Озерск

Выпуск №2-132/2010, В России

Озерск

Кукольный мир Бертольта Брехта... Представляю, как бы удивился драматург, увидев такое словосочетание. И уж вряд ли когда-нибудь он задумывался о возможности воплощения своих пьес на сцене театра кукол. А ведь, если задуматься, разработанная Брехтом теория эпического театра с ее особыми приемами игры, очуждающими действие, прямо-таки создана именно для этого вида театрального искусства! Где еще вы найдете весь необходимый арсенал средств для того, чтобы в определенный момент оказаться в буквальном смысле рядом с создаваемым образом, быть и его воплощением, и судьей одновременно.

Медленно и осторожно драматургия Брехта прокладывает путь на сцену театра кукол. В 80-е годы «Карьера Артуро Уи, которой могло и не быть» в постановке знаменитого мэтра уральской зоны Валерия Вольховского стала первой ласточкой и вызвала огромный интерес в театральном мире. В 2005 году Марина Глуховская воплотила «Доброго человека из Сычуани» на сцене Омского государственного театра актера, куклы и маски «Арлекин». В 2009 году настало время и для самой знаменитой пьесы Брехта - «Мамаша Кураж и ее дети». На этот раз смелый замысел созрел в голове совсем молодого режиссера Алишера Багамедова. Поставленный им на сцене Озерского театра кукол «Золотой петушок» спектакль стал дипломной работой выпускника СПбГАТИ (мастерская Н.П.Наумова). Впоследствии спектакль был существенно изменен и доработан Борисом Макаровым, опытным режиссером, руководителем дипломной практики А.Багамедова.

Первый же взгляд на сцену адресует нас к Брехту, настаивавшему на минимуме декораций и условности оформления. Созданная Андреем Степановым сценография не воспроизводит полностью место действия, а только намекает на него. Вращающийся круг с четырьмя площадками, на которых будут действовать небольшие планшетные куклы. В углах сцены тонкие шесты чуть выше человеческого роста. На них «за шкирку» подвешены куклы - будущие персонажи спектакля. Позже, со смертью каждого из детей Мамаши Кураж, шесты будут трансформироваться в могильные кресты. Завершает картину рваное серое полотнище, накрывающее круг и образующее собой что-то вроде пересеченной местности. Странное сооружение невесомо колышется. Полумрак, неровный свет то ли серых, то ли коричневых тонов.

Начало спектакля - мощная метафора, лаконичная и емкая по смыслу, подстать сценографии. Слышатся странные диссонирующие звуки: скрип телеги, потусторонний голос, который доносится будто из старого магнитофона, «зажевавшего» пленку. Повторяется одно и то же навязчивое, но неразборчивое слово. Хочется расслышать его, понять, но не удается. Из кулис появляются люди в шлемах. Две женщины и четверо мужчин. Не видно лиц - они скрыты под странными масками со зловещими орлиными клювами. На всех одинаковые накидки из грубой ткани грязно-коричневого цвета.

Странные люди медленно и плавно обходят круг, время от времени останавливаясь и раскачиваясь в каком-то дурманящем трансе. Швыряют друг другу кукол, маленьких людей с безвольно болтающимися головками, невзрачных и почти неотличимых друг от друга - на войне все на одно лицо. Из центра круга, как из пропасти, появляется человек в капюшоне. В руках у него кусок ткани - флаг. На красном фоне белый крест. Секунда. Другая... Ткань поворачивается обратной стороной - теперь на белом фоне красный крест. Две стороны одной и той же бессмысленной войны протестантов с католиками. Или католиков с протестантами. Никакой разницы и никакого смысла. Только теперь навязчиво и все также невнятно звучащее слово странным образом становится понятным: власть. Таинственные люди осторожно и равнодушно укладывают «мертвых» кукол в ряд на полотнище флага. Им-то всех и накроют. Наваливается тьма, удушливая, зловещая атмосфера нарастает. И вдруг...

