Тезисы впечатлительного зрителя / "Кураж" (театр "Эрмитаж")

Выпуск № 7-147/2012, Премьеры Москвы

Я знаю о Бертольте Брехте ровно то, что знает о нем любой человек, бывающий в театре, то есть обычный зритель, получающий от спектакля сильные впечатления. Или не получающий их. Это значит, что в моем сознании Брехт соединяется с приемом очуждения и с зонгами, которые поют актеры, чтобы этот прием воплотить. Но существуют ли какие-то обязательные правила, с помощью которых брехтовское очуждение обязано воплощаться в спектаклях, поставленных не лично Брехтом, - я не знаю.

По-моему, как нравственность, согласно одному из онегинских эпиграфов, в природе вещей, так Брехт - в природе театра. Иначе его пьесы были бы поставлены лишь однажды - на его собственной сцене им самим. И уж точно не привлекла бы «Мамаша Кураж» Михаила Левитина, театр которого предельно персонифицирован и полностью соответствует эксцентричной сущности этого режиссера. Желание воплотить чей бы то ни было прием едва ли могло стать той движущей силой, которая питает левитинский интерес к Брехту. Хотя бы потому, что у него собственных приемов достаточно, они причудливы и не всегда объяснимы логически - при том, что всегда подчиняются сильной и жесткой композиционной идее.

Тогда - почему Левитин поставил «Кураж»?

Собственно, гадать здесь особо не надо - он сам говорит об этом каждому, кто берет в руки программку спектакля (в великолепном дизайне Евгения Добровинского): «Кураж» - это обстоятельства, в которых живем все мы, есть война, нет ее... Каждый из нас немного Кураж. Только куража нам всем почему-то не хватает».

Режиссера привлекло то, что Брехт сказал о сущности человека в его соприкосновении с жизнью за пределами его личного сознания. Если, конечно, за этими пределами есть какая-то жизнь; мне кажется, и Брехт, и Левитин на сей счет сомневаются.

И вот как к сущности человека, к природе человеческой относиться - восхищаться ли ею, ужасаться ли, - я, посмотрев этот спектакль, не знаю. Восхищение и ужас сталкиваются в моем сознании, но их столкновение рождает не растерянность, а сильное чувство жизни. Ранит ее острие! Думаю, что именно этого Левитин и добивался. Да и Брехт, подозреваю, если бы спросили его, что для него важнее, реализация очуждения как приема или ощущение удара в сердце, которое получит зритель, - отметил бы второй ответ.

Удар же, наносимый спектаклем Левитина, очень силен. Квинтэссенцией отвращения и восторга по отношению к персонажам спектакля и к человеку вообще была для меня та сцена, где Кураж (Дарья Белоусова) торгуется о сумме, которую готова отдать за жизнь своего младшего сына Швейцеркаса (Евгений Кулаков). Она любит своего маленького - в исполнении Кулакова Швейцеркас выглядит просто небесным созданием, - она не может допустить его гибели, отчаяние в ее голосе неподдельно. Но она хочет снизить сумму взятки! Она не может отдать за жизнь сына все деньги, какие у нее есть! Всей своей жизнью она научена, что невозможно оставаться без денег! Эта борьба между человеческим и... и другим человеческим в одном существе, сыгранная Дарьей Белоусовой, происходила у меня, у зрителя, на глазах с такой пронзительностью, с такой человеческой жутью, что не до приема очуждения мне было.

Впрочем, столкновение высокого и низкого не всегда выглядит в человеке трагически, и спектакль доказывает это со всем присущим театру «Эрмитаж» фейерверком. Чего стоит Иветта Потье, сыгранная Ольгой Левитиной! Когда она рассказывала о своем первом возлюбленном, циничном Поваре (Сергей Олексяк), то есть по сути о такой невеселой вещи, как растоптанная любовь и сломанная жизнь, я сползала на пол от хохота. Ольга Левитина во всех своих работах демонстрировала комические способности, но в «Кураж» она проявилась как яркая комедийная актриса. Причем комедию здесь надо понимать в высоком смысле этого слова.

Мне нравится в этом спектакле все. Как блистательно и тонко балансирует между Богом и половой нуждой Полковой священник (Борис Романов). Как идут вереницей очень негероические герои войны - Вербовщик, Интендант, Писарь (Денис Назаренко), Фельдфебель, Командующий, Прапорщик (Алексей Шулин), как блеют они и кукарекают, как справляют физиологические надобности (с очень театральным, без грана пошлости физиологизмом), как они кричат, в конце концов! Мне кажется, крик этих актеров - важнейшая часть спектакля, и вот почему: с его помощью как раз и достигается пресловутое очуждение. В этом спектакле оно безусловно левитинское, и может быть, оно и не очуждение вовсе, а что-то другое, но благодаря ему перед зрителем предстает Брехт.

И на том с очуждением - всё. Потому что, когда речь заходит о жизни и смерти, то тут уж не до чистоты приема.

А «Кураж» - это именно о жизни и смерти; все остальное не суть важно. О том, как выдерживает жизнь мамаша Кураж, а зачем она ее выдерживает, сама не знает, но иначе нельзя, и это она знает твердо. О том, как она борется со смертью, колеся по полю смертельной жатвы и собирая на нем свой маленький урожай. О том, что незачем слишком много надежд возлагать на человечество и нечего удивляться человеческой низости. И о том, что если бы на человечество никто не надеялся, то его существование не имело бы смысла. И о том, что к низости невозможно привыкнуть и нельзя привыкать.

Может быть, это релятивизм. Но в брехтовском релятивизме есть величие, а в левитинском спектакле есть мощный духовный посыл.

Мне кажется, в этом и состоит главный секрет сильного впечатления, которое производит «Кураж».

Фотогалерея