Нижний Новгород. О вечном без слов, или Театр, где слышится шум трамваев

Выпуск №2-152/2012, В России

...Надо уметь молчать вообще обо

всем, что имеет для тебя значение...

Ф.Честерфилд

Говорить о вечном сложнее всего. Какие слова подобрать, чтобы высказывание получилось ясным, но не примитивным? Чтобы давно знакомые истины прозвучали не шаблонными фразами, а по-новому? Чтобы каждодневно терзающие человека мысли приняли неожиданный оборот? Говорить о вечном, избегая банальности, - испытание трудное, но интересное, оно под силу далеко не каждому творцу. Какие же слова тут подобрать?

А что если говорить словами - значит обрекать себя на заведомую фальшь? В самом деле, ведь сказать можно одно, а чувствовать другое. Значит, слова недостоверны, а выражаться стоит иначе. Таким «иначе» продолжает удивлять зрителей Нижегородский театр музыкально-пластической драмы «Преображение».

О «Преображении» я узнала недавно. «Мечты с поправкою на жизнь», «Король и ангел», «За секунду до пробуждения» - вот что мне удалось посмотреть из репертуара театра на сегодняшний день. Однако уже после первого спектакля непреодолимо захотелось проанализировать принципы, по которым он строился. Отнюдь не любой театр способен «зацепить» зрителя вот так, «слету».

Главным правилом и одновременно уникальной чертой спектаклей театра «Преображение» является то, что в них отсутствует абстрактный ряд. Вообще работу в жанре пантомимы и пластики можно сравнить с крутой лестницей. На верхней ступени находится четко очерченный замысел, а на нижней - абстрактные кадры. Риск скатиться невероятно велик: идея постановки может быть глобальной, а ее воплощение не более чем чередой внешне привлекательных, но драматургически «размытых» картин, среди которых в результате теряется и сама идея. Подобный просчет часто встречается в «бессловесных» постановках и сразу ставит под сомнение их качество.

Многие думают, что спектакль в театре пантомимы и пластики - это некое отвлеченное действо с рассредоточенной драматургией, от первой до последней минуты пропитанное туманными ассоциациями и вялотекущими фантазиями. Однако в «Преображении» все наоборот. Его творения напоминают традиционные драматические спектакли с той только разницей, что в данном случае в качестве речевого аппарата актеров выступает не слово, а тело. Остальное неизменно: выразительность диалогов, темпераментность монологов, детализация массовки и, конечно, концентрированное сквозное развитие сцен с завязкой, кульминацией и развязкой. Безостановочное движение и всевозможные пластические выдумки не нарушают логику драматургического рисунка спектакля.

Благодаря этому в постановках «Преображения» всегда присутствует безупречная ясность мысли. Любая сцена - это как точно сформулированная фраза. Невозможно забыть первую картину в «Мечтах с поправкою на жизнь» (режиссер А.Трашкова). Из-за кулис появляется мужчина в широком не по размеру плаще с длинными рукавами и в надвинутой на глаза шляпе. По хромающей походке, низко опущенной голове и согнутому чуть ли не до земли телу мы понимаем, что перед нами Старик. От зрителя скрыта его мимика, но это не мешает созданию настроения. Сколько немой обиды и отчужденности ощущается в каждой детали образа: в том, как герой ковыляет из одного угла сцены в другой, как устало садится на скамейку, опираясь обеими руками на деревянную клюку и пряча лицо в поднятый воротник плаща.

Параллельной линией вступает партия Старухи. Средства выразительности остаются прежними, только темп движений заметно усиливается. В каждом шаге словно слышится беспокойная пульсация. Активно и по-хозяйски деловито героиня жамкает воображаемое белье в тазу, затем энергичным рывком выплескивает воду в огород. «Пластические» темы Старика и Старухи развиваются в контрапункте.

