Масштабность и камерность / Русский драматический театр Литвы на "Встречах в России"

Выпуск №10-150/2012, Содружество

В рамках театрального фестиваля «Встречи в России» (театр «Балтийский дом», 915 апреля) свои постановки представили тринадцать театральных коллективов. Особо интересными для меня были спектакли Русского драматического театра Литвы (Вильнюс) масштабное представление-действо «Елка у Ивановых» в режиссуре Йонаса Вайткуса и камерного формата моноспектакль «Кабаре Надежды», поставленный Дмитрием Турчаниновым.

Спектакль «Елка у Ивановых» оказался в самом зените (как в хронометрическом, так и в идейно-эстетическом значении) фестивальной недели. Сложнейший материал постановки одноименная пьеса А.Введенского своеобразный вызов режиссера не только театральному зрителю, но и самому себе.

Написанная Введенским в 1938 году «Елка у Ивановых»  однозначный посыл в будущее. Разумеется, в сталинское время эта авангардная метафизическая пьеса не могла появиться на сцене советского театра, развивавшегося по законам соцреализма. Но и до сих пор тексты Введенского своеобразная головоломка для режиссеров и сценографов. Достойная их интерпретация на театральной сцене возможна, только если постановщики обладают за-предельной креативностью и способностью к знаковому самовыражению.

Вайткусу очень точно удалось выразить драматургический замысел Введенского, предельно заострившего в своей пьесе ощущение драматического абсурда, изначально вложенного в бытие человека: мы никогда не узнаем, ЗАЧЕМ МЫ ЕСТЬ ЗДЕСЬ? Эта извечная человеческая мука не подлежит рациональному снятию: смерть примет каждого, но это непреодолимое обречение не подлежит постижению...

Положен срок существования

Того, в Чем явлен человек,

Но недоступно понимание,

Зачем же послан он на свет?..

Драматургия Введенского, который в Объединении реального искусства (ОБЭРИУ) занимал должность «чинарь-авторитет бессмыслицы», конечно, уже потому заслуживает внимания, что она почти на 40 лет предвосхитила европейский театр абсурда. Для работы с этим насыщенным иносказаниями и аллегориями драматургическим материалом нужен талант образного истолкования и способность порождать атмосферу сакральной мистерии. Й.Вайткусу удалось создать, с одной стороны, более понятный, нежели исходная метафизика Введенского, но точно воспроизводящий его посылы театральный текст. В данном случае игра на «понижение» была оправдана и сработала. Спектакль действительно бросает вызов нашему обывательскому приятию общечеловеческой Судьбы неизбежного (рано или поздно) умирания. Герои преодолевают эту тотальность, принимая алогичную смерть (в случае с Соней Островой) или «просто так» ее выбирая (все остальные персонажи).

Петя Перов. Умереть до чего хочется. Просто страсть. Умираю. Умираю. Так, умер.

Эта лейтмотивная линия театрального повествования пересекается множеством параллельно идущих проблемных сюжетов, которые обнаруживают перекрестки жизненных коллизий человека. Это проблема неумолимости времени (лишь оно в спектакле подчинено непреодолимой логике своего течения, а 76-летний мальчик и 82-летняя девочка по здравой логике не имеют права в этой детской сущности быть). Это риторическое вопрошание о Боге, почему-то не ответившем на вопрос, кто мы и зачем. Это конфликт Эроса и Танатоса. Сцена соития супругов Пузыревых в присутствии гроба с убитой дочерью - этически шокирующий знак непреодолимости нашей животной природы. Образ семьи Ивановых, в которой, в сущности, нет ни одного Иванова, - насмешка над принципами человеческого общежития, лишенного подлинных, духовных связей.

Фрагменты счастья, кадры горя.

Перфоманс состояний - цель.

Абсурд напрасности сочится

В любую смысловую щель.

Вайткус умело использует «методологию» абсурда - концепты, которые ставят зрителя в тупик отрицанием их привычки к здравомыслию и предельно заостряют возможность восприятия. Абсурд становится инструментом вскрытия глубинных источников мышления, дающих более подлинную правду о жизни.

Тем не менее, режиссер не буквально воспроизводит замысел Введенского. В прочтении Вайткуса есть элементы «помощи» зрителю, которые предотвращают возможность отторжения здравым смыслом абсурдного представления. Так, изначально в пьесе нет персонажей-апостолов. Вайткус вводит их в поле спектакля, наделяя функцией изложения текста «от автора». Тем самым обеспечивается первичное ощущение нормы происходящего.

