Новосибирск. Надежды маленький оркестрик

Выпуск № 10-140/2011, В России

Новосибирск. Надежды маленький оркестрик
Главный режиссер Новосибирского академического театра «Красный факел» Александр Зыков поставил «Поминальную молитву» Григория Горина.
На самом деле, конечно, - надежды никакой. Ни денег, ни жилья, ни даже лошади. И хотя поредевшее семейство Тевье деловито рассаживается в телеге - ее некому, да и некуда везти. Но Тевье смеется. И мы вместе с ним - с явным облегчением. Тевье снова заговорил! Сначала с тем, наверху, потом с остальными. Тевье-молочник (Сергей Новиков) опять такой, каким был прежде, и это внушает уверенность, что все будет... да нет, не хорошо. Все будет по-человечески.
Я смотрела «Поминальную молитву» дважды. И оба раза полнехонький зал (билеты за месяц не купить, проверяла - хотела порадовать друзей подарком), реагировал одинаково. Я сейчас не про смех и слезы и даже не про овации. Я про тишину. Долгую, после которой - дружный вздох. И только потом - смех или слезы. Не упрекайте меня в сентиментальности. Я вовсе не предлагаю мерить ценность спектакля длительностью аплодисментов. А вот мгновениями сердечного единения всех, кто в зале, по обе стороны рампы - пожалуй.
«Поминальная молитва» - простое полотно жизни в нищей деревне Анатовка, сотканное искусно, целым куском - ни одна ниточка не выбивается. Безжалостное государство, неразрешимый еврейский вопрос, погромы и революционеры - все это у Зыкова только обозначено как данность, а спектакль вовсе не о внешних силах, в борьбе с которыми проходит жизнь. Она о самом важном, глубинном, личном. О том, как нелепо все, что нас разобщает. И если продолжить обобщение, к которому располагает «Молитва...», еще о том, что мы - крона и нам не удержаться без корней.
Вообще-то, в нищей Анатовке во времена Тевье жили на редкость дружно и со вкусом. Так и играют жителей деревни актеры - с явным удовольствием. Центр спектакля - конечно, он, молочник. Тевл-Тевье. Он выходит на сцену - и скрепляет своим присутствием разношерстное и разновозрастное сообщество, семью и односельчан. Хотя вроде ничего Тевье-Новиков для этого не делает. Глаза у него такие, что ли, - самые добрые. Как ни странно, в этом спектакле, музыкальном, плясовом, с оркестром, с одиноким скрипачом и танцевальной группой на сцене, замечаешь глаза. И помнишь долго - как не посмотрел на дочь-выкреста, не повернул головы и обратил полные боли глаза в зал Тевье. Как, не поднимая глаз, сбивчиво сообщал евреям-односельчанам о выселении Урядник. Как прощалась с нами долгим взором Голда.
Тевье - центр спектакля. А может, центр - Голда - Галина Алехина? Или сосед их Степан - Игорь Белозеров? У этих двоих в противовес простодушному (хоть и не простому) Тевье - тайна. Голда - жена, мать и ведунья. Она насмешливо властна, бесконечно заботлива и очевидно умна. А ее предсмертная ворожба на благополучные роды старшей дочери - вершина спектакля.
И вроде все нехитро, ожидаемо-предсказуемо: затемненная сцена, посредине в круге света - женщина в белом. Но в этом спектакле простота каждый раз оборачивается глубиной.
Мы замрем, когда Голда, с трудом встав с кровати ради последнего чуда, начнет свой монолог. В ее словах - затягивающая сила, и энергия, и жертвенность, и пронзительное прощание: «Тебя Голдой назовут, я знаю. Голда - имечко хорошее, золотое...» А потом она пойдет медленно за кулисы, но оборотит к нам лицо, и мы поймаем ее взгляд, и прочтем там ее печаль, материнскую гордость и тайну.
И сразу сцену зальет дневным светом: это пришла весна. Тевье выйдет во двор с завернутой в одеяло внучкой. Кажется, можно перевести дух: жизнь продолжается. Но тут появится Урядник - Андрей Черных, здоровенный чернявый украинский хлопец, - самая трагическая фигура спектакля. Вначале почти герой фольклора, добряк и хитрован, слегка нечистый на руку, он еще глядит открыто, и на него все смотрят так же. Он - власть, но - своя в доску. Кстати, про доски. Из них сколочены здесь все декорации. Собственно, декорация одна - длинное строение на вращающемся круге сцены. В зависимости от угла поворота строение превращается то в дом Тевье, то в храм, то в корчму. Да и то сказать - откуда бы различия, все одинаково бедно живут в Анатовке.
Ну а Урядник, что ж... он по ходу действия все больше мрачнеет, наливается темной тяжестью - она во взгляде, в тоне, в движениях. И уже не поднимает головы или смотрит мимо сельчан. Неловко, заискивающе сообщает он, придя арестовать Перчика с дочкой Тевье Годл, что «жинка его в дорогу харчей сложила». Урядник в Анатовке - единственный, кто живет по велению службы, а не сердца. Нелегкая доля.
