На своих двоих / "Двое" (Театр "Эрмитаж")

Выпуск №1-151/2012, Премьеры Москвы

На своих двоих / "Двое" (Театр "Эрмитаж")

Первый блин не всегда комом.

Лишенный (из-за долгого ремонта) привычных подмостков (трогательный призыв на дверях в зал: «Мы вернемся!»), театр «Эрмитаж» предпринял дерзкую попытку привлечь на Малую сцену не только свою постоянную публику, но и нового зрителя. Художественный руководитель театра Михаил Левитин придумал проект под общим названием «Двое», который, помимо прочего, дает возможность и неожиданного раскрытия актерам.

«Двое» - это два автора (не обязательно близких по времени, духу и прочим привычным параметрам) и два актера (естественно, другие с новыми авторами и названиями). Что еще важнее (самое интересное): в работу берется не драматургия, но один из самых несценичных жанров - рассказ (в данном случае два рассказа).

Такой шаг сделан во времена, когда слово на сцене подвергается энергичным нападкам - и не из-за недостаточности мастерства исполнителей, но измышлениями горе-теоретиков и практикой беда-режиссеров, которые хотели бы вообще изгнать речь с подмостков, оставив лишь картинки. Собственно, стремление понятно: оторвать отечественный театр в первую очередь от русской литературы, с которой связаны высшие его достижения.

Проект - не просто свидетельство мужества (помнится, некогда труппа объявляла голодовку, не соглашаясь с объединением разнородных организмов в единый развлекательный центр), но и знак исследователя. Сегодня стараниями мэтров - Фоменко, Гинкаса, Туминаса - и постановщиков помоложе (тут первые места принадлежат Владимиру Панкову и Дмитрию Крымову) публику уже приучили, что проза, приходя на сцену, совсем не обязана подвергаться санобработке, превращаясь в инсценировку. Этот давний путь уже чудится исхоженным, известным, так что есть смысл попробовать перенести на публику именно прозу с ее особым звучанием и ритмом.

Речь, конечно, не о том, чтобы вывернуть произведение наизнанку, добавив туда что-нибудь инородное и превратив автора в недоумка, как это делают постановщики-гламурики. В «Эрмитаже» попытались сохранить писательскую интонацию, найти сценический эквивалент не просто описанным в рассказе событиям, но авторскому взгляду на них.

Показательно, что проект открылся премьерой писательского дуэта современников - Василия Аксенова и Сергея Довлатова, тех, к кому недавно еще прислушивались, с чьим мнением считались. Постановщику и исполнителям предстояло выяснить, не было ли воздействие писателей мороком, не ушло ли их влияние вместе с советской эпохой, о которой они повествовали. Левитин сам прекрасно знает то время, свидетельства литераторов может подкрепить собственной памятью и своими средствами.

Сцена практически лишена декораций, а заодно и реквизита (в первом акте - «Победе» Аксенова - только шахматная доска с ремешком, чтобы легче держать ее горизонталь). Костюмы более традиционны, намекают и на время, и на обстоятельства, порой создавая дискомфорт для актеров, как во втором акте, в «Солдатах на Невском» Довлатова, где всамделишные тяжелые солдатские шинели при жарком лете за стенами театра вызывают капли пота на лицах. Но, казалось бы, чисто физиологическая подробность чудным образом работает на повествование, перенося сочувствие к актерам на их героев.

В близости к публике и мягкой, лишенной эпатажа и выморочности, словно лайковой режиссуре всю нагрузку принимают на себя артисты, демонстрируя как свой диапазон (в двух действиях каждый должен явиться в совершенно ином образе), так и внутреннюю пластичность - преображение должно свершиться за четверть часа антракта. Очевидно, что поклонникам того или иного артиста дается шанс убедиться в верности своих пристрастий.

Сергей Олексяк и Станислав Сухарев сами по себе представляют примечательную пару, отдаленно напоминая знаменитые комические дуэты. Олексяк массивен, нетороплив, основателен, и в этих своих проявлениях убедителен; у Сухарева больше живости, чуть не мальчишеского любопытства, актерской жажды быть постоянно в центре внимания. Подчас из-за стремления к мгновенной реакции на происходящее на сцене он перебарщивает с мимикой, но в общем внешний контраст исполнителей с первого же их появления дает предощущение интереснейшей схватки. Разумеется, не той, что стала ведущей на телеэкране и не обходится без выстрелов, ножей и прочих аксессуаров мордобития, - здесь все тоньше и сложнее, это столкновение и притяжение характеров.

