Трагедия познания / "Царь Федор Иоаннович" (ЦАТРА)

Выпуск №9-159/2013, Премьеры Москвы

Еще в процессе работы над второй частью исторической трилогии о русских монархах, трагедии «Царь Федор Иоаннович», Алексей Константинович Толстой писал о ее композиции: «Если представить себе всю трагедию в форме треугольника, то основанием его будет состязание двух партий, а вершиною весь душевный микрокосм Федора, с которым события борьбы связаны как линии, идущие от основания треугольника к его вершине или наоборот».

Навсегда вписан в историю отечественного театра спектакль К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, которым открывался Московский художественный общедоступный, с Иваном Москвиным, сыгравшим Федора.

Это было сто пятнадцать лет назад...

До недавнего времени в репертуаре Малого театра жил легендарный спектакль, поставленный Борисом Равенских с Иннокентием Смоктуновским в главной роли, которую позже сильно, ярко и совершенно по-разному воплотили Юрий Соломин, Эдуард Марцевич...

Его премьера состоялась сорок лет назад...

Разумеется, были и другие спектакли, в которых прославились отечественные артисты из разных театров, разных городов.

Однако эта богатая театральная хроника не смутила и не остановила Бориса Морозова, поставившего сегодня в Театре Российской Армии одну из величайших национальных трагедий - потому что, по мысли режиссера, время ее отнюдь не прошло. В каком-то очень серьезном смысле история, повторявшаяся на протяжении нескольких веков в нашей стране, обернулась к нам, живущим в начале второго десятилетия ХХ1 века, необходимостью осознания и ответа. Вероятно, именно потому и получился у Морозова спектакль такой яростный, страстный, пронизанный личным чувством не только режиссера, но и буквально каждого из многочисленных персонажей трагедии.

Мне давно не доводилось видеть на сцене такого сильного, слаженного, заряжающегося энергией друг от друга ансамбля участников - здесь виден каждый, здесь нет случайных, эпизодических лиц, потому что Борис Морозов ни на миг не забывает, что ставит центральную часть трилогии, ту, в которой запечатлен переходный момент: между Иоанном Грозным и Борисом Годуновым (то самое состояние треугольника в почти полярно противоположных временах, о котором писал А.К. Толстой), а многие участники развертывающихся перед нами событий прожили часть своих биографий при Иоанне и предстанут совсем иными в «эпоху Бориса»...

Именно здесь, в «Царе Федоре Иоанновиче», происходит раскол в семье князей Шуйских - и этот раскол со всей очевидностью докажет, что никогда не было между ними единомыслия: лишь князь Иван Петрович, выразительно, мощно сыгранный Валерием Абрамовым, искренне болел душой и мыслью за страну, думал об укреплении государства, о его целостности. Но... неправедными путями пришел к мысли об уничтожении противника, Годунова. И какой искренней мукой становится для него вынужденность взять на себя «вольный грех и вольную вину», попытаться убедить царя в необходимости расстаться с бесплодной царицей. «Мой путь не прям... лучше пусть безвинная царица пропадает, чем вся земля!», - слова Шуйского звучат с пронзительной болью и тоской, потому что с той минуты, когда он вступил на этот путь, неизбежно начнется горькое прозрение...

Именно в этой центральной трагедии пройдет свой непростой путь познания Андрей Петрович Луп-Клешнин в блистательном исполнении Виталия Стремовского - путь от дядьки царя Федора до яростного сторонника Бориса Годунова, чтобы потом, в третьей трагедии, принять схиму. И в последних сценах спектакля, когда у Луп-Клешнина уже нет реплик, Стремовский словно на наших глазах медленно осознает, к чему были направлены его усилия...

Борис Морозов несколько неожиданно, но чрезвычайно современно и интересно прочитал образ царицы Ирины Федоровны. Татьяна Морозова выразительно, ярко создает характер подвижный, не напоминающий ни в чем безответную голубицу, озабоченную лишь спокойствием мужа. Она - сестра Бориса Годунова, так же, как и он, наделенная долей лукавства, умения убеждать. Какими «говорящими» взглядами обменивается она с братом в начале спектакля, когда речь заходит о царевиче Димитрии, как уговаривает князя Шуйского примириться с Годуновым... Но наступит момент, когда и она поймет подлинный масштаб трагедии, ужаснется расчетливой жестокости брата и растворится в любви и жалости к своему мужу...

