Две свечи/ "Чайка" (ЦАТРА)

Выпуск №9-139/2011, Премьеры Москвы

Когда перед началом спектакля зрители еще занимают свои места на сцене, затемненный зрительный зал, находящийся напротив, чуть просвечивает и словно завораживает своей загадочностью. Но вот зазвучит музыка, пленительная мелодия «К Элизе» Бетховена, медленно погаснет свет и приглушенно осветится пустой зрительный зал, в котором будут сидеть на расстоянии друг от друга персонажи чеховской «Чайки» с зажженными свечами в руках. Несколько секунд или минут мы будем напряженно всматриваться в их лица, словно в зеркало, невольно проникаясь какой-то совершенно особенной атмосферой происходящего. Мы смотрим на них, а они на нас - и в этом обмене взглядов читается нечто бесконечно печальное: одиночество каждого по обе стороны рампы, глубинное, первобытное, неистребимое человеческое одиночество...

А потом они медленно поднимутся на сцену и поставят свои свечи в ряд - по всей такой маленькой авансцене, и свечи будут гореть на протяжении всего спектакля как двойной знак нашей завороженности происходящим и памяти не только о тех, что «умерли, умерли, умерли», но и о Мировой Душе, соединиться в которой даровано нам режиссером и артистами.

А в финале спектакля персонажи возьмут снова в руки свои свечи, оставив всего две - горящую и погасшую: свечи Нины Заречной и Константина Треплева...

Вот и еще одна чеховская «Чайка» появилась на столичных подмостках - Александр Бурдонский поставил спектакль в Театре Российской Армии, на Малой сцене, на которой умудрился разместить и зрителей, и артистов.

Какую все-таки удивительную пьесу создал Антон Павлович Чехов! Каждый раз в чтении или в спектакле открывается в ней нечто новое, еще не услышанное, не прочувствованное, не пережитое... Бурдонский не впервые обратился к «Чайке», мне довелось видеть несколько лет назад его очень сильный спектакль в Томском драматическом театре, но сегодня взгляд режиссера углубился, изменившееся время позволило что-то увидеть крупнее, масштабнее, а что-то - словно сквозь дымку. Печальную дымку уходящего, тающего во времени.

Спектакль Театра Российской Армии не об искусстве, не о рутине и новых формах, не о недооцененных талантах и переоцененных посредственностях - он о любви. Любви всепоглощающей, дающей силы жить и отнимающей эти силы, о любви к женщине или к мужчине, к прошлому, к окружающему миру, с которым связан глубинными, неразрывными связями - с чайками над «колдовским озером» и встающей над ним луной, с плывущими облаками самых причудливых форм, с пленительными именами таких родных мест, как Девичий бор...

И еще - об одиночестве, которое дано людям как «фатальное предопределение» (как говорил Вафля в пьесе Чехова «Дядя Ваня»). Они все страстно хотят жить, хотят счастья и радости, но не могут, не умеют слышать друг друга, всмотреться друг в друга, понять друг друга. «Как все нервны!..» - восклицает доктор Дорн (Виталий Стремовский играет пронзительно, остро и очень непривычно), единственный из персонажей, кто ведает о своем одиночестве и смирился с ним. У этого Дорна нет ни цинизма, ни равнодушия, как часто бывает в спектаклях по «Чайке», а есть отчетливое понимание того, как устроена жизнь. Несправедливо? - конечно. Но разве с этим можно что-то сделать?

