Томск. Шоу и сны

Выпуск № 8-138/2011, В России

Поставленный главным режиссером Томского театра драмы Юрием Пахомовым «Банкрот» начинается лихо. На фоне роскошной кустодиевской купчихи, крупно выписанной на заднике, девки в исподних рубахах и обрезанных валенках полощут белье, щедро разбрызгивая воду по авансцене, развешивают выстиранные белые простыни и охотно откликаются на грубоватые заигрывания парней - хохот, взвизги, изгибы, потягивания и лукавая кадриль под убыстренный деревенский вальс (балетмейстер Эдуард Соболь). Такой красочной режиссерской «заставкой» могла бы начинаться добрая треть старомодных комедий Островского. Действие первой из них разворачивается среди непомерно громоздких, округлых предметов меблировки, затейливо раскрашенных под всякого рода овощи, фрукты и ягоды, и проходит под знаком купидона, заботливо выкрашенного серебрянкой и водруженного над всей этой по-мещански аляповатой «картинкой» (художник Андрей Пронин).

Угроза Липочки сбежать с гусаром вызывает в публике первый смешок, явление свахи в ярко-малиновом тюрбане и широких штанах a la «китайский фонарь» - оживление, неожиданно выстрелившее в руках Тишки ружье - дурашливый испуг, а выловленная Большовым из водоема громадная рыбина - дружный смех. Бурная плясовая, гремящая из граммофона, довершает дело: перед нами трюковая комедия, разыгранная с присущим жанру перебором красок, актерским жимом, подчеркнутым речевым интонированием и фарсовыми приемами игры. Кажется, режиссер больше всего боится, что зритель заскучает, и потому изобретает, сочиняет, выдумывает все новые и новые трюки. Некоторые из них удачны, как не вовремя раздавшийся свадебный вальс Мендельсона в сцене сватовства. Некоторые остроумны, как попытки Рисположенского перехватить и поймать ртом прикормку, которую Лазарь бросает в ту самую воду, где водятся рыбы, не скрывающие своего происхождения из театральных мастерских. Но уже к концу первого акта обилие «шуток от театра» начинает утомлять, а однообразная бодрость и громкость исполнения - даже раздражать. В самом деле, можно ли без утомления следить за сценическим сюжетом, в котором нет ни одной паузы, ни одной искренней интонации, ни одной сердечно сыгранной сцены.

«Человеческая комедия» Островского на глазах расчеловечивается. Смехотворный финал помолвки лишен горечи: а ведь, что ни говори, в пьяном разгуле человека обидели. По мысли драматурга, слезы ничтожного отставного подьячего должны после безудержного веселья вызывать сочувственную тишину в зрительном зале. Но они не сыграны - «вычеркнуты» из сценического текста. Точно так же оказалось вычеркнуто из спектакля горькое позднее прозрение Большова: «иудина» тема проданной совести, Иверская часовня, мимо которой арестанту тяжко проходить, его отцовское и человеческое банкротство. Все заслонил «гламурный» антураж второго акта, демонстрирующий представления Липочки и Подхалюзина о «красивой жизни». Актеры играют, что называется, с отдачей, но их старания сосредоточены более на рисунке ролей, чем на их внутреннем содержании. Автор спектакля сделал все, чтобы увлечь, развлечь и удержать зрителей в зале, но возникает впечатление, что он разуверился в самом зрителе - в его возможностях глубоко и прочувствованно воспринимать содержательную сторону театральной зрелищности. Не оттого ли в этой развеселой постановке чувствуется некоторая режиссерская усталость - и от зрителя, и от расхожего постановочного метода, и от театра как такового?

