Саратов. И тридцать пять тысяч курьеров

Выпуск №6-156/2013, В России

Сатиру Николая Эрдмана на общество, время, нравы «Самоубийца» поставил в Саратовском ТЮЗе им. Киселева Михаил Бычков.

К.С. Станиславский сравнивал Эрдмана с Гоголем. Но судьба «Самоубийцы», в отличие от «Мандата» (первая пьеса Эрдмана шла во многих театрах), была несчастливой. Автора сослали в Сибирь, не публиковали, пьесу не позволяли ставить ни Станиславскому, ни Мейерхольду, ни Юрию Любимову, ни Валентину Плучеку в начале 1980-х. Плучек поставил «Самоубийцу» только в 1987 году.

История о том, как одного безработного надоумили покончить с собой, и еще «общественный мотив» приплели к его поступку, да не один. А тот в последний момент не застрелился, философски размышляя, что же произойдет с ним между двумя секундами - до и после выстрела. Человек, который позвонил прямо в Кремль и выдал афоризм, известный даже тем, кто никогда не читал Эрдмана: «Я Маркса прочел и мне Маркс не понравился!»

Но давайте начнем читать текст не с этого места, а немного выше. «Ктой-то? Кремль? Говорит Подсекальников. Под-се-каль-ни-ков. Индивидуум. Ин-ди-ви-ду-ум».

Режиссер Михаил Бычков, предлагая зрителю жутковатую «одиссею» Семена Семеновича, полностью сохранил авторский текст. Во-первых, это текст, от которого получаешь огромное удовольствие. И он куда глубже, чем кажется на первый взгляд. Как освобождается от липкого страха маленький человек Подсекальников (переставший бояться смерти, а, следовательно, вообще переставший бояться), так и зритель, смеясь над ним, прощается со своими страхами, въевшимися в него на генетическом уровне.

Декорации в спектакле усредненные - голая фанера, все одинаковое в большой коммуналке: двери, табуреты, туалетные кружки, как знак превращения человека в «огромную массу масс» (художник Николай Симонов). И вообще все из фанеры, не слишком надежного материала. В первой сцене есть еще широкая металлическая кровать четы Подсекальниковых: поставленная на попа,она воспаряет над квартирой и - над бытом. Как мечты обыкновенного человека о ливерной колбасе или о чем-то большем (вся мизансцена антрепризна от начала и до конца). В постэлектрификационной темноте квартиры (свет отключен за неуплату) личные счетчики мигают, как беззвучные сирены.

«Самоубийца» по Бычкову - актуален без актуализации, смешон без пережима; остро и чуть печально. Вечная для классической русской литературы тема маленького человека, задавленного жизнью. Тему эту прежние постановщики Эрдмана порою теряли - за лихими поворотами сюжета, за сочным языком героев «эпохи Зощенко», за чудным юмором автора, где постоянно - игра слов, «высокое» и «низкое» рядом.

Если бы пьеса была опубликована в свое время, она вся бы разошлась на цитаты, как «Двенадцать стульев» или «Золотой теленок». «Пусть редактор своею железной рукой вырвет с корнем его половую распущенность... Разрешите мне вам преподать совет: вдохновляйтесь согласно постановлениям... С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против».

Насмешник Эрдман всю пьесу наполнил цитатами - из Чехова, из Горького, и конечно, из Гоголя. «Надо жить, жить, жить, жить», - стенает герой. Приготовьтесь - «для того, чтобы застрелиться». Или: «Есть другая, прекрасная, чудная жизнь»... Конец цитаты: «...жизнь с бельем, с обстановкой, мехами, косметикой».

Если целое поколение русских писателей вышло из гоголевской «Шинели», то русский немец Эрдман вышел, несомненно, из сюртука Хлестакова. Курьер Егорушка появляется в пьесе «Самоубийца» только во втором действии, но он из главных персонажей.

Подглядывает в ванной, строчит статьи-доносы в газету (нам хорошо знаком этот способ «общественного негодования»: травля Солженицына, Высоцкого, Бродского через печать), смотрит на все «с марксистской точки зрения». «Силомер для курьеров не имеет значения, потому что мы силу свою измерили на гражданской войне за свободу трудящихся», - сообщает он, скромно подписавшись под доносом - «Тридцать пять тысяч курьеров». Вспомним: «И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!...»