Помимо этого, режиссер несколько смягчает нелинейность и оборванность синтаксиса, а также перебивчивость образов, ломающих единую траекторию сюжета. В результате взаимодействие персонажей обретает большую диалогичность и становится понятнее.

Феерия красок, образов, смыслов.

Абсурдность, огни, мишура.

Мифический голос - снимающий вызов.

Жизнь, может быть, просто игра?!.

Чтобы вникнуть в действие «Елки у Ивановых», необходимо включенное наблюдение  постижение потока слитого (драматурга - режиссера - актера) со-творения. Первичное впечатление алогичности оборачивается тогда открытием его внутренней логики причудливого переплетения мыслей, знаков, ассоциаций.

Арт-концепция Вайткуса весьма интересна. Художественные знаки в спектакле разнообразны, колоритны и точны по смыслу. Они невероятно насыщают ткань повествования-действа.

Так Няня (Валентин Новопольский) в мужской коннотации - очень удачный ход, подчеркивающий несвойственность женской природе убийства и разрушения.

Елка в юбке-каркасе из бюстгальтеров - вызывающая, провокационная, но, тем не менее, очень точная метафора-намек на физиологическую органику, дающую жизнь.

Чье-то убийство или смерть очень быстро теряют какое-либо значение, тем более, если это события, которые, по словам Введенского, «происходили за шесть лет до моего рождения или за сорок лет до нас».

Собака Вера (Инга Машкарина) и годовалый Петя Перов - единственные существа, полноценно, по-человечески ведущие диалог и способные сочувствовать и переживать.

Жирафа, Волк, Лев и Свиной поросенок, своим попсовым номером на время вырывающие зрителя из драмы умирания, символизируют сущность «века масс», замещающего подлинную этику и эстетику зрелищным перформансом.

Вайткус активно использует «фактор вещи». Эффект наслоения в костюмах, бумажности или тряпичности героев, неестественной яркости акриловых красок в сценографии метафорично передает ощущение предельного заострения и утрирования, характерное для абсурдистского смыслового поля. Зрелищность, которую Вайткус усиливает в своей интерпретации «Елки у Ивановых», идет только на пользу спектаклю.

Удачно сценографическое решение спектакля: металлический каркас с колесами от телеги выполняет то роль стола, то эшафота для Няни, то трибуны для Врача сумасшедшего дома. Он организует пространство, задает ему порядок и в то же время функционально позволяет поддерживать динамический ритм сценического действия. Симметричность и логичность пространства контрастирует с алогизмом происходящего на сцене. Это облегчает восприятие, освобождает от необходимости долгого освоения сценической действительности и позволяет сосредоточиться на актерах, на их игре.

Безусловная находка - контраст окровавленных заостренных пеньков, создающих ощущение страха мистического возмездия, и белых подушек, символизирующих обретение мягкого покоя и безмятежности там - на Небесах.

Таким образом, «Елка у Ивановых» в прочтении Вайткуса становится чем-то средним между инсталляцией-экшеном и музыкальным спектаклем с элементами интеллектуального «прорыва». Режиссерская концепция творения несколько перевернула исходные акценты Введенского. Оттого спектакль получился понятнее, зрелищнее, эстетически привлекательнее.

Зрителю явлен апофеоз нарушения законов логического здравомыслия, социальных норм и предустановлений. Это дает выход бессознательным, неуклонно подавляемым разумом желаниям «окультуренного» человека. Абсурд позволяет в рамках художественной реальности нарушать этические и эстетические постулаты социально одобряемого поведения, поэтому абсурдистский жанр всегда будет привлекателен для постановщика и зрителя.

Впечатление от абсурдистского эксперимента Вайткуса можно положить на одну из важных полочек «каталога» своих событий-впечалений. Абсурд в его спектакле не пугающий, не отторгающий, но вскрывающий глубинные слои понимания человеческой жизни как причудливого и скоротечного переплетения счастья и страдания, глубокого смысла и бессмыслицы. «Елка» в его интерпретации оказывается метафорой самой жизни, «праздником», который мы все время предвосхищаем, и в этом процессе жизни-ожидания внезапно и стремительно или после долгого пути познания и осознания умираем...

Совершенно иная тональность звучала на малой сцене «Балтийского дома», где Русский драматический театр Литвы представил музыкальный моноспектакль «Кабаре Надежды» по пьесе Клима. Постановка Дмитрия Турчанинова в форме монолога-исповеди актрисы кабаре о своем нелегком жизненном пути, полном ошибок и заблуждений, предстает не как банальное печальное излияние о женской доле, но как своеобразный «автоконферанс», перемежающийся приятными музыкальными вкраплениями.