Знаменитый «Дядюшкин сон» Достоевского на сцене Томской драмы идет под замечательно найденным названием «Окаянные сны» («СБ, 10» уже публиковал рецензию на этот спектакль в № 5-135). Режиссер и автор сценической версии Сергей Куликовский поставил спектакль, в котором один сон сменяет другой. Действие строится как окаянное наваждение, некий морок, обволакивающий сознание, путающий действительность с фантазией и реальность с сонным видением. Для этих сновидений художник Светлана Макаренко создала стильную, лаконичную и строгую декорацию, решенную в жемчужно-серых тонах. И это решение кажется очень верным: Мария Александровна Москалева никакого провинциального украшательства в своем доме не потерпела бы: черная одежда сцены - вполне приемлемый фон для ее замыслов. Роль «первой дамы Мордасова» высокопрофессионально исполняет Ольга Мальцева. Легко справляясь с грудами текста, она мастерски ведет свою партию, расцвечивая ее блестками самоиронии и легкой насмешки. Героиня Достоевского в ее исполнении - и фельдмаршал, и первая скрипка, и примирующая актриса этого городка. Прима, которой не дают покоя лавры режиссера. Она умно замыслила план замужества своей дочери, удачно распределила роли и почти сыграла премьеру под жгучим названием «Любовь, молодость и Испания».

Партию испортили своенравные актеры. Зинаида, погруженная в мечты о мистическом венчании с покойным гувернером, выходит из драматического самоуглубления и мелодраматически разыгрывает жертву собственных страстей (сильная и эффектная актерская работа Олеси Сомовой). Ее незадачливый поклонник Мозгляков, с петушиным голоском, петушьей походкой и птичьим гребнем на голове, выскакивает из предназначенного амплуа простака и выступает в роли закомплексованного злодея (саркастичное, хотя и несколько внешнее исполнение Максима Коваленко). Князь (Дмитрий Киржеманов), путая не только текст, но и мизанцены, все позабывает и этим напоминает самого бестолкового из действующих лиц - супруга героини Афанасия Матвеевича (Геннадий Поляков). А тут еще претензии чумички Настасьи (Галина Савранская), отставной пьянчужки Карпухиной (Валентина Бекетова) и заклятой приятельницы Натальи Дмитриевны (Елена Козловская) если не на центральные роли, то по крайней мере на сольный эпизод. Кроме того, избранник дочери - усопший Вася (Антон Антонов) никак не хочет упокоиться и все ходит и ходит, смущая душу Зинаиды своими потусторонними явлениями. Вот уж действительно - «окаянные сны окаянного дня».

Первый акт был разыгран с безукоризненной жанровой точностью, а во втором, к сожалению, не обошлось без досадных сбоев. Герои Достоевского вдруг запели, затанцевали и начали выражать свои чувства разнообразными пластическими этюдами (режиссер по пластике Эдуард Соболь). Трагические обертоны сменились «сериальным» мелодраматизмом, а любовный роман Зинаиды и Васи приобрел отчетливый «попсовый» окрас, причем Зинаида предстала этакой «штучкой» с изрядной дозой стервозности, а бедный Вася превратился в какого-то опереточного фата. Более всего жаль, что сошла на нет фигура Москалевой - для нее просто-напросто не хватило драматургического материала. Талантливый режиссерский замысел оказался недовоплощенным.

Разговор о двух последних премьерах Томского театра драмы не имеет целью сопоставлений и противопоставлений разных режиссерских манер. Как известно, «публика образует драматические таланты», и закончить статью хотелось бы именно ею. Томские зрители вполне бездумно вели себя на «Банкроте», и можно было подумать, что ничего другого, кроме развлекательной зрелищности, они увидеть не захотят. Но второй театральный вечер развеял это впечатление. Первый акт «Снов» публика воспринимала завороженно: сдержанное хмыканье, улыбки, смехи и вздохи, аплодисментами отмечались лучшие моменты актерского исполнения. К сожалению, второй акт вернул ее в привычный регистр восприятия, и уже не возникали те драгоценные моменты, когда в зрительном зале «одна тишина сменяет другую». Речь не о стилистике - о доверии к зрителю, который, может быть, не до конца «подорван» зрелищной индустрией и еще не потерян для живого и настоящего театра.

Фотогалерея