Театр в жизни одного города. I Международный фестиваль "Академия"

Выпуск №3-113/2008, Фестивали

Конечно, Омск с его театральными традициями и амбициями, с его публикой, которая, кажется, просто обожает театры, с его губернатором, который, встречаясь с театральными критиками, не просто рассказывает о ситуации с культурой в области, но ведет профессиональный диалог, — Омск должен был родить нечто глобальное. Фестивалей в Омске проводилось и проводится много: известны «Молодые театры России», появились фестивали музыкальных и детских театров. Омская академическая драма создала в свое время фестиваль «Театр + ТВ», стала площадкой студенческого фестиваля «Будущее театральной России», Лаборатории современных драматургов и режиссеров. Именно в драме давно витала идея проведения фестиваля академий. Вышколенная административная команда этого театра способна на все. Кроме того, в драму вернулась из Питера, согласившись жить на два дома, бывшая завлит Ольга Никифорова, выплевывающая идеи с постоянством перпетуум мобиле и энергией электромясорубки. (Она стала арт-директором фестиваля. Директор — директор театра Виктор Лапухин.) Правда, в процессе сбора афиши идея с академиями претерпела изменение: решено было исходить из реальности. Во-первых, не всех, кого хотелось, удалось заманить: ясное дело, когда фестиваль проводится впервые, ехать на него — известный риск. Во-вторых, академические театры сегодня — далеко не всегда лучшие, а хотелось лучшего. Тогда, сохранив солидное название «Академия», придумали считать «академическим» лучшее в своем роде, созданное с высоким уровнем мастерства. Лучшего было много. Запланированный праздник для всего города удался.

Праздник с тобой

Праздником фестиваль начался — приезжавшие артисты, режиссеры, критики сразу, в аэропорту, как в объятья, попадали в атмосферу благожелательности, заинтересованности и любви, которая в Омской драме искренна, но и профессиональна — при этом ни на йоту не формальна и не фальшива. Это вам не сведенная судорогой привычная улыбка в тридцать три зуба. Искренность почувствовали и оценили все, даже звезды, пользующиеся славой мизантропов. Оценили и ответили взаимностью. Праздником фестиваль открылся. Движение на центральной улице, где расположено роскошное здание Омской драмы, было остановлено, и ее постепенно запрудила пестрая толпа. Шествие с шутовскими транспарантами, клоунами, гигантами на ходулях, музыкой, агитмашиной, поначалу вызывало у прохожих осторожный интерес, но постепенно все больше народу к нему примыкало. Люди расслабились и просто радовались, их становилось все больше. А когда стемнело и началось шоу «Огненных людей» юного хулигана Геры Спичкина, восторг достиг апогея. (Говорят, у себя в Москве этот театр так ярко не зажигает.) Счастливы были даже те, кто оказался на обочине и ничего не видел. Улица между театром и Музеем Врубеля превратилась в площадь, а площадь — в сцену тотального уличного театра. Люди карабкались на фонари и балконы и чувствовали себя частью огромного восторженного целого. Не толпой и даже не публикой — самим театром.

Праздником, без преувеличения, стал весь фестиваль с его круглосуточным общением, в котором не было никаких границ — ни чины, ни мировая слава, ни возраст, ни национальность не препятствовали братанию. Официальные встречи сыгравших спектакль актеров и постановочных групп с прессой и участниками фестиваля по раскованности не отличались от фуршетных разговоров, а те плавно перетекали в ночные посиделки в буфете и гостиничных номерах, где поднимались тосты и важные проблемы. Французский аккордеонист, победитель мирового музыкального фестиваля, играл на двоих с омским коллегой, омский актер Володя Майзингер пробовал свой немецкий в разговоре с Мартином Вуттке, а Василий Кузнецов из «Гете-центра», корректировал неточности. Молодежь липла к кумирам, и те делились — профессиональными секретами, душевностью, добрыми пожеланиями. А порой рассказывали очень личное. Украинские актеры травили анекдоты про хохлов и москалей. Богдан Ступка обещал после встречи с губернатором вернуться к народу и вернулся, хотя было уже очень поздно. И его дождались за скромным постфуршетным столом и пытали вопросами и восторгами. Литовцы оказались очень темпераментны и совсем не похожи на финских парней. Рушились стереотипы. Все были счастливы.

Афиша без проколов

Фестиваль-праздник, почувствованный городом, хлынувшим с площади в залы, забитые-перезабитые на каждом спектакле, не располагает к критическим разборам. Тем более что большая часть этих спектаклей в разное время была показана в Москве и про них подробно писала столичная пресса. Но смотреть их можно по несколько раз, сравнивая, удивляясь и получая удовольствие. А для Омска они были настоящим открытием. Белградский же театр, по-моему, Москва не знает, это и вовсе для России эксклюзив.

