Младенец и система / "Время женщин" (БДТ им. Г.Товстоногова)

Выпуск № 7-147/2012, Премьеры Санкт-Петербурга

Странный человек Геннадий Тростянецкий. Он читает современную русскую прозу. Вначале «Белое на черном» Рубена Гальего (Орловский молодежный театр «Свободное пространство»), теперь «Время женщин» Елены Чижовой. Заметим, идея поставить ленинградскую «сагу» возникла у Тростянецкого раньше, чем в «Современнике», хотя спектакль БДТ им. Г.А.Товстоногова вышел позже. Впрочем, не в том дело, кто кого опередил. Важно, почему из огромного потока литературы режиссер выбрал именно это. Проза Гальего или Чижовой как будто и несценична. Нужна «дерзость» Тростянецкого, выявляющего в любом материале театральную природу. Но опять же театральность - не главное. Мне кажется, мотивы выбора глубже: он испытывает чувство долга перед жизнью.

Мрачный современный театр чаще направляет нас к могилке. Энергичнейшего, взбудораженного Геннадия Рафаиловича интересует, как человек вопреки неизлечимой болезни (это у Гальего), вопреки умертвляющей системе (у Чижовой) живет полноценно или вообще живет. В первом случае, герой проходит свой мучительный путь на наших глазах, во втором - «короля», то есть девочку Софью, «играет окружение». Во «Времени женщин» занята чуть ли не вся труппа БДТ.

Девочка (Алиса Комарецкая), конечно, чудесная и доблестно проводит четырехчасовое представление. Надо быть очень черствым человеком, чтобы не растрогаться, глядя, как она доверчиво протягивает ладошку взрослым или неотрывно смотрит «Щелкунчика» в Мариинке. Все-таки нас занимает не столько ребенок, сколько три старухи из коммуналки, три «мойры», плетущие нить девочкиной судьбы.

Когда-то Федор Абрамов в тетралогии о Пряслиных показал спаянность большого крестьянского мира. У Чижовой иное: узкий кружок старух, молодой матери-одиночки Тони, да еще отставного врача Соломона Захаровича выстаивает против враждебной системы. Стоит только раскрыться - схрумкают. Собственно, старухам уже нечего терять. «История» лишила их всего, кроме надежды вырастить маленького человечка.

Можно было идеализировать или героизировать спасителей немой Софьюшки, а заводскую общественность и прочих чиновников представить вампирами. Тростянецкий этим не соблазнился. Ариадна (Т.Бедова), Гликерия (Е.Толубеева) и Евдокия (приглашенная И.Соколова) - старомодны, наивны, в чем-то нелепы. Конечно, верховодит этим трио решительная и упрямая Евдокия. Простоватая и, где надо, хитренькая, она выступает в качестве тарана. Этим тараном «Ноев ковчег» пытается пробиться к берегу во время советского «потопа». Наверно, Евдокия - лучшая роль Ирины Соколовой за последние годы. Мгновенно вспыхивающее удовольствие Евдокии (когда принимают за мать Тони), цепкий взгляд при пересчете денег для предсмертной Тониной свадьбы, ехидное бормотанье и взмывающий в патетических моментах немного гнусавый голос - складываются в ярко-противоречивый характер.

Правда, Тростянецкий обошелся бережно и с остальными актрисами. Давно так точно и мягко не играла Татьяна Бедова, давно не получала (может быть, после «Любовных писем» А.Герни) подобных ролей Екатерина Толубеева-Марусяк. Вопреки нынешней тенденции к антиисторизму, персонажи Бедовой, Толубеевой, Соколовой всем обликом, манерой поведения вписываются в эпоху 1960-х. Троица старух почти неразлучна, каждая дополняет остальных - за ними неотрывно следишь. Эпизод, когда они впервые берут на себя заботу о девочке, одевают, обласкивают, - самый трогательный в постановке.

Я уже не говорю о четвертой старухе, матери Тони. Марина Адашевская своим начальным монологом (письмо к дочери из деревни) задала тон спектаклю. Ни ноты фальши! Так мало осталось в нашем театре старинных актрис с образцовой речью, владеющих жанром, тонкой характерностью! Адашевская в БДТ более 60 лет, но редко «подают» ее крупным планом.

Разумеется, это женский спектакль, хотя не одними старухами исчерпывается мир женщин. Что делать с несчастной Тоней, большой вопрос. Ситуационно, она - пассивная жертва и могла бы оказаться невыразительной. Тростянецкий этого не допустил. Когда смотришь на привлекательную, темпераментную Елену Швареву, вспоминается старый анекдот про русскую красавицу, она объяснила похотливому иностранцу: «Мы тоже страстные - только нам некогда». В Тоне нет подавленности. Сила, страсть ушли на чугунные болванки, их надо опускать, поднимать во вредном цеху (и это показано в танце-пантомиме). Однако любой пустяк: яркий материал на платьице, намек на мужское внимание - заставляет женщину несказанно радоваться. При чудовищной своей жизни Тоня почти все время улыбается. Только встречаясь со зловеще-благодушным Женсоветом, она инстинктивно сгибается, усаживаясь, словно преступница, перед «судейским» столом с красной кумачовой скатертью. Но перед смертью распрямляется, превращается в грациозную балерину (танцует под вальс цветов из «Щелкунчика»).

Сытина (Елена Перцева), единственная из работниц, показана психологически реально (остальные решены условно). И понятно, почему она вписалась в систему, а со старухами не ужилась. Если у Тони радость светлая, вся она - воплощенная доверчивость, то Сытину переполняет злобная радость. Хищная женщина всегда получит свое: квартиру, премию. Актриса небольшим, но емким эпизодом 1-го акта добивается тревожного внимания зрителя.