Яркий свет, актеры сбрасывают маски и со смехом оборачиваются к зрителю! Недоумение длится секунду. «Почтеннейшая публика! Сегодня мы расскажем вам историю о добре и мире...». Уф-ф-ф!!! Так это все был розыгрыш, игра. Перед нами обыкновенные странствующие актеры. Они поют зонг о добродетелях и пороках дружно, задорно и вроде бы даже совсем несерьезно, дурачась: «Все добродетели опасны в этом мире и лучше их не иметь, а иметь на завтрак, скажем, горячий суп!». Они говорят: «Таков мир...», но тут же гневно: «...но лучше бы он не был таким!». Резкий поворот от легкомысленного веселья к суровому приказному тону: «А теперь по местам! И поехали!»...

Шестеро актеров послушно набрасывают капюшоны и «уводят» нас внутрь круга, в замкнутый кукольный мир войны. Здесь, в тесном пространстве, перед нами разворачивается история Мамаши Кураж. Предельно точно рассчитано каждое перемещение, перестановка декорации, поворот тела, жест. «Закулисное» актерское выражение «локоть к локтю» работает здесь в буквальном смысле слова. К этому обязывает не только актерский ансамбль, но и тесный замкнутый круг: одно неверное движение нарушит хрупкое равновесие.

Автор спектакля ловко играет сценическими пространствами, то заполняя зрительный зал пронзительными, объемными, наполненными мощной актерской энергетикой зонгами, то заставляя напряженно вглядываться в происходящее в круге, по которому странствует фургон Мамаши Кураж. В этом кукольном мире все предельно маленькое. Художник намеренно создал его таким, вызывая желание рассмотреть под увеличительным стеклом.

Куклы не больше 30 сантиметров (что, впрочем, соответствует размерам круга) и на первый взгляд кажутся на одно лицо. Их объединяет общая коричнево-серая цветовая гамма, однотипность фактуры и даже черт внешности. На войне индивидуальности редки. Выразительными характерными штрихами наделены только Мамаша Кураж и ее дети. Эйлиф - всклокоченные волосы, руки сжаты в кулаки, орлиный нос, острые скулы: смелость. Швейцеркас другой: ростом пониже брата, весь такой мягкий, пухловатый. Простак, зато честный. Их сестру Катрин отличают неясные черты лица, несмелые угловатые движения. Она немая, и поэтому рта у куклы нет совсем.

Так и осталось непонятным для меня кукольное воплощение Мамаши Кураж. Что хотел сказать художник, создавая куклу, откровенно некрасивую, с оттопыренной нижней губой и повязанным на голове нелепым бабьим платком? Она вызывает отторжение, неприятие. Образ, который создает Екатерина Замула, находится в явном конфликте с куклой, ведь актриса играет сильную, волевую женщину, отнюдь не лишенную женского обаяния. От такого несоответствия в первых сценах спектакля создается некоторый диссонанс, о котором, впрочем, быстро забываешь, все больше доверяясь актерской игре. Странную уродливость куклы вскоре просто перестаешь замечать.

Задача у молодой актрисы вообще предельно сложная. Мамаша Кураж - противоречивый образ, предполагающий, кроме мастерства, еще и наличие большого жизненного опыта. Не всегда удается Екатерине дотянуться до нужной планки, но именно молодость актрисы придает роли необходимый кураж, задор, мощную энергетику. Главный козырь актрисы - ее голос. Удивительно мощный, неожиданно для такой хрупкой женщины низкий, полный глубины и жизненной силы. С помощью этого данного ей Богом инструмента актрисе удается точно передать самые разные интонации: яростный властный приказ, материнское сочувствие, нежную любовную хрипотцу в «постельной» сцене с Поваром, рев раненой львицы, потерявшей ребенка, и многое другое.

