неповоротливыми конструкциями. Должно все быть мобильно, трансформируемо.

– Так, вроде, все ушли уже от павильонных декораций?

– Не совсем ушли и не все ушли. Я рад, что сейчас наш театр работает и с приглашенными художниками. Режиссеры часто приезжают со своими. Зрителю интересно видеть разных художников – другой школы, с другим взглядом. Это освежает и не дает «воде стоять». Бывает, правда, что приезжие сценографы просят меня сделать костюмы. Часто эта работа в театрах разделена.

– Сложно в чужую сценографию вписать стилистику ваших костюмов?

– Лучше, конечно, когда один художественный глаз. Но когда я вижу уже готовую идею, эскизы сценографии, труда не составляет войти в это. Работа идет не по телефону, какие-то идеи возникают в обсуждении, в спорах.

– А вы именно театральное отделение художественного училища заканчивали?

– «Художник-оформитель широкого профиля» – было написано в моем дипломе. После окончания сразу ушел в экспериментальную молодежную лабораторию моды, которая тогда только образовалась. Были интересные эксперименты, поездки сначала в Москву, потом и дальше. Мне повезло, я работал в начале 90–х годов художником Российского музея моды. Через мои руки прошли действительно уникальные вещи. Когда мы видим произведения искусства за стеклом, это одно, а когда можно свободно посмотреть их снаружи и внутри, есть определенное энергетическое удовольствие. Видишь технологию, а не просто «картинку». Кладезь бездонный, который я изучил. Поэтому с удовольствием работаю над историческими спектаклями. Могу теперь сделать десять исторических спектаклей примерно одного периода и ни разу не повториться.

– Как два недавних дипломных спектакля: оба – XVI век, оба костюмные.

– Для меня поначалу это был шок: выпустить два студенческих спектакля одной «эпохи» с разницей сдачи в месяц. Там и здесь много движения и танцев. Было не просто сделать их разными. В «Убегающем от любви» Лопе де Веги использованы всего два цвета: черный и белый. И серебристый оттенок. Это был эксперимент, очень для меня дорогой. Нескучная работа, от которой я сам получаю удовольствие, удивляя зрителя. Я рад, что мне позволяют так экспериментировать. Руководитель курса Александр Григорьевич Галко мне абсолютно доверяет, но и он опасался, как воспримет это зритель.

– Сначала настороженно: два цвета – и все?! Но быстро привыкаешь к строгой гамме.

– Из черно-белого спектакля вырастает нечто светящееся. И уже невозможно представить, что появится кто-то в красном на сцене.

– Эстетство, конечно, но очень смело, правда! Костюмы в этих двух спектаклях вообще очень разные.

– Безусловно. За основу брались разные исторические детали. Если в Мольере, например, у героев современные гетроботфорты, то в Лопе де Веге я развил историческую тему активнее, хотя там тоже очень много движения. Костюмы должны быть еще и динамичные, танцевальные. К тому же внутри спектакля костюмы образуют между собой ансамбль. Я считаю, что каждый спектакль – это определенная коллекция совместимых вещей. Все 30 артистов на сцене должны быть взаимосвязаны, вышли только двое – и им надо гармонировать по цвету, по фактуре. Это как картина художника.

– Вот уж не думаю, что каждый художник так продумывает спектакль – как шахматную партию. А если конфликт между героями, они все равно должны «соответствовать» по костюмам?

– Да, как в музыке. Попробуйте не ту ноту взять. А я по цвету смотрю, как передать конфликт. У меня появились ученики, практиканты, пытаюсь их этому научить.

– Потрясающая юбка была у вашей «цыганки» в Мольере! Невероятно длинная, «живая», она как бы двигалась сама по себе.

– Эта юбка даже вдохновила меня на картину. Получается такое взаимовлияние.

Оборачиваюсь и вижу на стене мастерской тускло мерцающие рельефные квадраты удивительных фантазий Наместникова: изгиб девичьего тела в извилистой спирали, извив змеи у женщины таинственного вида, кружащиеся медленным хороводом фигуры со странными лицами – головками цветов. Необычна и техника. Сначала он картину на холсте как бы лепит, а уж потом берется за палитру. Еще и золотит ее. Отсюда благородное мерцание металла, особое, «наместниковское» изящество и ощущение глубокой старины, как от доброго, выдержанного вина. Что-то от древнеегипетских фресок (в одной явно просматривается царица ночи Клеопатра), что-то – от эстетского любования обнаженной натурой в ренессансную пору. Тонкая пластичность неустанного хоровода перекликается с образным миром Боттичелли. В каждом квадрате – своя символика и загадка.

