Санкт-Петербург. Уюта - нет. Покоя - нет

Выпуск № 7-137/2011, В России

Чехов жил в эпоху Серебряного века и был старшим современником Белого, Блока, Брюсова и других поэтов-символистов. Станиславский, перечисляя особенности поэтики Чехова, называл его и символистом. Принадлежа к другому классу, вынужденный к тому же содержать семью, Чехов не соприкасался с ними впрямую. Однако монопьеса Треплева, финал которой остался неизвестен, не может не наводить на мысль о символизме. Блок сравнивал пьесу Треплева с одним из монологов символистской пьесы Леонида Андреева «Жизнь человека».

История сценических интерпретаций Чехова во второй половине ХХ века и в первом десятилетии ХХI века богата открытиями. Пожалуй, в первую очередь можно назвать обильное, плодотворное и неплодотворное использование метафор самого разного свойства - от тончайших до грубых, граничащих с цинизмом. Символистские настроения едва ли можно заметить в современных спектаклях по Чехову.

Со дня премьеры «Трех сестер» в постановке Льва Додина (режиссер-ассистент Елена Соломонова) в Малом драматическом театре - театре Европы прошло полгода. Спектакль очень изменился, что неудивительно. Хорошо поставленные спектакли всегда становятся со временем лучше. У актеров появляется мастеровитость, темпоритмы становятся почти всегда быстрее.

Этого не случилось в спектакле Малого драматического: он стал глубже, тоньше, воздушнее. Заложенные в нем символы стали определеннее, точнее, пронзительнее.

Уже сценография Александра Боровского говорит, что «уюта - нет», а купирование реплики Вершинина о том, что он хотел бы, чтобы в его доме были цветы, как в доме Прозоровых, это подтверждает. Действительно, дом неуютен и даже мрачен. Окна глядятся, как пустые глазницы. Офицеров притягивает в этот дом не уют, но его обитательницы. Гости не перестают его посещать даже с водворением в нем Наташи. Выразительна мизансцена, когда, объяснившись в любви, Андрей вводит Наташу в дом и она переступает порог как хозяйка. Казалось бы, проходная реплика Маши: «Я в дом не пойду», - становится лейтмотивом. Дом постепенно становится другим не потому, что Наташа (Екатерина Клеопина) - злодейка. В ней есть милота, она по-своему любит Андрея. И знаменитый афоризм «жена есть жена» несостоявшийся профессор Андрей Прозоров (Александр Быковский) произносит буднично, без раздражения. Протопопов не мешает унылому течению их семейной жизни. В этом и состоит «трагедия повседневности», по определению Метерлинка. Да и сестры, за исключением Маши, вполне ладят с Наташей.

И все же неуютный дом притягивает. Центр притяжения - Ирина (Елизавета Боярская), в которой, кроме очарования молодости, есть устремленность к чему-то иному, что она не может сформулировать и называет это стремлением к труду. Но все чувствуют, что за этим скрывается неведомое и прекрасное.

Когда на именинах Ирины Федотик запускает волчок, предлагая насладиться его звуком, ощущается, что в этом сообществе ни у кого нет покоя. Но не звук притягивает собравшихся, всех завораживает верчение волчка.

Невольно вспоминается фронтальная мизансцена спектакля Петера Штайна. На первом плане, отделившись от остальных, стояла Маша (Юта Лампе) и трагически смотрела на огромный вертящийся волчок, испытывая судьбу.

В спектакле Льва Додина с замиранием сердца на волчок смотрят все, каждый думая о своем. Но завод кончился, напряжение спадает. Воцаряется привычная атмосфера. Звучат мрачные высказывания Соленого, мечты о будущем Тузенбаха, ощущается неприкаянность Вершинина, Маша повторяет привязавшуюся строку: «У лукоморья дуб зеленый». За всем этим таится тревога - «покоя - нет». Не заезженная цитата: «И вечный бой! Покой нам только снится», но мироощущение другого Блока. Этим мироощущением пронизан спектакль с женственной, мягкой Ольгой (Ирина Тычинина), с бросающей вызов судьбе Машей (Елена Калинина). И, конечно же, с жаждущим любви Ирины, стремящимся к идеалу романтиком Тузенбахом (Сергей Курышев). Он вносит особую ноту в атмосферу спектакля. С детским упорством доказывая, что он русский, а не немец, он несет истинно романтическую ноту, символом которой навсегда останется «голубой цветок» Новалиса. И оттого столь прекрасна сцена, когда Ирина целует руки Тузенбаху, понимая его, отдавая ему должное, но не любя. Отправляясь на дуэль, он забывает портсигар, который после его гибели не выпускает из рук Ирина. Из него она вынет и закурит свою первую папиросу. Это пронзительный момент, символизирующий - все кончено.

