Саратов. Буря с мглою

Выпуск №1-151/2012, В России

Саратов. Буря с мглою

Первая премьера в новом здании Саратовского ТЮЗа Киселева на Большой сцене - «Капитанская дочка» в постановке режиссера и педагога Адольфа Шапиро, легендарного руководителя Рижского ТЮЗа, обладателя множества театральных премий. Обещание осуществить в «новом ТЮЗе» самую первую премьеру Адольф Яковлевич дал еще Юрию Петровичу Киселеву. Он решает знакомую нам с детства повесть Пушкина в зимнем ключе.

Это вызвало очень личные воспоминания и размышления. Мой добрый папа обладал очень красивым тенором. И старательно укачивал меня под пение «Буря мглою...». В песне ветер крепчал, папин голос тоже набирал силу. Заснуть под такую колыбельную было невозможно. Но она навсегда зачаровала меня - музыкой слова, голоса, свободной стихии, что то плачет, то воет. Из межсезонья юга хотелось туда, где правила бал зима, «вихри снежные крутя».

Зиму Пушкин любил, зимы у него много в стихах, в романе в стихах, в прозе. Хотя когда за окнами мело, вьюжило, он тревожился, томился. Вьюга, метель, ливень, гроза, буря для поэта - как знаки судьбы, ее послания. Сумеешь «прочесть» и выйти навстречу - будешь счастлив. Спрячешься, отсидишься - проживешь жизнь серо, станешь «триста лет питаться падалью». Навстречу тучам (не слушая ничьих предостережений) поехал однажды на Кавказе Пушкин, «надев башлык на картуз и поручив себя Провидению». И попал в страшный ливень - «Путешествие в Арзрум».

Навстречу облачку на горизонте (ослушавшись бывалого ямщика) едет в яицкой степи пушкинский Гринев. «В одно мгновенье темное небо смешалось со снежным морем»... Беда, буран! Буран, по классификации снежных бурь, не просто метель, это - «ураганный ветер с метелью», в переводе с тюркского - сверлящий, колющий, вертящийся вихрь. Но именно буран, с его первым облачком на горизонте, приведет Петрушу к «вожатому», к пожалованию ему заячьего тулупчика, к помилованию дворянина и офицера Гринева в неразберихе смуты, спасению Маши Мироновой, к свадьбе. Так что, затевая рискованную зимнюю поездку, юноша, сам того не зная, выбирает жизнь.

В спектакле Шапиро (пьесу по повести написал он сам) снега и метели даны так явственно, так крупно, будто они и есть главные действующие лица. И в Царском Селе, куда прибыла бедная Маша, действие происходит зимой. Согласно Пушкину, там только «вершины лип пожелтели... под свежим дыханием осени». Однако на сцене господствует стужа, и серебристый наряд Екатерины Второй (Елена Вовненко) рифмуется с ледовой гаммой. А ее утреннее платье кажется забрызганным снежной пылью. Как, впрочем, все одеяния действующих лиц.

Не сразу увидишь, что это не снег - пушкинские строчки, коими одежды расписаны. Только золотой царский кафтан Пугачева свободен от бегущей витиеватой строки. Но он такой же золотой и царский, как стены избы в ставке, оклеенные золоченой бумагой. Костюмы Юрия Харикова лишь стилизованы под старину, с акцентом на крупные детали. Щегольские пудреные парики дворян сменили шапочки с завернутыми ушами. Выглядят немного смешно.

Черно-белая гамма с оттенками (серый, серебристый) придает графическую строгость, сообщает некую отстраненность происходящему. Темновата сцена с синими отсветами - как за частым оконным переплетом - так бывает в ранние холодные сумерки (художник по свету Майя Шавдатуашвили). Декорации делят зеркало сцены на три части: белая и черная прямоугольные конструкции, между ними ступени с двойной окраской. И там - стремительные завитушки пушкинских букв.

Экраны, за которыми тоже совершается действие - явленный во сне «вожатый», казни офицеров крепости, - точно бумага с вырезанными на ней черными силуэтами. Искусство их вырезания распространилось в России как раз при Екатерине. Иногда что-то происходит за прозрачным занавесом, за дымами, пускаемыми в зал. Остается гадать, дымка ли то времени, легкий ли морозный узор на стекле.