В афише не было ни одного прокола.

Никогда я не понимала, как можно сегодня смеяться перед финальным монологом г-жи Живки («Госпожа министерша» Б. Нушича), как, впрочем, и перед монологом ее прародителя Городничего. Но на спектакле Белградского национального театра зал надрывался от хохота. Их прима Радмила Живкович, наделенная щедрым, пышущим комическим даром и мощнейшей витальной энергией (Живка Живкович!), может потрясти самого толстокожего флегматика. И вся труппа, музыкальная, динамичная, веселая, зажигала похлеще «Огненных людей». Мы смотрим фильмы Кустурицы и не верим, что такие типы существуют в реальности, как когда-то европейцы не верили в существование жирафов. А вот они — есть. Сатира пьесы в фарсовом спектакле оказалась не злой, а серьезная подкладка — не нудной.

Добрый, прелестный болгарский театр «Кредо» привез свою доведенную до виртуозности, но не потерявшую дух импровизации «Шинель», прославленную во всем мире. Придумавшие и играющие ее Нина Димитрова и Васил Василев-Зуек оказались людьми открытыми, любознательными и светлыми. Гоголь в их интерпретации — добрым, нежным и грустным.

Еще по разряду праздника в прямом, не переносном смысле, прошли, конечно же, питерские ахейцы с мрачновато-драйвовым «Фаустом в кубе. 2360 слов» и «сНЕЖНОЕ ШОУ», очень по-разному, но одинаково действенно растормошившие публику. Ведь не только нежные клоуны во главе со Славой Полуниным будят в каждом ребенка, поднимая к осознанию трагедии бытия, но и успокаивая, даря забытые первозданные ощущения себя и мира. Инженерный театр «АХЕ» тоже пробуждает детское желание потрогать руками мир как конструкцию, «разобрать игрушку», чтобы увидеть, как она устроена.

В рамках фестиваля выступил живой классик Кшиштоф Пендерецкий, который дирижировал Омским симфоническим оркестром, исполнившим, естественно, произведения Пендерецкого (и среди них — Польский реквием). А для тех, кто любит пофранцузистее, певица Натали Лермитт сыграла и спела «Пиаф. Жизнь в розовом и черном цвете». Журналист и писатель Жак Песис, придумавший эту историю, сам выходил на сцену в качестве рассказчика-биографа, — после спектакля он оказался лукавым и веселым собеседником. Натали как раз и аккомпанировал Орельен Ноэль, и не просто играл на своем аккордеоне, а играл каждого мужчину ее жизни — героя очередной песни. Актриса не пыталась превратиться в Эдит Пиаф, прожить трагедию своей героини — она просто отстраненно и легко рассказывала о ней и пела. Конечно, нам показали биографический спектакль-концерт, почти что музыкально-драматическую композицию. Но любовь русских к Эдит Пиаф была вознаграждена, и зал блаженствовал.

Это же западное умение отстраниться от своего персонажа, от живой эмоции, показал и Национальный академический драматический театр им. Ивана Франко (Украина). Специально по просьбе Омска театр привез редко играемого «Эдипа» Софокла в сценической редакции и постановке Роберта Стуруа. Античная трагедия, поставленная грузинским режиссером (со всеми вытекающими стилевыми особенностями) с колоритными украинскими артистами, совсем не склонными к масочному театру, но сумевшими понять режиссера, — само по себе зрелище любопытнейшее. Но, конечно, главный интерес вызвал в роли Эдипа Богдан Ступка — безусловно, мощный современный актер мирового уровня, игравший современного диктатора, способного на нешуточные страсти и наказанного роком отнюдь не только за неосознанные преступления прошлого. Жестокий, злобный мир, которым правит этот «отец народа», то ли уцелел после глобальной катастрофы, то ли выродился в постоянных изнурительных войнах. Здесь убийство не вызывает удивления и даже страха, судьба предстает в роли нищей юродивой, власть по логике должна перейти к сухим бесстрастным функционерам типа Креонта, таким же ничтожным, как этот нищий народ. Потрясти этих жалких людей невозможно ничем, а вот увлечь зрителей Эдипу-Ступке удалось: с выколотыми глазами, на коленях он ползет к центру зала, чтобы спуститься в люк — наверное, в ад, где его страсти продолжат гореть. Ну, не в обитель же всхлипывающих теней Аида?