Работы Наместникова экспонировались в театре, в Белой галерее, в Областном доме работников искусств. «Выставиться» его еле уговорили. С собственного вернисажа вскорости тихо удалился. Главный художник – чудный Мастер, но человек он точно не публичный. Оттого, видно, в свое время в столице не остался и за границу не подался, в мир «высокой моды», хотя мог. Были интересные разработки, заказы в ведущих столичных театрах. А ему нравится обитать на колосниках своего театра (где находится мастерская) и придумывать там эксклюзивные костюмы и декорации.

Мы продолжаем разговор о театральных работах Юрия.

– В ТЮЗе Киселева я ставил три спектакля: «Конька-горбунка», «Веер», «Золушку». Делает там сейчас «Дюймовочку» как художник под моим кураторством моя ученица. Два спектакля поставил в Саратовской оперетте: «Привидение из Кентервиля» и «Бременских музыкантов». Ставлю и в других городах. Выезжать всегда интересно – попробовать себя и, «не жалея» чужой театр экономически, позволить себе чуть больше. А потом – я ведь учусь сам, другой театр – это другое техническое оснащение, другие возможности, другие цеха. В Новосибирске опробовал работу с большим экраном. Использовал видеопроекцию потом и в сказках в нашей драме. Каждый сезон прибавляет нам какое-нибудь техническое оснащение.

– А что вы ставили во Франции?

– Четыре спектакля театра Антона Кузнецова, нашего бывшего главрежа. Театр мобильный, путешествует по всей Франции. Декорации тоже мобильные, достаточно для них одного фургона. Последняя моя постановка – «Русский без боли». Тема русского человека вне дома. Всегда волнуешься, как это будет принято зрителем. А во Франции порой ставят на сцене только один стул. Поэтому приходится себя как художника останавливать, минимализировать. Тем более, что сценические площадки все время меняются.

– Костюмы тоже «мобильные»?

– Прежде чем ехать в какой-нибудь город, выясняли, есть ли там швейные машинки, лобзики, инструменты. Все это ложилось на меня. Цехов пошивочных там нет. А актеры – люди творческие, пуговицу сами себе не пришьют. Интересное было решение моего спектакля по Мопассану. Иное, чем в Саратовской драме, когда мы там его ставили. Костюмы-перевертыши. Декорации – огромная четырехметровая книга со страницами разного формата. Каждая страница – уже другая история. По фактуре, по цвету, по настроению: серебряная, бархатная, алая.

– По описанию уже интересно. Такая тонкая цветопись...

– Спектакль по русским сказкам в Саратовской драме поставил приглашенный московский режиссер Даниил Безносов. Наместников у него художник-постановщик. Это из свежих Юриных работ.

– История , которую мы показали, не «вывернута» ни в стилизацию, ни в излишнюю сказочность. У нас очень натуральная, исторически верная сценография, домашняя утварь, костюмы. Можно отослать зрителя к картинам Васнецова и художников его круга. Они писали то, что было 300, 500 лет назад, и писали исторически верно. Уйдя от формата «мультиков», мы делаем русскую тему честно, верно и красиво. Сейчас, когда так мало исторических русских фильмов, мы хотим подарить детям эту историю. Практически, там нет раскрашенных декораций, а есть живописные виды природы, деревянного зодчества (видеопроекция). В центре сцены – три пути, три дороги. Как обычно в русской сказке, выбор пути: что мы хотим, что можем, чего добиваемся или не добиваемся. За основу одежды взяты народные костюмы XVIII-XIX веков. Я не привязываюсь к подлинным материалам, как мешковина, например. Обойдемся без пыльной музейности. Но по своему крою все костюмы исторически выдержаны. Простор для фантазии дают сказочные персонажи. Так, птицы Сирин – существа с четырехметровыми крыльями.

Подтверждаю: получилась очень интересная и очень красивая история (а иначе Наместников просто не умеет!), добрая и волшебная. Открою тайну: художник трудился над эскизами со сломанной рукой. Только попросил сделать себе сидение поудобнее. В театре это не считается каким-то подвигом. Предновогодний аврал здесь, конечно же, самый «авральный»: детям нужна очередная сказка! Хорошо, что в драме, где-то на ее верхотуре, как добрый дух театра, обитает этот дивный талант. Саратову вообще повезло, что он такой «нетусовочный», и никто от нас его покуда не сманил.

Фото предоставлено театром

Фото Алексея Леонтьева, Василия Зимина, Виктора Крайнова

Фотогалерея