Ощущение фактуры октября - последних красно-желтых озарений, шуршания опавших листьев, приближения холодного сна... Фанера, оклеенная французскими газетами, - подложка для сценического портрета обитательницы кабаре. Костюмы и пластика актрисы в стиле голливудского ретро. Рояль. Подчиненный сценическому действию, а потому и главной героине, безмолвный, исполнительный пианист. Маленькая приятность женщинам, желающим хоть иногда ощущать себя в центре чьей-нибудь вселенной.

Монолог актрисы о своем «скольжении» по жизни в поисках женского, творческого и просто человеческого «Я» несет в себе оттенок декадентской грусти, тоски по тому, чего, скорее всего, и не было, но что так отчетливо казалось. Ее обреченность на бесконечное «объятие» печальной саморефлексии отчетливо передает название места ее профессионального существования - кабаре «Бухенвальд» (именно так называется пьеса Клима, в отличие от спектакля - «Кафе Бухенвальд»).

Метафорический образ концентрационного лагеря - семантическое утрирование. Но для каждого важен вопрос: почему мы так часто сами обрекаем себя на заточение в клетке одиночества и самовоспроизводимых мучений?..

Музыкальный фон (исполнение Феликса Закревского) в стилистике полета ночной бабочки расслабляет, задавая интонацию разговора «по душам», между нами, женщинами. Актриса кабаре в исполнении Инги Машкариной силой образа и личного обаяния очень быстро вступает в диалог со зрителем, точнее будет сказать, со зрительницами. Конечно, мужчины из этого разговора не исключаются, но, как говорит сама же героиня, для мужчин гораздо важнее они - в нас, их отражение в глазах женщины, чем мы - о них и для них. На сцене же - специально устроенный женский монолог-излияние. Его моно-тотальность нерушима. Актриса, разумеется, не скажет: «Да что это я все о себе да о себе!.. Как Вы?»

Инге Машкариной удается вызвать искреннее сочувствие со стороны женщин, причем их возраст не имеет значения. Делая ставку на заостренную у женщин способность сопереживания и тягу к тому, чтобы быть разной (наивной девочкой, возлюбленной, роковой красоткой, искусительницей, женой, матерью), режиссер и актриса создают образ, который привлекает. И в этом случае совсем не так важен незамысловатый, местами тривиальный сюжет жизни героини. В этой обычности, лишенной подлинной глубокомысленности - правдивый портрет женской судьбы огромного количества реальных женщин.

Толкование Машкариной очень взвешенно: она «не оскорбляет» высотой личности, не вызывает отвращение дешевостью и безнравственностью, не пробуждает жалость, так как держится достойно, а главное - верит, что счастье, даже если его не было до сих пор, обязательно еще будет! Ведь ее «Бухенвальд» - это «Кабаре Надежды»!.. Однажды войдет американский продюсер, и...

И замкнутый круг, в котором она бытует, с неискренними чувствами, непреодолимым стремлением «продать себя подороже», повторится вновь... Очевидно, что декламации «на публику» про любовь будут аккуратно забыты, когда придет время выбирать...

Безусловную силу воздействия имеет голос Машкариной. Песни на французском, немецком, английском и русском переплетаются в ткань, напоминающую охристую парчу, сдержанно отражающую световые блики.

Зрителю спектакль нравится. Он сродни облегчающему разговору за чашкой кофе в одной из спрятавшихся в укромном месте кофеен. Камерность постановки дает отдохновение, но послевкусие от нее быстро проходит, незаметно тает...

Две постановки Русского драматического театра Литвы (Вильнюс) остались в памяти достойными и приятными событиями-впечатлениями в рамках фестиваля «Встречи в России». Постановка «Кабаре Надежды» Турчанинова похожа на музыкальную шкатулку, купленную на блошином рынке тонкую и вызывающую приятную ностальгию вещицу, которая дарит эмоциональную разрядку. Спектакль-взрыв Вайткуса «Елка у Ивановых», громкий, масштабный, зрелищный, несет в себе заряд мощной энергии, пробуждающей способность переосмысления. Он приоткрывает завесу нашего здравомыслия, заставляя в ярком свете обнаружить абсурд человеческого бытия и все-таки попытаться найти ответ на вопрос: зачем же мы здесь есть?..

Фотогалерея