Семейство Мамаши Кураж отличается от остальных кукольных персонажей не только внешне. Они лишены способности трансформироваться в некие странные бесформенные существа. Да-да, именно так. Фельдфебель и Вербовщик, Повар и Священник в случае необходимости легко расстаются со своим «телом», которое заменяется куском грубой ткани. Война для них родная среда обитания. Обращаться в бесформенное существо - очень удобный способ выжить здесь. Повар (Дмитрий Ерохин), которого мы видели в сцене продажи каплуна в нормальном кукольно-«человеческом» обличье, уже совсем другим приходит к Мамаше Кураж умолять о «стаканчике водки из прекрасных рук». Его тряпичное тело «ползет» по земле подобно гигантской гусенице, позволяя своему обладателю в буквальном смысле слова «увиваться» за хозяйкой фургона. А в сцене встречи Повара с Иветтой, той ничего не стоит осуществить свою давнюю мечту и в прямом смысле слова оторвать голову коварному «Питеру с трубкой», а потом, глядя на это жалкое зрелище (а именно так и выглядит тело с валяющейся рядом головой), удовлетворенно воскликнуть: «Так тебе и надо, развалина!».

Бестелесный способ существования кукол подсказывает порой и особую манеру актерского исполнения. Так, Священник (Сергей Гальперин), спасающийся от католиков, «надевает плащ» - вместо кукольного тела остается только голова и небольшой кусок ткани. К тряпичной форме существования Священника актер добавил еще одну яркую живую деталь - собственную руку, с длинными пластичными пальцами. Казалось бы, тело потеряло форму, а высказывания - вес. Теперь даже полные глубокого смысла слова о бесконечности войны (в сцене похорон Главнокомандующего) Священник произносит вроде бы не серьезно, дурачась. То поскачет «на лошадке», то забавно «умирает» от самоудушения, а то и выступит с крыши фургона, как докладчик с высокой трибуны. Но смысл произносимых слов при этом не только не обесценивается, а напротив, становится гораздо более выпуклым, объемным.

Театр кукол подарил брехтовским персонажам еще одну «сверхъестественную» способность. Если одни персонажи могут превращаться в бесхребетное существо, то другим дарована возможность становиться Человеком. Иветта и Катрин (обе роли исполняет Светлана Трофимова-Ерохина) - их судьбы одинаково печальны, обе оказались в этом замкнутом круге не по собственному желанию, а по воле обстоятельств. В каждой таится живая страдающая душа и только однажды, в самый драматический момент, эта душа становится видимой, получает настоящий Человеческий облик.

Для Иветты, полковой проститутки, давно растерявшей все свои добродетели, таким моментом становится зонг-воспоминание о первой любви. Только так она может снова хоть на какое-то время стать той чистой девушкой, какой была когда-то. Первые такты унылой песни пьяной проститутки «поет» кукла. Потом актриса отставляет в сторону куклу и снимает капюшон. И вот тогда происходит удивительное: постаревшая кукольная дурнушка превращается в живую девушку - молодую и красивую. Поначалу Иветта вроде бы даже и не замечает произошедшей с ней метаморфозы. В алкогольном трансе, раскачиваясь всем телом (точно так же, как только что это проделывала кукла), девушка поет, снимая с себя красные туфли и исполняя ими на планшете незамысловатый танец. Ее голос меняет тональность, делается по-девичьи тонким, от «пьяных» интонаций не остается и следа. В самом сильном, кульминационном моменте зонга актрису буквально «выбрасывает» из круга: «Сильней людских законов любви святая власть! Внушал мне неприятель, увы, не ненависть, а страсть!». Она то гневно отбивается от грубых приставаний двух мужчин в масках, то исступленно бросается в их объятия. Ярость обманутой женщины и невыносимая душевная боль предстают перед нами. Последние слова зонга актриса почти выкрикивает прямо в зал: «Под барабанный! Звонкий! Бой! С полком ушел мой дорогой. Расстались мы с врагом...». Она стоит на авансцене с обреченно склоненной головой. Пауза. А потом Иветта-актриса забирает свою Иветту-куклу и уходит. Но на площадке, в круге, остались ее «кукольная» шляпка и «человеческие» туфли: «Пусть берет кто хочет!». Границы кукольного и реального мира так призрачны...

