"Допрос в плену". Творческий портрет Дальвина Щербакова (Москва)

Выпуск №7-157/2013, Лица

"Допрос в плену". Творческий портрет Дальвина Щербакова (Москва)

Судьба заслуженного артиста России Дальвина Щербакова неразрывно связана с легендарным Театром на Таганке. Здесь он сыграл свои лучшие роли, раскрывшись как актер философского склада с богатой эмоциональной палитрой. В этом году исполняется пятьдесят лет творческой деятельности мастера.

«Как допрос в плену» - так обозначил в интервью свое мироощущение актер. Конфликт, заложенный в самой ситуации, требует от «пленника» собранности, моментальных реакций. Актер всегда готов к «брейку», он балансирует на границе комического и трагического, на стыке лирической исповеди и философии. Непременным атрибутом любого партизана является «легенда» - сродни актерской маске! Пленник связан по рукам и ногам. Но именно в своей физической несвободе он обретает подлинную свободу - свободу духа! Стремление к свободе, постижение самого понятия свободы - есть основная тема Д. Щербакова.

Детство актера прошло на маленькой таежной железнодорожной станции. Можно только догадываться, какие приключения грезились мальчишке под стук колес, куда уводила в мечтах бесконечная лента гудящих рельс. Эта ритмичная, располагающая к размышлению «музыка» звучит в нем до сих пор. Казалось, судьба мальчика была решена «с колыбели». Но однажды в поселок привезли кино, и маленький Дальвин был пленен «великой иллюзией». Деревянный клуб с земляным полом стал для Дальвина отправной точкой в его творческой биографии. Его первыми «учителями» были актеры героического советского кино - Б.Бабочкин, Н.Симонов и «маленький человек» Чарли Чаплин, понятный без слов.

«Зона молчания» является для Щербакова таким же важным выразительным средством, как и психологический жест, и темпераментные реплики. В спектакле «Послушайте!» по поэзии В. Маяковского эта невербальная выразительность нашла абсолютное применение. Поэта представляли на сцене одновременно пять актеров, обозначая различные грани его характера. Дальвину достался молчаливый Маяковский-наблюдатель. Свободный от «словесной руды» диспутов и любовных объяснений, его Маяковский, самый ранимый, олицетворял внутренний мир поэта. Герой Щербакова скуп на слова, но если уж ронял реплики, то они были на вес золота. Тема творческой свободы получила свое продолжение в еще одном поэтическом спектакле Таганки «Товарищ, верь!» Здесь Дальвин представительствовал от лица друзей Пушкина, тех, кто понимал душевные терзания поэта.

Введясь в спектакль «Владимир Высоцкий», Дальвин закономерно получил роль Горацио. «Переселившийся» из одного спектакля в другой, друг Гамлета сострадал уже не принцу, а самому поэту. Щербаков никогда не причислял себя к друзьям Высоцкого. Но оба актера - буквально одногодки, воспитанные в «системе коридорной - на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Как и у В. Высоцкого, помнившего военную Москву, у Щербакова была своя война. Через железнодорожную станцию перед глазами мальчика катилась история страны в судьбах пассажиров. По вагонам поездов, в которых катались мальчишки, пели инвалиды, зарабатывая себе на кусок хлеба. Бывало, что и сами мальцы также пели в вагонах. «Песню Вани у Марии» Дальвин исполняет тягуче, на низах. Сдержанность внешних эмоций только усиливает эффект. Актер будто стискивает зубы, чтобы не выплеснулась на слушателей обжигающая лава личной боли. Совсем иначе решено стихотворение «Ах, откуда у меня грубые замашки». Щербаков играет куражисто, с хитринкой, только в самом финале резко обрывая шутейный тон. Замедляется, приобретая весомость, темпоритм, тембр голоса уходит в гудящие низы. Одно из заключительных стихотворений спектакля - «Когда я отпою и отыграю» - Щербаков читает на открытом темпераменте. Актер постепенно набирает темп, с каждой строчкой разгоняясь, выходя на предел, даже не на крик - на рык.

Надрывно, мощно Дальвин играл Версилова в спектакле «Подросток» по роману Ф. Достоевского. Актер стремительно вел своего героя от показного цинизма к исповеди, в финальном монологе выходя на уровень уже не откровенности, но откровения. Страстный монолог о «невиданном высшем культурном типе всемирного боления за всех» был сродни молитве. Это экзистенциальное боление и мечта о всемирном счастье гнали Версилова прочь из дома, на поиск мифической свободы для всего человечества.

