Актерский портрет Алексея Верткова (Москва)

Выпуск №3-153/2012, Лица

Алексей Вертков - актер московского театра «Студия театрального искусства», возникшего на основе первого выпуска Сергея Женовача (ГИТИС, 2001). То, что самобытность - естественная составляющая его актерcкой природы, бросается в глаза в любом спектакле с его участием, поэтому в тайне его особости хочется разобраться. Но разбираться, не забывая, что Вертков плоть от плоти своей студии, экспериментирующей с возможностями психологического театра и славящейся ансамблевостью, скрупулезной коллективной работой над текстом и отношением к театру как способу жизнетворчества. Впервые актер запомнился зрителю ролью в студенческом спектакле «Как вам это понравится» Александра Коручекова, где играл шута Оселка. Нигде в дальнейшем Верткову не будет дана возможность так «дурачиться». Не последняя причина такой «свободы» - режиссура Коручекова, давшего актерам большое поле для импровизации и купания в игровых структурах шекспировской пьесы. Одетый в желтый плащ-балахон и дырявую соломенную шляпу, шут Верткова, с одной стороны, ежесекундно находит новые способы, чтобы поиздеваться над другими, а с другой - сам «подставляется» под зрительский смех в сценах с новоявленной пастушкой-невестой, дурость и наивность которой отлично сыграна Анастасией Истоминой. Одновременно нескладный, вездесущий шут становится «режиссером» действа, периодически комментируя поступки других персонажей вне шекспировского текста и этим выходя за рамки сценической иллюзии. Работа стала первой из его крупных работ в рамках курса, вскрыв основные составляющие актерского дарования. Начиная с этого спектакля было очевидно, что Вертков - актер режиссерского мышления.

Единственная студенческая постановка времен ГИТИСа, сохраненная в афише театра - спектакль «Мальчики» (2005), сценическая композиция С.Женовача по девяти главам романа «Братья Карамазовы», сюжетная линия которой - посещение Алешей Карамазовым семейства штаб-капитана Снегирева и посещение мальчиками умирающего Илюши. Распределение ролей для этой постановки направило дальнейшее развитие актеров в стенах СТИ, обозначило в сознании зрителей специфику их актерских дарований. Алексей Вертков выделяется среди других актеров студии относительно высоким ростом, худощавым, несколько угловатым сложением и необычным тембром голоса, по которому его всегда легко узнать в звуковой палитре студии. В спектакле «Мальчики» Верткову была поручена «возрастная» роль отца Илюши, штабс-капитана Снегирева, что поставило перед актером сложную задачу сдвига жестов, манеры поведения, скорости движения персонажа на сцене. Во время встречи с Алешей Карамазовым в «недрах» дома Снегиревых, в которой Вертков-Снегирев начинает паясничать, с сарказмом выставляя на обозрение «нанесшего визит» Карамазова свое семейство, объясняясь «словоерсами» и тут же с кривляньем жалуясь на эту приобретенную привычку. Актер, сохраняя прямоту спины и при этом то наклоняясь над женой и делая ей «страшные рожи», то вскакивая на стул, чтобы передразнить старшую дочь, кажется куклой-марионеткой, кем-то подергиваемой сверху и никак не желающей затихнуть. Дальше Снегирев начинает длинное объяснение с Алешей, полностью сбрасывая личину шута и становясь совсем другим человеком - менее саркастичным, более самоуглубленным, трепетно нежным к сыну. Рассказывая историю Карамазову, Снегирев часто поворачивается к залу, уже потеряв элементы шутовства и вычурного кривлянья. Подобное разделение роли на два не совсем стыкующихся элемента кажутся слишком очевидной данью режиссерской идее, но Вертков сглаживает различие этих сцен. Отец Снегирев существует в спектакле, как вечно находящаяся на страже совесть и тихое, надломленное благородство передается актером ненавязчиво, детально, с актерским выделением только тех сцен, что необходимы для передачи режисерской концепции спектакля.

Третий кусочек слишком очевидно выстроенной режиссером роли несколько менее убедителен, так как Снегирев вдруг становится нежным, мягким, печальным отцом семейства, что кажется данью общему сентиментальному настрою этой сцены. Последний по-настоящему драматический эпизод роли - момент, когда Снегирев вырывает из рук «мамочки» цветы, взятые ею из гробика сына и долго-долго крошит хлеб на его могилку, болезненно и настойчиво упоминая о «цветочках» и «птичках, которые будут сюда прилетать». Болезненная ломкость движений Верткова проводит рифмы и к его шарнирному кривлянью первой части, и к его рассказу об Илюше, полному одновременно болезненного, надломленного благородства и негаснущей веры в сына.

