"Сказки Гофмана" снова в Питере / Мариинский театр

Выпуск № 6-146/2012, Премьеры Санкт-Петербурга

Обаяние этого произведения - в попытке запечатлеть неуловимое: эмоциональную жизнь поэта, связавшего в тугой клубок личное и творческое, реальное и фантазийное. Единственная опера, в самом конце жизни написанная Жаком Оффенбахом, выразила неизбывную тоску короля насмешливой французской оперетты по романтике и лирике, ибо герой, неисправимый мечтатель Гофман - это и сам Оффенбах. В «Сказках Гофмана» сплелись неумирающая надежда и жесткая самоирония, взлеты восторга и горечь любовных разочарований, энергетические подъемы и жесткие падения мятущейся художественной натуры. Материя, не поддающаяся умозрительной режиссуре.

И на сей раз рационалисту по преимуществу Василию Бархатову удалось установить довольно тонкие эмоциональные связи с произведением, где все строится на зыбких перепадах настроения, на стыке с иррациональным. С музыкой, которая плывет на волнах восторга или колит сарказмом, щемит сердце хрупкой нежностью или доходит до высокого трагедийного накала.

Удалось режиссеру далеко не все, спектакль получился неровным, но случилось главное: Бархатов и его почти постоянный сценограф Зиновий Марголин поймали, запечатлели погоню художника за ускользающим образом, вечное стремление к тревожащей мечте, которая, уходя из рук, оставляет флер грустной и сладкой несбыточности.

Постановщики красиво манипулируют двумя сценическими планами: на первом происходят вроде бы реальные события - студенческая пирушка, лабораторная разработка виртуальной любви, настоящая драма любви и смерти, рождественский праздник с балаганом и фейерверком. На втором, за окнами дома напротив, контрапунктом идет жизнь прекрасной незнакомки, которую поэт придумал назвать Стеллой. И от которой не может оторвать глаз, постоянно наблюдая за ней, фотографируя, развешивая на веревочке только что проявленные фотографии. Она притягивает его взгляд даже тогда, когда поэт в очередной раз влюблен - в виртуальную красавицу, в нежное создание - полуребенка с божественным певческим даром или в пленительную куртизанку.

Герой Оффенбаха не реализует себя ни с одной из своих возлюбленных. Этому каждый раз мешает некто, наделенный злой инфернальной силой, - Линдорф или Коппелиус, Миракль или Дапертутто. Но в спектакле Бархатова герою мешает скорее он сам, а злой гений (в очень стильном, абсолютно без нажима исполнении Ильдара Абдразакова) скорее небрежно наблюдает за этим и только чуть-чуть подталкивает. Второй постоянный наблюдатель и тень Гофмана - Никлаус. Эта травестийная партия-роль (в ней вокально хороша Екатерина Сергеева) осталась режиссером неразгаданной. Объяснение, что Никлаус, как и Линдор, - alter ego самого героя, в спектакле находит подтверждение, а скорее обозначение, только в самом начале, когда эти двое раздевают сильно выпившего Гофмана и облачаются в его одежду. А в конце ему одежду возвращают. Но есть еще целый спектакль, в котором Никлаус остается фигурой чисто иллюстративной, и, кроме пристойного пения, да и то не во всех составах, ничем значительным о себе не заявляющий.

Три главные новеллы о любви и четвертая, контрапунктом рассказанная постановщиком, сценически реализованы в разной манере и с разным эмоциональным градусом. «Техногенный» вариант любовной истории с Олимпией выводит на первый и весьма крупный план видео-грезы поэта - все зрительское внимание забирает драматическая актриса Полина Толстун, эффектно заснятая в роли светской дивы. Добротно озвученная Ларисой Юдиной (она изображает приглашенную в эксперимент оперную примадонну), партия куклы Олимпии, остроумно написанная композитором, звучит оторванно от видеоизображения. А опутанного проводами, в каком-то космическом шлеме-очках Гофмана - будь то молодой Сергей Семишкур или опытный Виктор Алешков, и вовсе не всегда можно разглядеть. Да и вообще не очень понятно, что происходит под большим киноэкраном. Так что сама идея виртуальной любви Гофмана может быть и хороша, но ее сценическая реализация довольно умозрительна.

