Ульяновск. "Тем, кто не видит, не нужно света"

Выпуск №3-153/2012, В России

«Безысходный трагизм вечно подстерегающей нас смерти» - такова, по словам философа Николая Бердяева, любимая тема Мориса Метерлинка, французского символиста бельгийского происхождения. Из той же статьи Бердяева: «Красота тесно связана с трагизмом жизни, и смерть трагедии была бы смертью красоты...». И вот за такую тему такого сложного автора взялся молодой режиссер Максим Копылов в своей первой самостоятельной постановке: на малой сцене Ульяновского драмтеатра он выпустил спектакль «Слепые» по одноименной пьесе Метерлинка. Не исключено, что тему Максим «унаследовал» от отца: режиссер Юрий Копылов, по сути, посвятил ей всю свою жизнь в театре. Копылов-старший был мастером масштабных драматических полотен шекспировского размаха, Копылов-младший начал с камерной постановки (имея опыт восстановления двух больших спектаклей отца).

В небольшой одноактной пьесе практически ничего не происходит: группа слепых приходит на прогулку в лес, но старый священник, который был их поводырем, умирает. Далее - только диалоги незрячих растерянных людей, которые думают, что их наставник ушел, но скоро вернется. Они даже не знают, какое сейчас время суток. Их все пугает - шум моря, птицы, падающие листья. Единственный зрячий среди них - ребенок, сын помешанной слепой («Он один мог бы сказать, где мы!»), но он не умеет говорить, а умеет только плакать. Обнаружив холодное тело священника, слепые приходят в отчаяние: они «пропустили мимо ушей» слова старика, объяснявшего им дорогу. Теперь они не знают, что делать: ждать ли помощи или ощупью пробираться в приют, где было так тепло и безопасно. Финал пьесы открытый: слышны чьи-то шаги, ребенок видит что-то необычайное, приходят некие «они», крик ребенка, конец.

Вся энергетика пьесы, весь ее экзистенциальный ужас - в диалогах испуганных, дезориентированных людей, оставшихся без руководителя. Персонажи воспринимают друг друга только по голосу, паралич воли и разума даже не позволяет им подойти друг к другу, чтобы обняться и согреться: «Лучше не трогаться с места!». Они боятся довериться даже собаке священника, которая могла бы отвести их в приют. Вот это оцепенение страха режиссер передает статичным построением спектакля. В течение часа актеры почти не перемещаются, застыв, словно фигуры отложенной партии на шахматной доске. В движение они приходят только тогда, когда отчаяние достигает предела и невозможно усидеть на месте. Режиссерское решение оправдано: внешняя статика компенсируется внутренним напряжением. Спектакль во многом «двигает» и музыка: заведующий музыкальной частью театра Олег Яшин подобрал «элитарные» произведения, иллюстрирующие это напряжение, в частности, атональную музыку Кшиштофа Пендерецкого. Кстати, весь спектакль идет на приглушенном звуковом фоне латинской молитвы, которую бормочут женские голоса.

Но недостаток «физического действия» породил специфическую сложность: некоторые актеры жаловались, что им было трудно запомнить символистический текст, потому что реплики эти зачастую трудно к чему-либо «привязать». И немудрено: критики характеризовали некоторые пьесы Метерлинка как «драматургию молчания, намеков и недомолвок». Когда ближе к премьере проблема так и не разрешилась, режиссер нашел оригинальный выход: в спектакле появился персонаж, которого нет в пьесе. Эту девушку в белом (Любовь Юдина) с пачкой листов, неслышно проговаривающую весь текст, можно воспринимать и как символ рока, и как светлого ангела-хранителя. Она одна порхает между статичными фигурами, словно связывая их вместе. Я поначалу решил, что это - муза истории, слепые же не только говорят, но и проживают свою жизнь по ее подсказке, и в этом намек на то, что история повторяется только для тех народов, что не имеют воли изменить ее.

Зачем Максим Копылов взялся за «Слепых» и как сегодня можно интерпретировать символизм пьесы? Доводилось слышать версию о том, что этот спектакль - о театре, который остался без своего руководителя, и единственный зрячий, но безмолвный покуда персонаж - это ребенок, сын ушедшего лидера. Смело, но есть натяжка. Лично я воспринял «Слепых» как политический спектакль о незрячем растерянном обществе, народе, не способном к самоорганизации и готовом бесконечно ждать поводыря, лидера, «сильную руку». В тексте пьесы рассыпаны высказывания, которые символически на это указывают.

Слепые сидят на острове, окруженном морем, и боятся одного его шума, то есть боятся шума самой жизни. Выразителем консервативной идеологии является Первый слепорожденный (засл. арт. РФ Виктор Чукин), который сопротивляется любым переменам, сулящим хоть какое-то приращение неопределенности: «Я предпочитаю не выходить из приюта!.. За стенами приюта не на что смотреть». Его поддерживают Второй и Третий (Александр Куражев, Ольга Новицкая): «Мы не хотели гулять, никто его не просил... А мне больше нравится сидеть в столовой у печки». Неудивительно, что бездеятельные слепые, ведущие растительное существование, потеряли ощущение времени («Бьет полночь! - А может быть, полдень!.. Кто знает?..») и память («А у меня нет воспоминаний...» - говорит Первый), о времени суток они судят по желудочным позывам («Я узнаю, что поздно, когда хочу есть, а сейчас я хочу есть»). Это сообщество в итоге теряет свою идентичность: люди живут вместе, но не знают, кто они, никогда не видели друг друга. «Можно подумать, что каждый из нас живет в одиночестве!.. Для того чтобы любить, нужно видеть», - говорит Самый старый слепой (нар. арт. РФ Алексей Дуров).

Метерлинк рисует трагическую картину потерянного общества: «Тем, кто не видит, не нужно света». Впрочем, он оставляет крохи надежды: у одного из слепых есть остаточное зрение, Юная слепая (Оксана Романова) сохранила детские воспоминания о солнечном свете: «Мои веки сомкнуты, но я чувствую, что глаза мои живы...». За эти крохи, за остатки потенциала самоорганизации, видимо, и ухватился Максим Копылов. В отличие от драматурга, он верит в возможность коллективного прозрения. В финале спектакля мы так и не узнаем, чьи были шаги и что за рок навис над слепыми, но в самом конце, перед лицом неизвестности, герои все же сбиваются в кучу и буквально на секунду, между затемнениями, режиссер «срывает» с них повязки, «заставляя» прозреть: финал, может быть, не вполне логичный в контексте пьесы, но оправданный личными убеждениями и видением постановщика. Во всяком случае, он не противоречит главным темам творчества Метерлинка, который, по словам Бердяева, понимал «самую внутреннюю сущность человеческой жизни как трагедию».

Фотогалерея