Но в отличие от безвредно-мечтательного Хлестакова, Егорушка (Евгений Сафонов) подл и опасен. В 1928 году (год создания пьесы) армия сталинских стукачей уже формируется по всей нашей необъятной стране. Егор Тимофеевич - из первых в нее кандидатов, он антипод глуповатого, по-своему честного Семена Семеновича Подсекальникова.

Вот кто ближе всех подошел к гоголевскому Хлестакову. Правда, маленький чиновник из Петербурга сам разливается соловьем, завораживая всех вокруг, а Семена Семеновича поднимает в собственных глазах именно его окружение, состоящее из бывших купцов, «перекрасившихся» писателей, владелиц питейных заведений и прочих знойных красоток.

С тронной речью Хлестакова о супчике прямо из Парижа перекликаются фантазии размечтавшегося Подсекальникова: «Приехать с концерта с хорошим жалованьем, сесть на кушетку в кругу семьи: «Что, полотеры сегодня были?» - «Обязательно были, Семен Семенович». - «А статую, что я приглядел, купили?» - «И статую купили, Семен Семенович». - «Ну, прекрасно, подайте мне гоголь-моголь».

Удачная работа молодого актера Артема Кузина, который и «ревизора» у нас играет в бычковской версии. Подсекальников-Кузин значительнее своего гоголевского собрата, особенно когда начинает размышлять о жизни и смерти. Драматична мизансцена с падающей дверью, которая нависает над ним, как Дамоклов меч. Это добавочное давление на героя - вместе с приставленным к груди пистолетом.

«Сидит в ресторане, как наглый самец, с Маргаритой Ивановной Пересветовой» (Ольга Кутина) Калабушкин(Алексей Карабанов). Рьяно отвоевывает «своего» мужчинку героиня Кутиной. Опутывает словесными сетями Гранд-Скубик - Валерий Емельянов. Вторит ему Виктор Викторович - Илья Володарский. Отец Елпидий в самый патетический момент нашептывает непристойности даме (Юрий Ошеров), дама, пардон, громко гогочет (Жанна Волошина). Точные микророли создают ковыляющая с личным кругом Старушка (Нина Пантелеева) и Старушки на кладбище (Нина Пантелеева и Тамара Цихан).

В этом скопище монстров симпатию вызывают лишь две фигуры. Рыжеволосая, румяная Маша (Елена Краснова) - добрая, глупая, заезженная мужем-домашним царьком. Кротко сносит все капризы и причуды своего Сенечки, очень сильно за ним убивается. Но - остается женщиной: «Сеня был - шляпы не было, шляпа стала - Семена нет. Господи! Почему же ты сразу всего не даешь?» И ее «мамочка».

Лучшую свою роль за последние годы играет Светлана Лаврентьева. Первое ее появление ночью - в безликой советской комбинации, одинаковой для всех в этой стране, - похоже на тяжелые шаги Командора. Но у тихого-мирного Подсекальникова и теща под каблуком. Поворчав для порядка, та идет готовить гоголь-моголь страдающему мировыми скорбями зятьку («до чего он любитель до гоголя, страсть!»)

Много симпатичных общих сцен. Пропал муж, Маша стучится к директору тира, трогательно просит его помочь: «Побежимте!». Они так смешно и неловко бегут. Маргарита Ивановна, на страже своего незаконного счастья, недоумевает: «До чего он любитель вдвоем уходить, это прямо психоз у него какой-то».

Актеры двигаются забавно и пластично, даже изображая «разнузданную цыганщину» и всеобщий флирт, нигде не скатываются в пошлость. Смешно садятся на корточки в кружок - на нынешний манер. Пожалуй, только сцены на кладбище, с пребыванием в гробу мнимого покойника, выглядят затянуто.

Финальный монолог героя как бы пародирует парадные речи «выдвиженцев из народа»: «Вот я стою перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией: что ты хочешь? Чего я не отдал тебе? Даже руку я отдал тебе, революция, правую руку свою, и она голосует теперь против меня. Что же ты мне за это дала, революция? Ничего».

Но Семен Семенович здесь совсем не кажется смешным. Нам понятно каждое слово, как-то по-новому понятно. Он далеко откидывает крышку гроба, та летит чуть ли не в зал. Немая сцена...

Фото Алексея ЛЕОНТЬЕВА

Фотогалерея