Мистика биографии / "Всполохи" Леонида Хейфеца

Выпуск №2-162/2013, Взгляд

В №6 журнала «Октябрь» вышли воспоминания режиссера Леонида Хейфеца «Всполохи» - о его детстве, юности и упрямой дороге в театр.

Режиссера Леонида Хейфеца читателям представлять не надо. Разве напомнить, что книга эта у него не первая. В 2004 году вышла замечательная «Музыка в лифте», - с рассказами о его спектаклях и телевизионных постановках, о людях, с которыми его свела судьба, с размышлениями о жизни, театре, искусстве. А еще раньше вышло «Призвание» - своеобразное руководство для молодых людей, жаждущих поступить в театральный институт, - конечно же, с элементами воспоминаний и с короткими портретами великих - Игоря Ильинского, Марии Кнебель, Алексея Попова...

Но «Всполохи» от первых двух книжек решительно отличаются.

Прежде всего, это никакое не руководство для абитуриентов, - хотя жаждущим идти в театр «и умереть в нем» и окажется полезным.

Но это и не «Музыка в лифте», - хотя какие-то эпизоды из жизни автора, описанные в ней, вошли и во «Всполохи». Например, начало войны. Например, эвакуация с ее голодом и холодом. Например, какие-то истории из бытия и быта послевоенного Минска...

Но если любой их этих эпизодов, разбросанных по большой книге, встречается в гораздо меньших по объему «Всполохах», то в них он уже не просто эпизод, - а яркая картина.

Еще точнее: сюжет.

Например, в «Музыке...» есть рассказ о начале войны: «Мы с мамой и тетей в эти дни оказались на курорте в Евпатории, куда отправились 6 июня и куда должен был приехать папа: 6-го числа его не отпустили с работы и пообещали дать отпуск через две недели. Через две недели началась война». Там есть и упоминание о близком друге автора Юре Коржикове, и о том, как папа этого Юры, профессиональный военный, капитан, в первый день войны учил абсолютно гражданского человека Ефима Хейфеца наматывать портянки...

Но в большой книге это эпизод, а во «Всполохах» развертывается целая судьба друга Юры. Сначала страшная: оккупация, облава, отправка из Минска в Польшу на работу и даже - в немецкую разведшколу. Потом, вроде, благополучная: из разведшколы он сбежал к своим, стал «сыном полка» и даже - редчайшее на войне везение - нашел отца, который к тому времени был уже полковником, комендантом города Франкфурт-на-Одере! Потом еще более благополучная: после войны Юра окончил институт, стал директором школы...

И - страшный конец: спился. И умер: «На улице. Возле какого-то магазина. Зимой».

То есть в большой книге история Юры Коржикова - эпизод. Во «Всполохах» небольшая, но - история. Сюжет.

С завязкой про оккупацию, про ужас ее. Про облаву и депортации.

С перипетиями про еще больший ужас - разведшколу, где обучали предательству. Про побег. Про встречу со своими, про то, как счастливо нашел отца. Как в послевоенном Минске учился в институте, и стала замечательно складываться карьера...

И как параллельно с этой внешней стороной шла жизнь внутренняя - где опаленная войной детская душа не имела покоя. Где эта душа жаждала выздороветь, выпрямиться, - и делала она это единственным известным тогда способом: пьянством. Как пьянство началось еще в школе, как оно продолжалось и развивалось, и к какому страшному финалу привело...

И вот так же точно, по железным законам, выработанным с Бог знает каких времен - с «Гильгамеша», с «Одиссеи», или уже с Софокла и Еврипида, - разворачивается во «Всполохах» история молодого человека, одержимого театром.

Потому что в каждой главке, - от первой под названием «Соседи», через «Лица войны» и «Послевоенные дворы» к двум последним - «Путь к ГИТИСу» и «ГИТИС» - прослеживается история человека, театром одержимого, о театре мечтающем и живущим только театром.

Понятно, что в первых главах это страсть, эта мечта просматриваются только в свете уже всей книги, - потому что какая там страсть, когда «все время хочется есть»!