По замыслу режиссера, актеры весьма сдержанны в проявлении чувств. Они лишь обозначают характеры: честный служака комендант (Юрий Ошеров), властная хозяйка Василиса Егоровна (Светлана Лаврентьева), покорная родительской воле Маша (Анастасия Бескровная), ворчливо-заботливый Савельич (Алексей Карабанов). Опущено беззаботное детство Петруши, когда выглядел он еще полным Митрофанушкой. Тот сразу отправлен в дальний гарнизон и почти сразу попадает в буран.

На экране, почерком Александра Сергеевича возникают летучие строки: «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна...». Когда доходит до колокольчика, раздается несколько иллюстративное «дин-дин-дин» (напоминая, видимо, что находимся мы в детском театре). Но при очевидной ясности посыла символика и проблематика спектакля неоднозначны. Из всех «зимних» пушкинских стихотворений эпиграфом выбрано то, где «мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине». Бесов здесь множество. Наш первый поэт и себя причислил к «старым, некрасивым» бесам, вздумав «жениться на молоденькой».

Не патриархальная пара Мироновых (впечатляющая, в духе «старосветских помещиков», но без надрыва одноименной постановки, где тоже заняты Ошеров с Лаврентьевой), не любовь к скромнице Маше (полузабытая нынче девичья робость трогательно показана актрисой), не странная дружба молодого дворянина с бунтовщиком Пугачевым выходят на первый план. О последней несколько ниже.

Основной партнер Петруши - по дуэли взглядов, жестов, по внутренней сцепке - его вечный соперник Швабрин (значителен в этой роли Никита Безруков). Внешне он куда лучше, чем у Пушкина, наделившего своего Яго невысоким ростом и «лицом смуглым и отменно некрасивым». Оба героя спектакля молоды, хороши собой и с манерами, фехтовальщики отменные. Обоих могла полюбить Марья Ивановна. Но... интуитивно она угадала злую душу Швабрина. Завистник по жизни, он будет уничтожать «везунчика» Гринева всеми способами, до самой своей гибели. Антагонисты спектакля очерчены лаконично, силуэтно, их позы статичны. Петруша часто оказывается в центре сценической композиции, но чуть в стороне от происходящего. Больше наблюдает, как будущий автор мемуаров. Только с одним человеком сталкивается постоянно - хотя бы глазами. Дважды прерванная дуэль ничего между ними не решает.

Спектакль не столько о чести (повести предшествует известный эпиграф), она о человеческом в человеке. О простодушии, доброте, против которых бессильна самая лютая злоба, самая искусная ложь. Гринев прощает вспыльчивого отца, зарвавшегося Савельича, озлобленного Швабрина. Не «крутит», не врет самому Пугачеву. Его чудная открытость, прямодушная детскость ошеломляют, подкупают видавшего виды самозванца. Не везение - человечность маленького человека Гринева спасет его в бушующем море бунта. И аукается с любимыми героями Достоевского - Соней, Мышкиным, Алешей. Никто не передал бы душевные качества Петруши лучше Руслана Дивлятшина, актера с удивительным внутренним позитивом.

Гринев уже родился с этим вектором души. Потому пугачевский бунт не стал его «университетами», как следовало бы ожидать. 18-летний мальчик сам учит уму-разуму лжецаря после его знаменитой притчи об орле и вороне: «Жить убийством и разбоем, по мне, клевать мертвечину». И Пугачев его услышит. Покаяние великого смутьяна перед казнью, которого нет у Пушкина, не от Гринева ли то привет?

Лже-Петр (мощный по темпераменту Алексей Чернышев) является в какой-то всклоченной бороде, с непомерными усищами, со странной улыбкой и еще более странным смехом. Нет и следа обаятельного крестьянского вожака как его трактовали в советскую эпоху. Кожей ощущаешь его смелый ум, дюжую силу и - исходящую от него опасность. Распорядиться силушкой непомерной он не сможет, да и «помощнички» не дадут. Пушкин написал, когда опросил людей, знавших Пугачева: «Упоминал я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря; не его воля была; наши пьяницы его мутили». В роли разбойного атамана Чернышев напоминает Горецкого из пьесы Островского, пропащую головушку, с его безудержными страстями и любимыми присловьями: «дом сожгу», «весь... забор изломаю».