Особенно пронзителен финал спектакля, когда после сцены-воспоминания с калейдоскопом заводных плясок, шумных празднеств и молодежных гуляний под музыку Г.Бреговича возвращается первая картина. Перед нами снова бездонное небо, деревенский забор и две одинокие фигуры. Давние ссоры и обиды, никчемная ревность и переживания - все теперь кажется глупым и мелочным. Человек суетится, добивается чего-то, спорит, доказывая кому-то свою правоту. Вдруг наступает старость, и он понимает: то, за что он боролся, на самом деле вовсе не нужно. Идеалы, к которым всегда стремилась душа, превращаются в жалкие пустяки. У Старика есть Старуха, а у Старухи - Старик. Больше ничего не осталось. В заключительной картине возобновляется контрапункт героев, тематически повторяя начало спектакля.

Подобный контрапункт возникает и в спектакле-диалоге «За секунду до пробуждения» (режиссер А.Малофеев). В болезненные фантазии одинокой Женщины, словно заточенной в темной пустой комнате, «закрадывается» образ странного Мужчины. Героиня начинает страстно желать, бояться и ненавидеть воображаемого незнакомца, потревожившего ее воспаленное сознание. Внутренние перепады героини и обнаженность нервов показаны уже в ее первом монологе-сне. Судорожные вздрагивания рук и ног, напряженных от ладоней до пят подобно натянутым до предела струнам, импульсивные повороты то распрямляющегося, то сжимающегося корпуса тонко переплетаются с шорохами и скрипами музыки Г.Штокхаузена.

Мужчина появляется на сцене «частями» - сначала из однотонной ткани на заднем фоне вылезают руки с растопыренными пальцами, жадно тянущиеся в сторону Женщины, а потом уже сам герой с копной взъерошенных волос и враждебно горящими, как у дикого зверя, глазами. Разговор с ним, рожденный нездоровой психикой Женщины, состоит из необъяснимых изречений и ассоциаций в стиле сюрреализма. Герои взаимодействуют, чувствуя друг друга каждым мускулом ни на секунду не расслабляющихся тел и сооружая причудливые фигуры. Геометрия движений поражает эксцентричностью и повышенным эмоциональным накалом.

Каждому герою в спектаклях «Преображения» присущ индивидуальный тип высказывания, выраженный в характерной мимике и специфических интонациях-жестах. Например, у коварной Смерти в «Короле и ангеле» (режиссер А.Малофеев) вспоминаются скрюченные, шевелящиеся как черви пальцы, злорадная ухмылка и победоносный взгляд с прищуром. У Короля лицо наоборот спрятано под белоснежной маской, а в поведении ощущается неуравновешенность: тело то «заморожено» и напоминает угловатую статую, то меняет позы, внезапно дергаясь как от удара тока. Рисунок роли изобилует заострениями и шероховатостями, перекликаясь с музыкой А.Шнитке. Мы понимаем, что герой болезненно воспринимает мир, раз столь экспрессивно реагирует на любые его колебания.

Если у Короля каждое положение тела четко фиксировано, у Ангела движения плавные, обволакивающие, будто «вливающиеся» одно в другое. Швы не возникают даже на стыке отдельных элементов, благодаря чему монологи-линии героя очаровывают своими длиннотами и словно произносятся шепотом. Непрерывность перемещения Ангела в пространстве сцены придает его партии черты печальной протяжной песни. Диалоги героев построены на контрасте: «пластический» голос Короля словно скачет по всем регистрам, охватывая диапазон от гудящих нижних звуков до визгливых верхних. Интонации Ангела, напротив, отличаются мягкостью и успокаивающей монотонностью.

Ни усталость, ни плохая погода, ни уйма дел не могут меня остановить: я несусь туда, «к черту на кулички», через пробки, в один из самых неприглядных районов города, где еще сохранились «засаленные» советские магазины и деревянные покосившиеся дома. Театр располагается в здании бывшего кинотеатра. Рядом «проползают» трамвайные пути, и частенько в зрительном зале слышатся громовые раскаты, сотрясающие божественную тишину спектаклей. Это трогательный шум старых, важно следующих мимо трамваев. А в зале уютно, темно, и в груди живет чувство, будто ты укрыт волшебным плащом, прячущим тебя от суетливого серого города и защищающим от обыденности. В «Преображении» есть своя магия. Там царит то, что великий В.Набоков назвал «прелестным, с ума сводящим мерцанием».

Фотогалерея