А Борис Годунов в сдержанном, но невероятно мощном внутренне исполнении Николая Козака неожиданно заставляет задуматься об одновременной наивности и коварстве тех, кто медленно и неуклонно стремится к власти: от самого низкого места на скамье в трагедии «Смерть Иоанна Грозного» этот человек, обладающий талантом просчитывать жизнь, словно шахматную партию, на несколько ходов вперед, пройдет уверенно и скажет с горечью в последней части: «Достиг я высшей власти...» И это предчувствие, предощущение того, как много придется еще совершить неправедного и скольких предать, заложено Николаем Козаком в каждой минуте его сценического существования.

Царь Федор Иоаннович предстает не хрестоматийным почти юродивым, как чаще всего трактовали этот образ в сценических интерпретациях. Николай Лазарев играет истинного сына Иоанна Грозного, в чьих жилах течет отцовская кровь. Ярко и сильно артист создает характер, определенный Н.М.Карамзиным в «Истории государства Российского» как «малолетство духа» - он умудрился остаться ребенком и в своем стремлении все и всех примирить, и в страстном желании добра для всех, и в увлечении медвежьей травлей и кровавыми кулачными боями, о которых рассказывает едва ли не взахлеб, и в попытках не знать, не ведать государственных забот с их неизбежными интригами и «кривыми путями», и в поддразнивании любимой жены тем, как смотрела на него в церкви княжна Милославская, и в радости от одного лишь предвкушения игр с маленьким Димитрием, когда его вернут из Углича... Но минуты охватывающей его ярости поистине страшны - когда Федор вонзает в пол посох, когда он гневно вопрошает: «Я царь или не царь?», когда неожиданно резко прерывает старика Богдана Курюкова (отличная работа Александра Чутко!), ведущего свой бесконечный рассказ, когда огнем вспыхивает его взгляд на Годунова...

Он отнюдь не кроток, этот Федор, он, по словам Шуйского, бесхитростен и прост: «Простота твоя от Бога...» Но и в самой что ни на есть простоте скрываются порой бездны, неведомые человеку. И Федор знает эти бездны.

Борис Морозов (он же вместе с художником Михаилом Смирновым стал автором сценографии) выстроил на сцене мир, в котором за одним частоколом скрыт другой, а за ним - барьер глухо отгороженного от народа пространства. Тревожная музыка Рубена Затикяна, сопровождающая действие, постоянно настраивает на ожидание новых и новых бед, и звучащие в ней колокольные перезвоны не сулят ни возрождения, ни духовного раскрепощения. Потому что, по мысли режиссера, вряд ли что-то когда-то изменится в нашей несчастной стране: противоборство кланов, борьба за собственные интересы, ловко прикрываемая борьбой за единство государства, предательство, жестокость, жажда власти - все это скрыто в человеке. А он вряд ли способен измениться. Это не может не вызывать горечи и отчаяния, но усовершенствовать человеческую природу никому еще не удавалось...

И потому в финале спектакля медленно, искушающе, из самой глубины сцены движется на нас пустой трон - символ власти...

И есть в спектакле Бориса Морозова еще один очень сильный для меня эмоциональный момент: когда-то на этой сцене родился легендарный, незабываемый спектакль Леонида Хейфеца «Смерть Иоанна Грозного» с гениальным Андреем Поповым в главной роли. По сей день он живет в памяти одним из великих театральных потрясений, и когда я увидела на сцене этот медленно надвигающийся на зрительный зал трон, а потом посох в руках Федора, - я испытала настоящий шок: предметы, пришедшие из того спектакля, причудливой и очень важной символикой соединили не только эпохи нашей жизни (почти полвека!), но и традиции высокой преемственности, которая для Бориса Морозова неотменима ни в какие времена. Он умеет дорожить памятью и свято хранить ее. Ученик Андрея Алексеевича Попова, Борис Морозов словно возвращается сегодня к его урокам, осмысливая их современно, горько и сильно.

Потому что трагедия познания, как бы ни было это больно и страшно, заключает в себе необходимые уроки.

Необходимые, чтобы жить дальше.

Фото Вячеслава Быстрицкого

Фотогалерея