Сытина - переходное лицо между миром естественным и неестественным, рожденным официальной пропагандой. А что может быть неестественнее плохой оперы? И «заводские» поют под живой оркестр БДТ. Кстати, исполнение речитативов Николая Морозова им удается лучше, чем речитативы в «Моей прекрасной леди», премьере Мариинского театра. Разумеется, поют те, кто могут петь. Грань между живыми деятелями советской индустрии и неживыми стерта. Вначале и не заметишь: актеры, изображающие рабочих, толпятся на заднем плане рядом с манекенами. Только потом ряд пролетариев с серыми лицами вознесется к колосникам на штакетниках.

Именно ряд. В той жизни-нежизни люди воспринимались лишь рядами. Ряд рабочих, ряд заводских общественниц. «Великолепная семерка» Женсовета, сидя за столом, ощутимо надвигается на Тоню, и каждое следующее заседание становится все более угрожающим. Тростянецкому и Диане Шишляевой (председательница Женсовета), удалось передать атмосферу угрожающей заботы. Зоя Иванна, вульгарный бабец с прической - вавилонской башней, напирает на беззащитную работницу со своим бездушным благодушием.

Ноту циничного благодушия театр решил усилить, добавив к роману «фантастический» эпизод с «явлением» Никиты Сергеевича Хрущева у постели больной Тони. Сергей Лосев не раз играл Ленина в капустниках, в композиции по Ильфу и Петрову. Но там была карикатура. Здесь нет никакого преувеличения. Хохот в зале вызывает интонация политической искренности, с которой Хрущев обещает любые блага в ближайшем будущем. Эта знакомая интонация не дает нам воспринимать «Время женщин» в качестве «картин прошедшего». Он так добр, симпатичен, этот Никита Сергеевич, в своем белом плащике и белой шляпе! «Вам все можно. Вы все равно умираете». Легко слетают с языка сладкие посулы, за них вождь не несет никакой ответственности. Его слушают, будто Арину Родионовну. Мимоходом генсек исцеляет безногого Ваську.

Я бы не рискнул назвать «Время женщин» театральной эпопеей. Периодически возникающие наплывы-воспоминания старух (из послереволюционной и сталинской эпох) лишь помогают представить, откуда взялись отчужденность и жизнестойкость Ариадны, Гликерии, Евдокии. Но картины хрущевской «оттепели» вызывают оторопь штрихами быта, представлениями, которые сегодня кажутся нереальными. Искренне возмущается домкомовская чиновница неслыханным комфортом Тони - она с дочерью имеет в коммуналке не 4, 5 нормативных метра на человека, а 4, 75 (разжилась!). Женсовет оказывает «щедрую» материальную помощь: 20 рублей. Толпа людей стоит в очереди за мукой с чернильными номерками на ладошке. Все это было, и не так уж давно. По указаниям мужчин, мир социализма строили, поддерживали женщины. Одни стояли в очереди, другие заседали в Женсовете.

Что же мужчины? Не считая массовки-хора, калейдоскопичных сценок, их трое в инсценировке романа: Николай Ручейников, Соломон Захарович и мастер Игнат Михалыч. Там, где правит Никита Сергеевич, «лирический герой» должен быть подстать имиджу главы государства: простой, веселый и добродушный. Иван Федорук (Ручейников) похож на Николая Рыбникова - звучит музыка из «Весны на Заречной улице». Понятно, добродушие жениха Тони быстро слетает, когда дело доходит до настоящей помощи сослуживице. Это тебе не волчок девочке купить. Мастер тоже, вроде бы, не злой. Усатый Игнат Михалыч (Евгений Соляков), словно сошел с плаката о повышении производительности труда. Его недоумение, как может женщина заболеть, когда конец квартала, приравнивает мастера к манекенам. Ну, пусть поет.

Что же касается мудрого врача Соломона, фактически, спасшего девочку от убийственного прохождения через детдом (нынче детдома предлагают уничтожить), то Соломон и есть настоящий лирический герой, пронесший через жизнь нежность к Гликерии. Раньше бы его в БДТ сыграл мастер на такие острохарактерные роли, Владислав Стржельчик (вспомним Грегори Соломона из «Цены» А.Миллера). Теперь на возрастную роль «бросили» палочку-выручалочку, Василия Реутова. Впрочем, действие не дробится на отдельные фигуры.

«Время женщин» - спектакль масштабный и в то же время осердеченный. Про людей и для людей, что сегодня редкость. Равнодушными постановка не оставляет. Похоже, и в театре за нее особенно болеют.

Можно было сыграть сцены с умирающей Тоней мелодраматично, с надрывом, и зал бы изревелся, однако режиссер предпочел строгий финал. Исполнители «показывают» «Вечернюю песню» В.Соловьева-Седого с помощью азбуки глухонемых (девочка Софьюшка не говорила до семи лет), а потом действительно запевают, но занавес идет на словах «Слушай, Ленинград!»

Когда читаю газеты, гляжу на телеэкран, мне кажется иногда: многие наши граждане похожи на маленького ребенка, его спасают добрые люди и общественность. Большой ребенок до поры до времени молчит. Хотелось бы верить: Ленинград (извините, Петербург) способен, несмотря на этические утраты, расслышать голос театра. Девочка стала личностью. А мы что же?

Фото Сергея Ионова

Фотогалерея