Омичи показали свои обкатанные на многих фестивалях спектакли в постановке Евгения Марчелли — «Дачников» и «Фрекен Жюли» — и приурочили к фестивальным дням премьеру на камерной сцене, еще не вполне сложившуюся постановку Анны Бабановой «Воздушные мытарства» по мотивам пьесы Олега Богаева «Марьино поле». В спектакле про загробные мытарства умершей одинокой старухи многое напридумано режиссером и художником Олегом Головко, но концы с концами не сходятся, как часто бывает с постановками этой пьесы. Но главное — участники фестиваля, заполнившие зал, встретились с потрясающими омскими актрисами Елизаветой Романенко, Валерией Прокоп и Натальей Василиади.

Открытия

«Мадагаскар» Марюса Ивашкявичюса (драматург оказался совсем молодым человеком) в постановке Римаса Туминаса (Малый театр Вильнюса, Литва) — яркий ансамблевый спектакль, фарс на грани абсурда (смесь Платонова и Хармса), видно, что детище, любимое театром. Каждый актер — виртуозен, все точно существуют в сложной стилистике режиссера, синтезирующей высокую меру условности и тонкие психологические детали, типажные маски и индивидуальные характеристики, все освоили сложный язык — смесь пафосного эпоса, подлинной поэзии и просторечья. Невероятный сюжет имеет историческую основу: в начале ХХ века некий деятель Казимир Покшт задумывает создать литовскую колонию на Мадагаскаре, чтобы иметь про запас, на всякий случай «вторую Литву», откуда будет плодиться и размножаться новый литовский народ в случае гибели основного. Покшт — Рамунас Циценас в этом спектакле ходит по краю идиотизма, но, даже став функционером, остается наивным большим ребенком. Параллельно развивается история трех подруг, двое эмигрируют в Париж, встречаются с третьей, а потом все возвращаются на родину — куда же без нее? — три литовские сестры: Саля (ее прототип — национальная поэтесса Саломея Нерис, поэму которой про королеву ужей, вы наверняка знаете), Миля и Геля. Интеллектуалка, простушка и женщина-вамп (Гинтаре Латвенайте, Валда Бичкуте, Вайда Бутите). Каждая трогательна и узнаваема в жажде любви, счастья, славы.

Драматург придумал персонажам, которые не встречались в реальности (Покшт и Саля), точки пересечения: на берегу моря, когда они юны, полны сил и все у них впереди, и у смертного одра Сали, когда наступило разочарование и горькое прозрение.

Как во многих по-настоящему хороших книгах и спектаклях, всю первую половину «Мадагаскара» зрители хохочут навзрыд, чтобы во втором акте загрустить, а в финале — заплакать. Ведь крушение надежд юности, даже нелепых, утрата иллюзий и разочарование в прожитой жизни — увы, итог всех.

Этот спектакль — пример национальной рефлексии и самоиронии, достаточно беспощадной, но проникнутой всепоглощающей любовью к своей родине, к своим святыням.

«Концерт по заявкам» Франца Ксавера Креца в постановке Томаса Остермайера (Берлинский театр «Шаубюне») вызвал неоднозначную реакцию, споры. Такого театра в Омске не видели никогда. На протяжении часа с небольшим Анн Тисмер существует перед зрителями фактически в режиме документального времени, публика будто бы подсматривает за простыми действиями самой обыкновенной женщины. Или смотрит фильм, снятый скрытой камерой. Героиня возвращается с работы, разувается, моет руки, идет в туалет, включает радио, ужинает, убирает остатки еды в холодильник, а потом так же невозмутимо кончает с собой. Ужас повседневности потрясает. Но поступок героини не так уж неожидан: ее автоматические действия и реакции сопровождает важный звуковой ряд, по сути становящийся вторым героем спектакля. Когда она входит в дом, вместе с ней в скромную квартирку вливается шум большого города, напоминающий шум океана. Новости, звучащие еще до начала действия и повторяемые радиоприемником, содержат огромное количество сообщений о смертях знаменитых людей, как будто бы ушедших одновременно. Попса сменяется щемящими ариями Верди. В какой-то момент звуки музыки будто бы расширяют пространство, заполняя зал. Документальное моно из приемника разливается стереоколонками, тоже напоминая про океан — символ свободы. В какой-то момент поющие во плоти возникают за окном на лоджии. Свобода есть. И уход героини — не только результат мгновенного пробуждения и осознания ужаса механистичного существования, но и признание, что свобода и счастье есть, вот только они недоступны.