Охваченным сердечной тревогой был в исполнении Дальвина Вершинин в постановке «Трех сестер». Если в знаменитом таганском «Гамлете» роль Судьбы играл Занавес, то в «Трех сестрах» «крылом» судьбы была музыка. Бравурный, но неуловимо трагичный марш Э. Денисова накрывал монологи героев. Этой Музыке-Судьбе невозможно противостоять. Пластика и мимика актера были подчинены законам музыкальной драматургии. Так рефреном «звучала» мизансцена - Вершинин стоял, прижавшись спиной к стене, и ладони его точно пытались нащупать сзади опору. Музыкальной темой «звучала» и «джокондова» улыбка Вершинина. В этой улыбке - мечта о лучшей жизни и сознание того, что «счастья для нас нет и быть не может». Любовь к Маше - робкий безнадежный шаг «не в такт». Вершинин у Дальвина наделен абсолютным слухом. Он слышит голос рока и, привыкший подчиняться приказу, отправляется в дорогу, чтобы больше никогда-никогда не улыбнуться «удивительной, чудной»...

Еще раз Дальвин окунулся в материал «чеховского» плана, когда А. Васильев поставил на малой сцене Таганки спектакль «Серсо» по пьесе В. Славкина. Щербаков был единственным актером Таганки, приглашенным в спектакль. Васильев освободил Дальвина от довлеющей над актером формы таганских спектаклей. Но под кажущимся отсутствием формы скрывалась четко выстроенная «биомеханическая» пластическая партитура. Это слияние режиссерских методов создало идеальную среду для Дальвина. Актер заиграл открыто, эмоционально, словно паря над землей, «танцуя» роль. Сам он формулирует это как игра «в манере яркого реализма».

Каждая новая работа для актера - это психологический поединок с образом. Плененный ролью, он одновременно становится «следователем», допытываясь мельчайших подробностей «жизни человеческого духа роли». В спектакле «Шарашка» Дальвин в образе Бобынина буквально проиграл на сцене ситуацию «допроса в плену». За свой бесконечный срок Бобынин вполне постиг диалектику взаимоотношений палача и жертвы. Заключенный, лишенный материальной зависимости и сердечных привязанностей, неподвластен правителям. В небольшой сцене Щербакову удалось показать огромный спектр эмоций - от полного презрения до отчаянной ярости. В кругу товарищей по «шарашке» Бобынин-Щербаков, достигший горькой свободы ценой невосполнимых потерь, признавался в потаенных душевных терзаниях: «Вчера я сказал министру, что у меня ничего не осталось. Но я соврал: а - здоровье? А - надежда? Да и потом это проклятое «интересно»!

Апогеем магистральной темы актера стала роль мастера в спектакле «Мастер и Маргарита». Первый Мастер в сценической судьбе романа, Дальвин Щербаков и сегодня выходит на сцену Таганки, чтобы снова и снова пережить со своим героем его прекрасную и горькую судьбу. Ю. Любимов определил место Мастера, который «все угадал», на равных между Воландом и Иешуа. Критерием точности образа на границе быта и экзистенции является чутье Дальвина, его неспособность к фальши. В его приглушенных интонациях, завораживающей мелодике речи звучит музыка булгаковского слога - романтически приподнятого и трагичного. Как говорит сам Щербаков, «роль Мастера - это рассказ о человеке». Режиссер лишил актера массы полноценных сцен, но театральная условность способна сделать насыщенное прошлое более реальным, чем реальность в «больничных кальсонах». В калейдоскопе сменяющихся образов остается только восхищаться мастерством актера, умеющего нести свою тему в нелинейном режиссерском построении. Дальвин не позволяет себе подробно «переживать» психологический рисунок, «пунктиром» намечая оттенки эмоций. Эта кажущаяся легкость - результат тщательной работы Щербакова над образом. Мастер в трактовке Дальвина не знает страха. «Чудовищная неудача с романом» надломила его, и бояться больше нечего. Констатация «плена» - «Мне удрать некуда» - относится не к дому скорби, а к миру вообще. Добровольное заточение - попытка освободиться от этого «на редкость фальшивого» мира. Но и здесь от воспоминаний «и ночью, и при луне нет покоя». Избавление приходит в лице Воланда, дарующего Мастеру свободу абсолютную, непостижимую: «Он не заслужил свет. Он заслужил покой».

Выбрав в юности актерскую стезю, Д. Щербаков обрек себя на добровольный плен - как известно, профессия актера - одна из самых зависимых. Глубина и богатство таланта, самобытность Дальвина вот уже полвека позволяют ему и в плену профессии оставаться свободным в выражении своей жизненной позиции, отстаивать духовную свободу в своих ролях. Он, как и его романтический Мастер, свободен в палате сумасшедшего дома под названием «театр».

 

Фото А.Стернина

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.