Катрин становится Человеком в тот самый момент, когда спасает город ценой собственной жизни. Эта сцена одна из самых мощных и пронзительных в спектакле.

...Ночь. Нападение католиков на крестьянскую избу. Крестьяне - невзрачные куколки с болтающимися головками - бессильны спасти город. Этим жалким созданиям остается только одно - молиться... Разрастающаяся безысходность доходит до отчаянного вопля, обращенного из полной темноты к небесам. И вдруг мы видим Катрин, маленькую и хрупкую куколку, взбирающуюся на крышу дома. Она. Приняла. Решение. Уж кто-кто, а она точно знает, что ни молитва, ни бессильные слезы здесь не помогут. В руках у нее барабан. Бить в него громче, чтобы услышали в городе!

На этот раз переход от куклы к живому плану происходит почти мгновенно и совершенно неожиданно для зрителя. Высвечивается центр круга, в нем медленно вырастает человеческая фигура... Катрин! (В живом плане эту роль исполняет Екатерина Замула.) На фоне маленькой куколки она кажется теперь просто гигантской. Лицо ее безумно и почти уродливо в какой-то дикой радости. Девушка бьет в барабан, хохочет свободным и счастливым смехом. Она нашла способ спасти людей, спасти целый город, да что там - целый мир! Грохот барабанных палочек и смех актрисы, поначалу несмелый, постепенно разрастается, заполняет собой весь зал, становится оглушительным. Она заговорила! Она не слышит ни беспомощных криков ужаса крестьян, ни возмущенных воплей и угроз врагов. Последнее предупреждение! Команда: «Огонь!!!» - вспыхнувший на мгновение луч прожектора ослепляет, а внезапная тишина кажется оглушительной. На краткий миг луч снова выхватывает Катрин. На ее лице еще играет последняя счастливая улыбка, а рука с барабанной палочкой, взметнувшаяся вверх, так и застыла неподвижно. Медленно, очень медленно падает палочка. Оседает вниз тело Катрин. Все кончено. Темнота. Но... далекий колокольный звон, стрельба - город проснулся! Гневный вопль: «Она добилась своего!!!».

Кураж пытается нажиться на войне, а в итоге расплачивается самым дорогим - жизнью своих детей. Вращается замкнутый круг, и на каждом его витке одна и та же история повторяется снова и снова. После гибели Катрин Кураж, окаменевшая, хриплым голосом даже не поет, а глухо проговаривает свою последнюю колыбельную песню. Но тут же решительно произносит: «Надо опять за торговлю браться!». Актриса резким движением хватает куклу, разворачивается, уходит. В ее голосе несломленная упрямая сила: «Война! Удачей! Переменной! Сто лет продержится вполне! Хоть человек обыкновенный не видит радости в войне!». Хор подхватывает слова зонга, безликие фигуры в капюшонах дружно маршируют... все в том же замкнутом пространстве тесного круга. Круг-то тесный, а зонг, разрастаясь, наполняет собой все пространство вокруг. Мамаше Кураж, так же как и многим другим людям, настоящим, живущим не в кукольном, а в нашем реальном мире, только кажется, что они идут вперед. Вся эта коммерция, деловой расчет, удачные барыши или полное разорение - всего только бег по замкнутому кругу...

Может быть, и удивился бы Бертольт Брехт, но удивление это длилось бы совсем недолго. Театр кукол таит в себе много нераскрытых возможностей, и потому нет ничего удивительного в том, что драматургия Брехта хоть и медленно, но уверенно прокладывает путь на сцену театра кукол. Этому виду театрального искусства под силу высветить тайнопись брехтовских символов, вскрыть глубинные смыслы, заложенные в его пьесах, и, я уверена, что впереди нас ждет еще множество новых открытий.

Фото Андрея Степанова, Григория Саранцева

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.