В сценической композиция С.Женовача по роману Н.Лескова «Захудалый род» (2006), прослеживающей историю старинного рода семьи Протозановых, герой Верткова - Дормидонт Васильевич Рогожин, или, как его называют, Дон Кихот Рогожин - обедневший дворянин, ищущий справедливости с помощью постоянных драк и спасающийся в доме Протозановой от правосудия. Техника отчуждения от своего персонажа, одновременный рассказ о нем и «вживание» в него в отдельных сценах используется в спектакле для создания атмосферы сказа, присущей Лескову и предания представляемой истории объема и многослойности. Можно с полной уверенностью сказать, что роль Рогожина - одна из самых удачных ролей Верткова. В ней у актера появилась возможность сыграть роль «не возрастную» или скорее «вне-возрастную». Рогожин Верткова комичен именно своей серьезностью в непреклонном желании совершать поступки, которые другие признают чудачествами. Вот он разбрасывает шашки Жиго и гоняется за ним из кулисы в кулису и обратно, вот он «с чувством, с толком, с расстановкой», картинно, как артист, поднимая руку вверх, зачитывает сочиненный Хотетовой памфлет. Вот он резко взыгрывает на своем воображаемом коне или проносится по сцене, возвращаясь с очередной стычки или драки. Однако, эта роль интересна и нова для Верткова также тем, что, пожалуй, впервые раскрывает она и сдержанный, глубокий лиризм актера. В сознании остается запечатленным затаенный поэтический вызов озаренного свечкой лица Рогожина, когда он, выгибаясь полудугой, впервые появляется перед зрителем под аккомпанемент романтической испанской темы. Рогожин - не просто чудак, но романтический чудак, последний из благородных рыцарей.

В следующем спектакле Женовача - гоголевских «Игроках» (2007) - Верткову достается «режиссерская», игро-образующая роль Утешительного. Здесь актер является стержнем «спектакля в спектакле», продуманной махинации, за пределами которой, по Гоголю, может статься, и нет ничего. Верткову-Утешительному и контроль за «незримыми нитями» игроков, и существование в предложенном Женовачом (согласно Гоголю) быстром ритме, удается блестяще. Ритм часто визуально отщелкивается «игроками» - то они открывают бутылки единой ритмической мелодией, то нервно щелкают пальцами по зеленым ломберным столикам (каждый по-разному, создавая напряженный «перестук»), то ритмично садятся, то так же четко встают. Утешительный участвует со всеми в этой стремительно несущейся игре, отмеряемой невидимыми часами, звук которых слышен в редко возникающих паузах. При этом, он - единственный, кто в своих полувосторгах и полуогорчениях сохраняет так ценимое им самим хладнокровие.

Вертков отмечает контроль над ситуацией еле уловимыми движениями глаз, оценивающими поворотами головы, паузами перед новыми словами и действиями, решительными взмахами руки во время очередных принимаемых «актерских» поз. Вертков мастерски ведет голосовой ритм спектакля - его Утешительный как бы заговаривает Ихарева и все пространство комнаты, меняя интонации и общий тон голоса в каждой новой сцене и с каждым новым «приходящим», то импровизируя рассказы про опыт шулерства, то «по-сыновьи» снизу вверх заглядывая в глаза Глова-старшего, то «по-отечески» подначивая гусара Глова-младшего, то с сочувствием слушая о делах Псоя Стахича, с подчеркнутой настойчивостью забывая его имя. Утешительный Верткова не мистически дьяволичен, а скорее комически всеприсущ и на все способен: «Я приведу его, мне это ничего не значит», - повторяет его Утешительный несколько раз и с разными интонациями, при этом еще и перемещаясь в несколько противоположных углов комнаты. Роль в гоголевском спектакле еще раз проявляет сценический ум Алексея Верткова и мастерское умение соотносить свою игру с другими персонажами и исполняющими их актерами. Все действия и оценки персонажа исполняются Вертковым с таким тонко намеченным зазором между словом и мыслью, что смешным становится каждый его жест, взмах рукой, щелчок пальцами или «искренне» состроенная физиономия.

Ролью, в которой перед Вертковым было поставлено задание на порядок сложнее - нести на себе основную нагрузку сложного режиссерского замысла, основанного на чеховской прозе, является его Алексей Лаптев в спектакле «Три года» (2009). Герой Верткова - тот, кто «всю жизнь по капле выдавливал из себя раба»: Лаптев не может принять в первую очередь самого себя и своего места в этой жизни. Перед Вертковым в этом спектакле была поставлена задача детально, подробно представить зрителю этот внутренний процесс ломки и самобичевания, ведущий к личным откровениям и проблескам счастья.

Спектакль развивается так же необычно, трехмерно, как рассказ (повествуемый Лаптевым), сюжет которого - брак Лаптева и Юленьки Белавиной, как реализация попыток героя установить и освоить связи с другими персонажами (и через них - с миром), и, в-третьих, как сложный процесс обнаружения зрителем внутреннего мира Лаптева. То, что эта роль, несомненно, оказалась наиболее близкой психофизике актера, дав ему возможность максимально вскрыть свой профессиональный и духовный потенциал, несомненно. Именно после этого спектакля Алексей Вертков был приглашен сыграть роль Громова в фильме Карена Шахназарова «Палата № 6», где актеру также пришлось осваивать одну из самых сложных чеховских повестей в предложенном кинорежиссером экспериментальном формате.

Благодаря кропотливой педагогической работе Женовача, Вертков развился в актера, умеющего отразить, воспринять и раскрыть своих партнеров, по-режиссерски чувствующего необходимый в каждом данном спектакле баланс между своей работой и игрой других. Но при этом, каждое его появление на сцене, пусть даже минутное, всегда достигает нужного и неожиданного эффекта. Единственное, что хотелось бы увидеть в исполнении этого актера - попытку возвращения к тому беспредельному шутовству, неограниченной игре, что были испробованы им в студенчестве. Сценическая аскеза, погруженность в текст, о которой упоминают критики в связи с работами студийцев, кажется, уже в полной мере освоена Вертковым. Предоставление актеру большей свободы и возможность попробовать себя в другой режиссуре, возможно, принесли бы неожиданные результаты. Но и у Женовача Вертков с его самоуглубленностью и острым актерским умом еще наверняка раскроется по-новому.

Фотогалерея