Петербурженка с московским камертоном

Выпуск №3-113/2008, Лица

Вот уже 45 лет главный питерский маршрут для народной артистки России Тамары АБРОСИМОВОЙ — это дорога на Итальянскую улицу во второй свой дом — Академический драматический театр им. В.Ф.Комиссаржевской. Здесь под руководством легендарного Рубена Агамирзяна она сыграла свои этапные роли: Ирину («Царь Федор Иоаннович»), Хатиа («Если бы небо было зеркалом»), Тамару («Пять вечеров»), Лиззи («Продавец дождя»). Рубен Сергеевич был первым, кто угадал в ней и педагогический дар, позвав преподавать в ЛГИТМиК, чтобы сообща воспитать два новых актерских поколения, лучшие представители которых стали коллегами Абросимовой по театру. И, уже будучи занятым «играющим тренером», Тамара Михайловна умудрилась стать для молодежи примером творческой неугомонности — спектакль «О жизни, смерти и любви» стал первым моноспектаклем для малой сцены театра.

Началась деятельная любовь к театру у Тамары Абросимовой еще в детские годы: с занятий в кружке художественного слова во Дворце пионеров, с участия в постановках любительского театра женской школы (там она сыграла Катерину и Чацкого). Но от поступления «в актрисы» худющую, бледную девушку, пережившую блокаду и эвакуацию, отговорила мама: «Не поступишь, Тамара, ведь ты далеко не красавица. А как говорит восточная мудрость — лучше не быть совсем, чем быть никем». Успешная учеба в Технологическом институте могла бы стать началом инженерной карьеры, если бы не вмешался случай... С рассказа об этом и началась наша беседа с Тамарой Михайловной.

— Я благодарна своему первому, Технологическому институту, ведь именно тут по сути произошло мое формирование как личности — и женское, и человеческое. Это же были времена, когда там учились Анатолий Найман, Евгений Рейн, Веня Иоффе, Юрий Михельсон. Была у нас и дивная театральная мастерская под руководством Василия Павловича Костенецкого и Елизаветы Петровны Аксентьевой, где я сыграла самый памятный для меня спектакль — «Лесную песню» Леси Украинки (я была Мавкой, а мой однокурсник Андрюша Мягков — Лукашом). Спектакль и решил мою дальнейшую судьбу. Однажды подруга сообщила, что приемная комиссия Школы-студии МХАТ будет прослушивать ленинградских абитуриентов, предложила попробовать свои силы. Уговорила! Те дни для меня незабываемы, я жила предощущением, что приближается что-то необыкновенное, наступает самое главное в жизни. Из Питера взяли пятерых, в том числе меня! Через пару лет поступит к нам и А.Мягков, которому пришлось по настоянию отца сначала закончить Технологический, а уж потом добиваться специального разрешения Фурцевой на поступление в Школу-студию МХАТ. Я параллельно сдала хорошо все экзамены за 3 курс, но уже не слушала педагогов, прочивших мне успешную инженерную карьеру. И начались для меня четыре года счастья — учеба в лучшей российской театральной школе, куда В. З. Радомысленский привлек великолепных педагогов — мастерами курса были В. Я. Станицын, В. О. Топорков, В. К. Монюков и К.Н.Головко. Советскую литературу нам читал А. Синявский, сценическую речь и художественное слово вел Д. Журавлев, танец — выпускница Вагановского училища О. Всеволодская-Гернгросс. На встречу со студентами приходили Уланова и Рындин, Алиса Коонен, Солженицын и много других интересных людей... А какое это было уникальное время! Благодаря хрущевской оттепели мы слушали Окуджаву, узнали Вертинского. Не забыть общего ликования после полета Гагарина. Мне посчастливилось видеть на сцене Бабанову и Уланову, а первые спектакли «Современника» мы знали как «Отче наш». Часто бегали в оперетту и обожали Шмыгу. Смотрели все! У нас не было ни одного пустого — без выхода в театр — вечера. Многое из увиденного, как я теперь понимаю, достойно эпитета «гениально», но тогда актеров не спешили называть звездами. И мне была понятна обида Станицына, который недоумевал, почему дебютантка И. Мирошниченко сразу удостоилась внимания прессы. М-да, представляю, как бы Виктор Яковлевич поразился нынешней ситуации...

— Тамара Михайловна, оцените с высоты собственного преподавательского опыта: в чем была главная ценность обучения в Школе-студии МХАТ? Уникальная методика преподавания или аура мастеров воздействовала с особой силой?