Отступление в жизнь

На встрече с прессой Анн Тисмер рассказала, что оставила работу в театре и стала акционисткой — вместе со своими друзьями-художниками она проводит акции в людных местах города: совершает какие-то странные для этого места действия, привлекая к себе внимание их необычностью, но не реагируя на прохожих-зрителей. Что ж, способность к абсолютному публичному одиночеству, внутреннее чувство композиции и ритма всего высказывания как целого, похоже, у нее в крови. И четкое знание того, что она хочет сказать, вторгаясь своим искусством (или акцией) в жизнь. Конечно, спектакль Остермайера идеологичен и имеет четкую цель — воздействовать на зрителя, заставить его ужаснуться жизни робота, которую очень многие сегодня ведут и считают нормой. Вернее, никак не считают, потому как не могут ни на минуту пробудиться от нее. Фестиваль «Академия» вторгался в жизнь омичей. Но и жизнь вторгалась в фестиваль, корректируя его афишу и рождая дискуссии на самые нетеатральные темы. Споры вызывали не только «Эдип», с его военным миром, но и «розовая» Эдит. Говорили об августовских событиях в Осетии (фестиваль проходил 6-20 сентября). Говорили о ностальгии по советскому прошлому, в котором парижский «воробышек» был для нас песней свободы, символом Франции.

А прямым вмешательством жизни в искусство стало то, что на фестиваль не приехали очень жданные и желанные театры: Тбилисский национальный театр им. Шота Руставели с «Гамлетом» Роберта Стуруа (понятно, почему) и Будапештский национальный театр им. И.Катоны (Венгрия) с постановкой Габора Жамбеки «Одна из последних ночей карнавала» К. Гольдони (потому что актерам купили билеты на рейс разорившейся авиакомпании). В том, как уезжали фуры с декорациями венгров, так и не дождавшись волшебного момента — спектакля, было что-то зловещее.

ПОТРЯСЕНИЕ

Мне не довелось видеть спектакль «Арто и Гитлер в Романском кафе» раньше (Берлинер ансамбль, Т. Пойкерт, режиссер П. Плампер). Мартина Вуттке я видела в «Мастере и Маргарите» и в «Карьере Артура Уи». Мне казалось, что остальные актеры в этих постановках, даже великолепные, отвлекали от главного — конечно, от Вуттке. В «Арто и Гитлере» он один, и следить за ним — потрясение в каждую минуту сценического и человеческого времени. Я читала подробные описания этого спектакля и, казалось бы, знала все, могла предугадать каждое движение актера. Но, как только он появился за стеклом, в аквариуме — клетке психиатрической клиники с операционным бьющим светом, я тут же забыла обо всем прочитанном. Мгновенные переключения всей психофизики актера виртуозны и не поддаются описанию: от абсолютного безумия — к автоматизму повседневных действий, от изнуряющей адской головной боли — к просветлению и осознанию, от воспоминаний и теоретизирования — к существованию в реальном месте и времени (в клинике или в кафе, где он не только Арто, призывающий Гитлера расправиться с ненавистной ему филистерской культурой, но и Гитлер). Ненависть Арто к театральной рутине, к тому, что и мы называем театром, — тоже изнуряющая боль, всепоглощающая страсть, отрицание выдает преклонение и обожествление ненавидимого театра. Когда в финале Арто-Вуттке прорывается на свободу, разрушая крышу клетки, и поет Je suis malade («Я болен») — это высвобождение души и гимн театру — оказалось для меня такой неожиданностью, будто я никогда не слышала эту песню (а ведь перед поездкой в Омск прослушала ее в нескольких исполнениях!). Болевой порог существования гениального актера (как и его героя) в этом спектакле — несовместим с жизнью. Для зрителя это страшный удар током, урок, после которого нельзя жить так, как жил прежде.

На выдохе

В общем, было много всего, в том числе и профессионально полезного. Например, конференция «Европейские театральные издания», которую вел Ян Херберт (Англия) и на которой съехавшиеся со всего света критики и редакторы рассказывали о своих журналах и газетах (особенно интересно было узнать, как работают интернет-издания на Западе). Было много приятного — например, экскурсия по Музею им. М.Врубеля или поездка в музей под открытым небом в Большеречье — воссозданную старинную сибирскую деревню, где катали на подводах, поили самогоном, кормили стерлядью и даже разыграли свадебный обряд (невозмутимая журналистка из Словении была невестой, а женихом — критик из Польши). Была встреча с губернатором Леонидом Полежаевым (подчеркнем — финансирование фестиваля полностью осуществлялось администрациями Омска и Омской области), который в очередной раз удивил своей осведомленностью и трезвостью. На вопрос: «Вы так много делаете для театра. Страшно подумать... так, может быть, вы любите театр?» г-н Полежаев ответил с покоряющей честностью: «Нет, я предпочитаю футбол. Но я понимаю, как много значит театр в жизни нашего города». Да, театр значит для Омска очень много. И это понимают.

Фото Елены Калужской, Алексея Норкина, Андрея Кудрявцева

Фотогалерея