Куда тоньше сделана новелла об Антонии.

...Идет бесконечный, безнадежный дождь. Тоскливо капает с потолка в подставленные тазы и кюветки. По-детски трогательная девочка в прозрачном дождевике и резиновых сапогах находит в картонных коробках спрятанные от нее ноты и с наслаждением поет. Девочка обречена, и эта обреченность во всем: в хрупкой нежности голоса (Оксана Шилова здесь великолепна!), в суетливой заботливости отца, в том, как мечется Гофман между любовью к ней и загадочной притягательностью Незнакомки. Наконец, в жестком приговоре доктора - Миракля. Но именно он, князь тьмы, забирая жизнь юного существа, дарит Антонии упоительные мгновения артистической славы.

Это, наверное, лучшая сцена спектакля: Антония видит свою мать-певицу в окружении оркестра на концертной эстраде, Миракль подает девушке такое же алое вечернее платье, как на ее матери. Приближается момент триумфа, перед эстрадой выстраиваются капельдинеры с букетами. И Антония, испытав высшее наслаждение пением, падает замертво. Миракль сует в руки оцепеневшего Гофмана венок, капельдинеры возлагают букеты на тело умершей.

Следующий акт начинается с той же картинки. Только Гофман стоит над грудой цветов уже с рождественским венком. Под сладостные звуки венецианской баркаролы могила Антонии уходит в пол. Капельдинеры вносят праздничные украшения, елочку, устанавливают карточный стол, Никлаус нацепляет на себя ангельские крылья и нимб из лампочек. Все готово к рождественскому празднику. Жизнь продолжается, Гофман снова в поиске любовных приключений. На этот раз его влечет дама в костюме венецианской куртизанки.

Пьянящую атмосферу венецианской ночи постановщики подменяют волшебным настроением рождественского вечера, и, нужно сказать, такое смещение нисколько не создает диссонанса с музыкой. На нее хорошо ложится все происходящее, в том числе и дьявольский балаган Дапертутто. Праздничное ликование объединяет всех - любоваться фейерверком ряженые забираются на соседнюю крышу, в общее веселье как бы включается и та, что живет в доме напротив. Но Гофман уже обуреваем темными страстями: ради обладания Джульеттой он становится убийцей. А дальше в спектакле как-то все смешивается, нагромождаются трюки, и к моменту музыкальной кульминации, роскошно выстроенной Валерием Гергиевым, смысл происходящего уловить уже трудно.

Но... музыка затихает, успокаивается. Рождественский ангел - Никлаус извлекает Гофмана из петли. Высвечивается дом напротив, а на нем аншлаг - SALE. Отзвуками проскальзывают в оркестре лейттемы-воспоминания. Роясь в пустых картонках, Гофман грустно и саркастично подводит итог: его любовные мечты - мираж. Впереди одиночество. Даже Никлаус и Линдор, стянув с себя и отдав Гофману его одежду, исчезают. Реальность пуста так же, как коробки, ставшие одним из изобразительных лейтмотивов спектакля.

Постановщики задействовали двух исполнителей на главную партию-роль. Один из них - приглашенный из «Санкт-Петербург Оперы» и немало поработавший за рубежом Виктор Алешков, актер тонкий и умный. Его поэт прошел горестную школу жизни, и она не оставила ему надежд. Образ, созданный Алешковым, цельный и трагичный, но, к сожалению, певцу не хватает полноты голоса для большого Мариинского зала. Второй, а вернее, первый, Сергей Семишкур прекрасно звучит и достаточно точно выполняет предложенный рисунок роли. Но пластике его порой не хватает выразительности, тело, а иногда и голос, не передают всех колебаний состояния эмоциональной художественной натуры. Однако его герой молод, и картонка с дурацкой рожей, напяленная на голову в финале, - скорее бравада, чем акт отчаяния опустившегося человека. У этого Гофмана возможно творческое будущее. Надеюсь, как и у спектакля.

 Фото Натальи Разиной

Фотогалерея