Именно этот мотив одиночества как непреодолимой данности угадывает Дорн в пьесе Константина Треплева (Сергей Кемпо играет сильно, выразительно - он так молод и весел в начале, когда выносит на плечах своего дядю Сорина и говорит с ним, словно сам себя не слыша в ожидании Нины, а потом, в финале, так сосредоточен, серьезен и одинок). Потому так взволновала она доктора, так вошла в его душу. Он пытается объяснить это Константину, но... не слышит, не ощущает. Как не ощущает и жизненных сил, устремленности к счастью необычной девушки Нины Заречной (а Татьяна Морозова играет ее именно как необычную, удивительно светлую в начале и погасшую, утратившую свою молодую энергию в финале - играет удивительно сильно и ярко, не боясь выглядеть постаревшей и подурневшей). Как не понимает стремления своей матери, Аркадиной (Анастасия Бусыгина порой немного «перебирает» в эмоциях, но рисунок ее роли точен и интересен) любить, быть любимой, играть на сцене. Как не понимает влюбленную в него, отчаявшуюся до последнего предела Машу (очень интересная, яркая работа Ольги Герасимовой. Эту актрису я видела в Томске не только в роли Маши, и отметила ее самобытное дарование, так что остается радоваться подобному пополнению труппы Театра Армии). Может быть, и стреляется в финале Константин от того, что внезапно все как будто встало для него на свои места, и он запоздало понял, понял многое про эту жизнь?

Но пока непонимание дарит им лишь радость бытия и наслаждение своей молодостью - как радостно, весело выбегают на сцену Маша и Медведенко (очень хорошая работа Игоря Марченко) в самом начале спектакля, как весел Константин, какой счастливой приносится в усадьбу (босиком!) Нина, как любит она все - самое жизнь, эти волшебные места, Константина, как застенчиво обожает Аркадину и восторгается Тригориным...

И тоже - ничего не слышит и не видит, кроме разлившегося в ее душе счастья.

Но ведь и все другие не понимают и не слышат друг друга, как не хочет понять в момент «рокового объяснения» Тригорина (очень интересная работа Сергея Колесникова) Аркадина, как не понимает никого из окружающих живущий в собственном, отнюдь не возвышенном мире Шамраев (замечательная работа Андрея Новикова!), как ничего, кроме своей любви к Дорну, не воспринимает Полина Андреевна (Наталья Курсевич, к сожалению, воспринимается довольно однообразно и монотонно).

Александр Бурдонский строит свой спектакль в рамках настоящего русского психологического театра, славящегося глубоким, пристальным анализом характера и взаимоотношений между разными характерами. В его спектакле все настолько точно сцеплено и взаимообусловлено, что о нем думаешь спустя дни и дни после и не можешь отделаться от впечатления, что режиссером угадано какое-то очень верное сегодняшнее состояние наших душ. Потому что в каком-то смысле все мы - «люди, которые хотели», как говорит Сорин (очень выразительная работа Константина Денискина). Хотели одного, а получили совсем другое и внутренне смирились с этим другим, подчинили ему свою жизнь...

Художник Андрей Климов и художник по свету Андрей Абрамов создали на узком пространстве между рядами зрителей и пустым зрительным залом завораживающее пространство, в котором, казалось бы, нет ничего, кроме зеленых ветвей, свешивающихся с колосников, меняющегося света и зажженных на авансцене свечей. И еще музыка, хорошо известная, но многими уже забытая нежная и грустная мелодия «К Элизе». Из этих компонентов рождается и трепещет, словно пламя свечи на ветру, хрупкая атмосфера спектакля Александра Бурдонского, которую так страшно разрушить внезапным скрипом стула или приглушенным кашлем. Страшно - потому что эта атмосфера, кажется, соткана из нашего общего прошлого, в котором так много значили поэзия, музыка, слово, а еще любовь, надежды, жажда жизни и счастья...

Наверное, пьесы Чехова вообще относятся к тому разряду русской классики, которая перечитывается обновленным взглядом с течением времени, что достается на нашу долю, с жизненным опытом, но главное - с утратой тех идеалов и нравственных ценностей, которую мы переживаем болезненно и остро. И так хочется хоть ненадолго прикоснуться к святому источнику наших утраченных чувств и мыслей!.. Спектакль Александра Бурдонского дарит эту щедрую возможность, потому и вызывает столь сильное и горькое сопереживание.

А две свечи так и останутся на опустевшей сцене, чтобы мы, покидая зрительный зал, помнили и ни на миг не забывали, как перед уходом от Треплева Нина читала монолог из той, давней пьесы Константина о «людях, львах, орлах и куропатках», о Мировой Душе совсем по-другому, уже понимая, по себе зная, что это такое - фатальное одиночество человека на этой земле...

Фото Вячеслава Быстрицкого

Фотогалерея