— На нас колоссальное воздействие оказали сами личности наших Мастеров. Тогда знатоком системы Станиславского считался М. Н. Кедров, но, на мой сегодняшний взгляд, он был скорее теоретиком. Зато как Топорков умел актерски выразительно и в то же время конкретно выразить ее постулаты! Наши Мастера не были механическими преподавателями системы, начетчиками, они ее чувствовали! И все, что было нами воспринято от них — воспринято не только головой, но всем организмом, всеми чувствами. Мне никогда не забыть даже наших посиделок, где пел Топорков дуэтом с Головко, Кира Николаевна рассказывала, как в спектакле «Три сестры» пела за сценой и курлыкала журавлем... Представляете, это было не зазорно! (Я уж не говорю о том, что со сцены исчезает культура живого звука, сейчас в театре лихо работают радиоспециалисты.) Признаюсь, что, даже став актрисой ленинградского Театра им. В.Ф.Комиссаржевской, я еще долго остро нуждалась в московской «энергетической подпитке», в оценке и мнении моих педагогов, очень волновалась, когда они смотрели мои спектакли. Критерий качества в театральном искусстве навсегда остался московским, мхатовским. Да и в педагогике тоже, ведь моим первым наставником тут был мой Мастер Монюков — с 1974 года я занималась на его педагогических курсах при ВТО.

— А почему вы предприняли всего одну-единственную попытку попасть в московский театр?

— Дело в том, что ни в какой другой театр, кроме «Современника», я идти не хотела. Но провалилась на показе! Теперь-то понимаю, как рисковала, играя отрывок из «Вечно живых» перед первыми исполнителями этого спектакля... Ну что ж, нет в жизни сослагательного наклонения. Вернулась домой, в Ленинград, в состоянии глубокого нокаута. Было у меня, правда, приглашение в Киев, но мудрый Борис Поюровский, друг нашего Мастера, хорошо знавший весь курс, мне отсоветовал — там героинь играет Ада Роговцева, лучше попытать счастья дома. А в день моего приезда случилась беда — едва я вошла в квартиру, как нам сообщили о тяжелой травме брата, так что состояние у меня было тяжелое. Ходила просить показа в БДТ, но была не в форме, по взгляду Товстоногова поняла, что не пробьюсь. И была у меня записка Б. М. Поюровского в литчасть Театра им. Комиссаржевской, вот тут-то я сосредоточилась, собралась, поехала в Киев (где театр гастролировал) и показалась в партнерстве со Станиславом Ландграфом. Вначале прочла сказку Андерсена «Стойкий оловянный солдатик», сделанную под руководством Д. Журавлева, — и, как оказалось, это решило мою судьбу.

— Ныне у вас за плечами 45 лет службы в Театре им. Комиссаржевской, который, наверняка, как всякий реальный театр — организм сложный и конфликтный. Были ваши первые годы безоблачными или все же возникала мысль о расставании с этим театром?

— Я была счастлива — меня принял в театр М. В. Сулимов, я с интересом смотрела его спектакли и постановки И. С. Ольшвангера, мне многое нравилось, понемногу стала участвовать в массовке. Помню, что тогда все время улыбалась, хотя рядом шла напряженная внутритеатральная борьба (у Сулимова появились противники). Слава Катанский меня даже спросил однажды: «Ну что ты все улыбаешься? Неужели тебе все нравится?» Честно призналась: «Славка, да я счастлива тем, что в театре!» Но постепенно мне пришлось сориентироваться и занять четкую позицию, поскольку много некрасивого происходило на наших глазах. В результате вместе с товарищами подала заявление об уходе, но директор меня вызвал для строгого внушения: у молодого специалиста есть обязанность отработать три года, и никакие заявления не принимаются! А в тот момент, когда входила в директорский кабинет, раздался телефонный звонок, и я поняла, услышала, как один из членов партбюро доносит: «Абросимову внизу группа коллег поджидает, чтобы узнать, зачем вызвали». Кажется, впервые просто кожей почувствовала, какой была реальность 37-го года... Некрасивая, постыдная ситуация, в которой директор был бессилен оправдаться! Должна сказать, что в то время, накануне прихода Агамирзяна, да и потом, у меня складывались хорошие человеческие отношения со всеми коллегами, включая оппозиционеров. Я нисколько не жалею о том, что включилась в противостояние, но вообще существовать в театре и быть в подобных ситуациях — очень сложно, для меня просто мучительно. Сколько судеб так ломается! Даже во МХАТе есть печальные тому примеры. А самое для меня ужасное и непостижимое, что кому-то в этих ситуациях удается напитаться энергией, добиваясь своих целей — даже творческих. По-моему, так нельзя ни жить, ни творить. Такой вот непростой урок преподал мне театр в молодости.

— Тамара Михайловна, а какие роли на сцене Театра им. Комиссаржевской стали для вас настоящим актерским счастьем? И почему именно они?

