Пермь. На сцене жизни

Выпуск № 8-138/2011, В России

О страшноватом мире, в котором живут сегодняшние молодые люди, спектакль «Фантомные боли» В.Сигарева, поставленный режиссерами Мариной Оленевой и Ольгой Степановой в Камерном театре «Новая драма».

На сцене - черный полиэтилен, ленты коричневого скотча, а кругом - ободранная штукатурка и обнаженные опоры - чем не трамвайное депо, где один за одним гибнут на рельсах все, кого любила Ольга, главная героиня спектакля. Мир и герои спектакля, созданные театром, балансируют между реальностью и фантастикой: сцены психологически достоверные переходят в нечто среднее между рэпом и балетом. Этого мира, где все и всегда оказываются перерезаны трамваями, конечно, не существует. Но мир, в котором у подавляющего большинства самцов утрачена способность к состраданию, где ценность выпивки абсолютна, а блаженной девчонкой можно пользоваться сколько угодно, потому что она дает даром, - мир совершенно реальный. Несмотря на внятность режиссерского рисунка, точность и отдачу молодых актеров, эти два мира - реальный и мифологический (даже поэтический, ибо в нем происходит подлинное рождение человеческой души и появляются ангелы) пока не очень точно и органично соединяются. Может быть, свобода переходов еще не нажита актерами, может быть, не совсем точны финальные мизансцены, уводящие от главного события, может быть, чего-то еще не хватает в образном решении пространства. Но многие юные зрители уходят потрясенными.

Совсем иное - обращение к А.П.Чехову. Марина Оленева бесстрашно поставила «Дядю Ваню». Режиссер понимает, что все слова уже тысячи раз говорены и каждая сцена сто раз решена. Она отсекает значительные фрагменты текста, иногда монтирует его по-своему и оставляет смысловой каркас, который ее театру на сегодня представляется наиболее существенным.

На пустой сцене три двери. Никаких стен - только двери, которые все время хлопают и распахиваются. Выстуженный, заброшенный барский дом, никому не нужные 26 комнат - разруха.

Дядя Ваня (Михаил Путин-Шестаков) дремлет на кушетке и не хочет, не хочет, не хочет просыпаться. Он все прекрасно знает - про себя, про Соню, про всю эту жизнь, про то, что Чехов написал, и про то, что все режиссеры мира поставили. Когда нужно ходить, он проседает и горбится. Когда нужно говорить, судорожно сглатывает и с трудом выпихивает слова. Его кисти все время словно стряхивают мерзкое, стыдное, налипшее бессилие. Он ничего больше не хочет. Приоткрывается дверь, появляется Астров (Алексей Богачук-Петухов), выдавливает с мукой: «Не хочу!». По тексту это он няньке - про водку. А тут зрителю, и режиссеру, и самому себе - про необходимость прожить эту дурацкую жизнь.

Три двери, как три выхода из-за кулис, которым, правда, и скрывать-то нечего, выпускают на сцену жизни три мужских и три женских персонажа. Тут важны Войницкий, Астров, Телегин, Соня, Елена Андреевна и Марья Васильевна. Няни и работника нет вовсе, а Серебряков, хоть и занимает в спектакле положенное место, персонального внимания театра как будто не стоит, ибо нет у него мучительно живой человеческой судьбы.

В спектакле немного диалогов, парных сцен в традиционном смысле этого слова. Каждый из героев застревает на пороге своей двери и произносит монолог - все равно никто никого не слышит. И никто не верит в возможность быть услышанным. Соня наперед знает, о чем спросит Елена Андреевна, и наперед без всякого стыда отвечает: «Люблю!» Смешно со стороны Елены Андреевны уточнять: «А он?» Все актеры, все режиссеры мира, все писатели и все читатели уже сто лет знают, что все Астровы на свете любят только недостойных женщин, только ленивых русалок с дурной кровью, но если надо это повторить - пожалуйста: «Он меня не замечает». Соня (Наталья Максимовских) уходит в центральную двустворчатую дверь, притворяет ее и, как ветром выкинутая, появляется снова: «Он меня не замечает», - и опять, и опять двери хлопают, раздувается скромненькое серенькое платье, мотается туда-сюда коса: «Он меня не замечает». Смеется? Издевается? Истерика?

Елену Андреевну по сцене не мотает, она (Юлия Рачковская) все время стекает по косяку своей двери. Русалка. Может быть - дриада. Из всех актеров спектакля она скромнее всех - только режиссерский рисунок не портит, но и не развивает. Марья Васильевна (Елизавета Тарасова) - это совершенная форма Елены Андреевны. Она застыла окончательно. Мумия изысканного чайного цвета с чайными розами в окаменевших руках.

Ее полная противоположность - Телегин-Вафля (Константин Жижин). Он один тут живет по-настоящему. Мучается, страдает, но живет. То есть христианский призыв «неси свой крест и веруй» исполняет честно и бесхитростно. Может потому, что о нем, Телегине, все режиссеры мира думают меньше всего?

Реплику его из первого действия Марина Оленева переносит почти в самый финал: «Еду ли я по полю, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, - чего еще нам?» И говорит он это не Марье Васильевне, как по тексту, а всем, кто остался в доме после отъезда Серебряковых, всем, кого любит - Войницкому, Астрову, Соне и... зрителям. Говорит с такой страстной надеждой быть понятым, что, кажется, и трудно не понять. Разве это не чеховское? Разве не чувствуем мы в каждом его произведении, что жизнь мудрее человека, что, отринув гордыню и мудрствование, нужно суметь ей довериться?

Фото предоставлены Камерным театром «Новая драма»

Фотогалерея