Соленый (Игорь Черневич) с его нелепым, но трогательным подражанием Лермонтову, с неизбывным одиночеством и застенчивостью не антипод Тузенбаха, но другое проявление романтизма - житейского байронизма, о котором уже давно не помнят. Соленый Черневича живет в вымышленном мире, что приводит к катастрофе. Хотя внимание сосредоточено на гибели Тузенбаха, о Соленом не забываешь, представляя его душевные терзания. Это новое прочтение персонажа Чехова, как и трактовка Вершинина (Петр Семак), предстающего не красавцем, но замученным жизнью одиноким человеком. Безоговорчно веришь Маше, признающейся, что она его полюбила «с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками...». Неисповедимы пути любви. Ведь Вершинин, в сущности, не так уж и отличается от Кулыгина, разве что он военный! Кулыгин (Сергей Власов) поражает своей самоотверженной любовью. Так любить и не получать ни малейшего отклика! Эта странная парность, Тузенбах - Соленый, Вершинин - Кулыгин, - парадоксальное совмещение несовместимого, глубинное постижение человеческой психологии: «Друг друга отражают зеркала» (Георгий Иванов). И еще одно необычное отражение - Ольга и Анфиса (Татьяна Щуко). Казалось бы, тонкая интеллигентная Ольга, учительница, и скорее всего неграмотная старуха-нянька, отдавшая жизнь семье Прозоровых. Их общность особенно ощущается в последнем действии, когда переехавшая на казенную квартиру, ставшая против воли начальницей Ольга приходит в дом, бывший и ее домом, вместе с Анфисой. Актрисы как бы составляют одно целое с их жаждой любви, стремлением быть нужными и, в сущности, полным одиночеством и неприкаянностью. Страшно подумать, что будет с Ольгой, когда старухи не станет! Актрисы привносят эту грустно-поэтическую ноту в спектакль.

При том, что спектакль ансамблевый, нельзя не выделить работу Александра Завьялова (Чебутыкин). Образ решен по-новому. В нем прочитывается Иванов, превратившийся в Лебедева, но не утративший гордость и достоинство. Да, разумеется, «среда заела», но острый ироничный ум остался при нем, как и душевная деликатность: когда Маша его спрашивает, любил ли он их мать, он отвечает «очень», но на вопрос, любила ли она его, - с нарочитой грубостью: «Этого я уже не помню». За этим стоит его сокровенная тайна. Чебутыкин Завьялова - человек неординарный, крайне закрытый, не допускающий в свой внутренний мир и в то же время щедро отдающий всю свою любовь сестрам, дочерям его любимой женщины, которой он по-рыцарски остался верен.

И, наконец, самые молодые в спектакле - подпоручики Федотик (Данила Шевченко) и Родэ (Станислав Никольский). Оба отчаянно влюблены в Ирину, оба не смеют ей признаться, оба ведут себя по-детски. Родэ от смущения заикается, Федотик застенчиво подносит маленькие подарки. Они так молоды, что в военных шинелях кажутся беззащитными.

Эмоциональное поле спектакля мощное, хотя оно не прибавляет оптимизма.

Тем не менее, прочтение Львом Додиным пьесы Чехова нельзя назвать пессимистичным. Он отразил в зеркале пьесы нашу жизнь без прямых ассоциаций и намеков. Вряд ли кто может возразить против того, что нет уюта и покоя. В 1907 году в статье «О драме» Александр Блок писал: «...есть предел крикам страдания, отчаяния, гнева, тоски, в то время как самому страданию - нет предела. ...Тает воск, но не убывает жизнь». Об этом «Три сестры» в Малом драматическом театре.

Фото Виктора Васильева

Фотогалерея