В первом акте скорее даже типов. Кто забыл (не читал) рассказ - он о гроссмейстере, вынужденном разыграть партию шахмат в купе со случайным (и самодовольным) попутчиком. Гроссмейстер - Сухарев, попутчик Г.О. (постановщик не преминул прочесть инициалы как начальную и конечную буквы известного термина) - Олексяк. В полном соответствии со своими фактурами: один бесстыже наступателен и назойлив, мысль о состязании со знаменитостью (а что, если в выигрыше?) приводит его в такой раж, что он продолжает атаку, даже не замечая поставленного ему мата. Другой, как и положено интеллигенту, при встрече с плотоядным хамом, стеснителен и угнетен, только мастерство выручает, перенося столкновение в знакомую область игры.

То ли из-за ограниченности вагонного пространства, суживающего фантазию постановщика, то ли в результате скованности, вызванной непривычным способом пребывания на подмостках, но первый акт выглядит более традиционным. Здесь часты обращения в зал, реплики одного героя, во время которых второй словно застывает, и т.д. Публицистика выступает на первый план в бóльшей степени, чем хотелось бы. Вероятно, отсюда и чрезмерно эффектный для строгого повествования финал: в рассказе гроссмейстер вручает противнику, опьяненному мнимым выигрышем, золотой жетон с выгравированной надписью о его победе; в представлении герой Сухарева достает из кармана и бросает в воздух целую горсть одинаковых медалей. Почему и публика остается в легком недоумении: предшествующее течение действа не предполагало столь внезапного демонстративного разрешения.

Зато во второй, довлатовской части акварель и графика ни на секунду не переходят в масло. Вероятно, здесь сказалась и большая протяженность времени и пространства рассказа. Опять-таки в напоминание забывчивым: речь о солдатах, служивших под Ленинградом и отправившихся погулять по Северной столице в увольнение «с утра до отбоя». В рассказе множество точных наблюдений и примечательных подробностей армейской жизни (чего стоит капитан, который, обещая взыскание за неуставное укорачивание шинели, вдруг добавляет, что это не модно), уловлены типичные для тех лет (и только ли тех?) характеры и картины. Левитин находит общий штрих, который служит камертоном истории: при каждом новом повороте истории два товарища дружно делают несколько шагов в ногу. В повторяющемся движении проявлены и изменения действа, и дружеская взаимная поддержка, и солдатская солидарность.

Олексяк (особенно он) и Сухарев тут не просто играют роли: один - деревенского увальня, ошеломленного армией и огромным городом (дома его наказывал отец, подвешивая за ногу к дереву), второй - приблатненного пацана из промышленного сибирского города. К национальным, исконно русским чертам актеры будто добавляют еще и собственные воспоминания о своей молодости, о том золотом времечке, когда все чудится блаженно верно устроенным, и только собственная робость мешает насладиться всеми дарами счастливого существования. Одно из сильнейших мгновений роли и спектакля - когда герой Олексяка не решается подойти к обнаженной Данае в Эрмитаже, стыдливо стоит в сторонке, накрепко привороженный странной смесью горячей чувственности, провинциального гнева на бесстыдных посетителей и жаркого восторга перед невиданной дотоле красотой.

Михаилу Левитину и его сподвижникам удалось воплотить на камерных подмостках центральную идею отечественного театра: только силой фантазии и мастерства дать зрителю увидеть и перекличку на плацу, и божественные картины музея, и затхлый ресторанчик, и дом на Марата, где у неповоротливого сельского парня вдруг оказалась знакомая девушка. И восхитительный авторский юмор («сначала - естественно - Эрмитаж, потом - Медный всадник и под конец - Третьяковская галерея») режиссером и исполнителями не то что должным образом проявлен, но усвоен, присвоен, вошел в плоть, стал органичной составляющей. Частность, что в иных условиях показалось бы трюком или издевкой над героями: они, входя в дом, снимают ботинки, но и стаскивают носки - благодаря лукавству актеров становится притягательной. Вообрази же, зритель, что это сапоги, а то портянки - все станет на место.

«Эрмитаж» в жуткой обстановке остался верен себе: когда-то, с приходом Левитина, он смывал лоск и глянец с замученного официозом Чехова; теперь, долгое время спустя, он признает своими литераторов ХХ века. Восстанавливает связь времен: кто же не знает, что безудержное асфальтирование советского прошлого нужно нынешней власти, дабы ее деяния казались благодатью. А на маленькой сцене в зеленом Эрмитаже три мужика разбираются с прошлым дотошно и уважительно. Понимая, что собственную историю надо знать, а тех, кто выстоял в мутные годы, - чтить. Веря, что сцена способна быть не развлечением типа Комеди клаба и не анти театром вроде «Практики», но, по слову еще одного литературного работника, превращать толпу в народ.

А в скором времени обещано продолжение «Двоих», ближайшее впечатляет: Бунин в союзе с Ковалем. Сочетание взрывное - смотреть придется обязательно.

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.