«История пугачевского бунта», написанная Пушкиным-историком, и про наш город тоже: «Мятежники, овладев Саратовом, выпустили колодников, отворили хлебные и соляные анбары, разбили кабаки и разграбили дома. Пугачев повесил всех дворян, попавшихся в его руки, и запретил хоронить тела». Приводит поэт в силу своего научного (человеческого!) бесстрашия и противоположные факты: «Казни, произведенные в Башкирии генералом князем Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных мучений! Остальных человек до тысячи простили, отрезав им носы и уши».

В поле бес их водит, видно, да кружит по сторонам. И вдруг, превосходно зная всех бесов, Пушкин напишет «Капитанскую дочку»! Вовсе не о зверствах Пугачева и царских генералов. «Это уже художественное произведение, поэтичное. Где у Пугачева и тоска, и провидческий смысл», - как говорит Адольф Яковлевич. Произведение, созданное усилиями режиссера А.Шапиро, художника Ю.Харикова и художника по свету М.Шавдатуашвили, тоже поэтично, без грубых аналогий.

В это чуть замедленное, как падающий театральный снег, словно подмороженное - «за давностию лет», действо, вкраплены сильные эмоциональные акценты. Прорвалась сквозь ровную белую ткань повествования музыка Шнитке - неритмичная, тревожащая, предупреждающая о чем-то. Предваряя показ, режиссер говорил нам, что театр «должен выводить человека из состояния душевной статики и переводить в динамику». Он сильно встряхивает неспешный, зимний рассказ в конце первого акта - закинутой в крепость головой казненного Юлая. И единственной пушкой Белогорской крепости, неожиданно развернутой к залу и дохнувшей пламенем.

Народные песни, которых много у Пушкина, и режиссера вдохновили на фольклор. Он безошибочно выбрал ансамбль «Балаган» с превосходным консерваторским вкусом. Вместе с руководителем Александром Куриленко и колесной лирой те стали участником действия, буйные и протяжные казацкие песни естественно вплелись в его канву. Существует словосочетание «играть песню», то есть играть голосом напев, раскрывая ее характер. Народники ближе к концу играют песню на такой звенящей ноте, что можно спектакль и закончить. Лишь иллюстрацией к ней выглядят слова Гринева о русском бунте.

Почти тихо, как за рамой старинной картины, проходит второй акт. Казнь главного смутьяна где-то далеко-далеко, за завесой времени. И вдруг вполне благополучный финал обрывается его мертвым лицом во весь экран... Вот тебе и «заснеженное окошко», за которым зрителю так уютно было пребывать - точно слушать на печи, под «бури завыванье» страшные бабушкины сказки. Нет, не вписывается эта история в «преданья старины далекой». Даль оказалась камуфляжем. Буран - это буря, ветер ее разрушительный. Либо, по другому словарному толкованию, - «события, вызывающие глубокие потрясения в жизни общества». К тому же у каждого свои бесы - в повести, в российской истории, которую делают живые люди, в жизни, наконец.

Актеры еще неуютно чувствуют себя на сцене с ее не тюзовскими габаритами. И сценречь у многих, увы, не на высоте. И образы приспешников Пугачева бледнее тех, кто остался верен присяге (запоминаются выходы из люка и проходки солдатушек с бравой песней). Но правда и то, что первая театральная работа в «новом тюзе» получилась значительной, с многослойностью решения - при всей неровности воплощения. Как писал великий знаток Пушкина Ю.М.Лотман, его реализм «сочетает, с одной стороны, постановку наиболее глубоких вопросов, а с другой - показ возможности неоднозначных ответов на них». В «Капитанской дочке» все вопросы поставлены. Ответы на них искал театр, теперь ищем мы, надолго выведенные режиссером «из состояния душевной статики».


Фото Алексея Леонтьева

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.