Соседу Степану тоже нелегко, но по другой причине. Степан - мощная и убедительная, как всегда, работа Игоря Белозерова, притягивает к себе не только значительностью, мужицкой силой и, как ни странно, - вовсе не чужеродной в нем интеллигентностью, но и тайной. Это любовь к Голде, угадываемая вначале, произнесенная в середине и доказанная в конце спектакля (не только покупкой дома Тевье и обещанием присматривать за могилой, сколько примирением Тевье с Хавой, дочерью-отступницей (Евгения Туркова, студентка НГТИ), которое организовал он, Степан).
В «Поминальной молитве» сто пудов любви. Она звучит мелодией скрипки, которая поет в спектакле почти все время, она наполняет реплики, касания, улыбки, угадывается в разговорах о хозяйственных делах Голды и Тевье. Именно любовь не дает поначалу Тевье простить дочь, ушедшую к русскому мужу и к чужому Богу. Свидание Тевье с Хавой, теперь Христиной, его мучительно падающие в тишину слова: «Нет у меня дочери, барышня», - та самая сцена, где зал переставал дышать. Наверняка, многие знали исход истории, а остальные, полагаю, угадывали. Ибо у Тевье-Новикова не было всепрощения того мессии, которого он отвергал, но было зоркое сердце. Но мы все, забыв о хорошем финале, потрясенно молчали перед зрелищем беспощадности главного выбора. Хотелось поднять голову куда-то в район софитов, как это делал Тевье, и спросить с выражением: «А это тебе зачем»?»
Но знаете, я не поверила ребе, который сказал в ответ на вопрос паствы, что бедным, мол, лучше и вовсе не родиться на свет. Этот ребе жил в другой Анатовке. В здешней достаточно было посмотреть хотя бы свадьбу, чтобы убедиться: жить стоит. Довольно длинное, пластически безупречное музыкально-танцевальное действо, с торжественным выходом молодых под белым балдахином, с пляской мужчин с бутылками на головах - и ни одна, как вы понимаете, не упала. Готова поверить, что этнически правильная еврейская свадьба проходила именно так. Жаль, если это только театр.
На свадьбе центральным персонажем были не жених с невестой, а гость и даритель - мясник Лейзер. Старик, влюбленный в Цейтл (Антонина Кузнецова), виртуозная работа Владимира Лемешонка. Размеренная и тяжелая походка уважаемого человека, прямой и цепкий взгляд, речь почти без интонаций, мимики минимум. И притом - растерянность и кротость, печаль и смущение, и робкая любовь, конечно, - такие несвойственные хозяину жизни, пусть и в Анатовке, движения души, переданные средствами, скупее некуда, делают Лейзера притягательным, противоречивым, симпатичным, интересным. Одним словом, человечным и благородным. Кажется, и Лейзер иногда мог претендовать на то, чтобы стать главной фигурой спектакля. Тем более, что в игре Лемешонка бездна юмора, и это при полном отсутствии комических усилий придает образу Лейзера блеск подлинного художественного творения.
О чем еще надо непременно сказать? О Менахеме, просто еврее из анекдота, - то свате, то страховом агенте, нелепом и шустром, активном и усердном, в коротких брючках и платке крест-накрест вместо пальто (Павел Поляков). Менахем мечется по сцене, возникает как чертик из шкатулки, вносит суету в размеренный ход деревенской жизни и спектакля. Он заботлив, азартен, вечно голоден и безнадежно неудачлив. Он вскакивает с места, горячо вещая о новой идее обогащения, и легко сникает, если на него цыкнуть. Но Менахем сердечен и честен, и это написано на его плутоватой физиономии. Не удивительно, что именно Менахему Голда поручит исполнить свою последнюю волю - женить Тевье. Менахем бестолочь и прожектер, но сказанное в такую минуту исполнит, без сомнения.
Наконец, как не сказать о Берте, матери Менахема, - еще более нелепой, чем он, маленькой, семенящей под руку с сыном, в разноцветной шляпке с перьями - птичка колибри на просторах Анатовки. Явление ее - Анны Яковлевны Покидченко (тут уж не ошибусь, сказав «под овации) - в последние минуты спектакля блестяще венчает череду насмешек судьбы. Ехать-то семья собиралась именно к ней, к Берте. А теперь куда?
Но все, отсмеявшись (не отплакав, заметьте), деловито забираются в телегу без лошади. Играет музыка. Конечно, под управлением любви. Такая уж это молитва.
 
Фото Яны Колесинской

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.