— В процессе работы мне всегда было важно поймать тот момент, когда возникнет ощущение: ты зацепил, угадал замысел режиссера, возникла связка с ним... И самые дорогие воспоминания — о работе в творческой связке, в полном взаимопонимании с режиссером и партнерами. Спектакли «Продавец дождя», «Насмешливое мое счастье», «Зверь» именно так и родились: мы не думали о личном успехе, нет! Были общая боль, мысль, стремление... В первый же мой сезон Ольшвангер ввел меня на роль Сонечки в «Преступление и наказание», это было на гастролях. Очень дорога мне пьеса Окулевича «Джордано Бруно», где я играла Марию, хотя спектакль мало просуществовал. И не просто пьеса, а то, что это была моя первая работа в сотворчестве с автором и режиссером! Радостно вспоминать замечательные дни работы с К.Гинкасом и Г.Яновской над пьесой «Насмешливое мое счастье», там я сыграла сестру Чехова, а однажды даже Лику Мизинову (несмотря на болезнь Лизы Акуличевой спектакль было невозможно отменить). Еще памятно трудное счастье — спектакль «Если бы небо было зеркалом...», где роль Хатии мне досталась случайно. Агамирзян лишь спустя время признал мое право на эту роль и успех в ней. Мои дорогие партнеры В. Особик и А.Анисимов, вся наша троица чувствовала, как зрители любят и понимают наших героев, как точно все «попадает в зал»! Когда приехали в Грузию, то поняли еще, что верно уловили национальный дух. В этом спектакле даже корифеи театра играли небольшие роли, но так играли, что и в массовке, в сцене проводов на фронт, зрителю был виден каждый персонаж. «Если бы небо...» отыграли так много, что однажды пришло понимание: мы переросли своих героев. А спектакль очень любили зрители, его нельзя было снимать с репертуара. Агамирзян решил продлить жизнь спектакля, и мы помогали ему, я к тому времени была уже начинающим педагогом-ассистентом и передавала свою Хатию молодой Наташе Четвериковой.

— С 1977 года на восемь последующих лет вы сами стали бессменным преподавателем на курсе Р. С. Агамирзяна, позже вели курс самостоятельно как мастер. Из ваших воспоминаний нетрудно вычитать имена любимых наставников, а есть ли у вас любимые воспитанники?

— Все мне дороги, хотя у одних судьба сложилась более удачно, у других менее. Мой первый выпущенный курс — все сформировавшиеся актеры, и мне радостно, что по-настоящему владеют актерской профессией Оля Самошина, Лена Сафонова, Толя Петров, что интереснейший поиск ведет Митя Поднозов... Особенно радостно за тех, кто потом партнерствовал мне на сцене Театра им. Комиссаржевской. Вообще, благодарна судьбе за постоянное общение со студентами — они меня многому учат, вместе с ними я совершаю какие-то открытия. С первыми вообще носилась как курица-наседка, тут впору вспомнить слова М. О. Кнебель: «Педагогика — это материнство». Для меня настоящее горе то, что талант кого-то из моих учеников сгорел понапрасну, оказался не востребованным. Словно мать, размышляешь: могла ли чем-то помочь, поддержать? Но, увы! Никакие мои синяки и шишки не заменят им собственного опыта. Когда ругают меня (пусть даже незаслуженно) — поплачу и пойду дальше, сделав выводы. Ругают их — я не могу помочь, хотя готова подставиться! Это бессилие так горестно... Самая страшная депрессия в моей жизни была связана с талантливейшим и удачно выпустившимся абаканским курсом, который оказался не нужен на родине. К педагогике я вернулась только по просьбе С. Л. Гаудасинского — он меня позвал в консерваторию преподавать актерское мастерство будущим режиссерам музыкального театра.

— Трудно ли работать с современными студентами?

— Главная трудность — недостаток общей культуры, что для меня поразительно. Знаете, вот моя бабушка, несмотря на крестьянское происхождение, была по-настоящему культурным человеком, всегда тянулась к знаниям, много читала, музыку знала благодаря радио. А нынче прогрессирует болезнь равнодушия: дескать, не нужно мне все это! И самым ужасным подтверждением этой позиции служит то, как богаты и знамениты многие недоучки и бездарности. Я знаю множество высокопрофессиональных артистов, которые честно делают свое дело, служат в театре и заслуженно любимы настоящими театралами, но сколько же вокруг так называемых «медийных» лиц с дутой славой!

— Тамара Михайловна, в вашей жизни так много значат две российские столицы, что хочется спросить: может, вы и Москву любите сильнее родного Питера?

— Думаю, что жить и работать в Москве мне было бы трудно, но без нее я скучаю. А здесь, в Петербурге, столько дорогих и памятных мне мест! Прежде всего родной театр на Итальянской. А еще бывший Дворец пионеров, любимые театры, Михайловский сад и вид с канала на Спас-на-крови, Крюков канал с колокольней Чевакинского и Никольским собором — там неподалеку моя школа, а сейчас туда я хожу преподавать в консерваторию. На Петроградке люблю особняк М. Г. Савиной на Карповке и очень сожалею, что вместо объекта культуры он стал принадлежностью какой-то турфирмы. Такие вот настали времена... Наверно, как ни люблю я Москву, — все же я питерская!

Фото предоставлены театром

Фотогалерея