Какой к черту театр, когда мальчику «мерещилась рисовая каша, белая, с желтым куском масла посередине»!

Но какая же, скажу я сегодня, красивая картинка - эта белая тарелка с желтым маслом посередине, какой образ!..

«Всполохи» просто переполнены такими историями. Такими яркими картинками. Такими образами, которые собираются в одну красивую и главную историю: о том, как необыкновенный минский мальчик заболел театром, и как он поступил в ГИТИС на курс великих учителей Алексея Дмитриевича Попова и Марии Осиповны Кнебель, - хотя не было у него для этого решительно никаких возможностей!

Потому, во-первых, что послевоенный Минск ни к какому театру не располагал.

Скажу уж: оказалось, что какое-то небольшое время, а точнее 4 года, мы с Леонидом Ефимовичем жили в одном городе. Нет-нет, знакомы не были, - я был подростком, он - юношей. Но роскошные по тем временам корпуса Минского политехнического института, где Хейфец учился «на инженера», были всего в одной автобусной остановке от Минского политехникума, где учился я - на техника-строителя. Так что свидетельствую: все написанное им о Минске середины 50-х годов - чистая правда: и город в развалинах; и общие, на несколько дворов, дощатые туалеты над выгребными ямами; и печи в домах, а во дворах сарайчики с запасами дров... И, наконец, ощущение постоянной опасности.

Цитата: «Нужно сказать, что в Минске, как, я думаю, и в других городах СССР, буквально вспыхивали эпидемии воровства и бандитизма». И еще одна - из небольшого рассказа о возвращении автора в тот двор, в котором вырос: «Где все эти мальчишки и девчонки, многие - моложе меня?.. Розу, приревновав, убил штыком муж-кореец, которого она привезла с Камчатки, где работала на рыбзаводе. Генка-фиксатый умер в тюрьме. Ленька-тяни-толкай спился. Сестра его ... повесилась в складском помещении Минского ГУМа...» И еще, и еще: кто-то сгорел, кто-то еще спился, кто-то превратился в бомжа, - потому что могучему государству, запугивающему весь свет, оказались не нужны его граждане. Ни те, кто победил в страшной войне, ни те, кто пережил ее ребенком или подростком.

И вот в этой «обстановочке» - театр?..

Больше того, он ведь хотел поначалу поступить в медицинский, но в самом начале 50-х, когда в стране установился государственный антисемитизм, человеку с фамилией Хейфец сделать это было невозможно никак!

Но и в театральный с такой фамилий тоже было никак. Даже после смерти Сталина. Даже после ХХ съезда КПСС, который «разоблачил культ личности». Даже...

Впрочем, что повторять известное: чтобы еврею поступить в театральный институт, да не просто в театральный, а в ГИТИС, да после ГИТИСа не уехать на периферию, а получить приглашение от двух московских театров, нужно было иметь не только талант. Нужно было иметь нечто уникальное. Или - по слову самого автора «Всполохов» - мистическое!

Еще одна цитата: «Мне кажется, будто кто-то почувствовал мою энергию, нечеловеческую по накалу маниакальность, заряженность и сказал: «Надо помочь этому парню».

«Кто-то» он пишет со строчной буквы, но мне кажется, без вмешательства сил, которые выше и лучше нас, тут не обошлось.

Поэтому несколько слов не столько о «Всполохах», сколько об их авторе.

Никогда не забуду первой его репетиции, на которой мне довелось быть. Потом этих репетиций было много - завлит на театре должность неопределенная и неопределимая, но возможность видеть таинство репетиций входила в число самых больших ее плюсов...

Так вот на этой первой для меня репетиции в театре Советской Армии человек поднялся на сцену...

Человек вполне обыкновенный - невысокий, плотный, с небольшим (очень небольшим, но тем не менее) брюшком; еще не лысоватый, но волосы уже как бы чуть реже, чем лет десять назад, когда я его увидел впервые...

Человек, подчеркиваю, конкретный, земной, режиссер Леонид Ефимович Хейфец.

Он подошел к артистам, стал им что-то говорить...

И я - замер.

Надо сказать, что в театре вообще я работал далеко не первый год и на репетициях бывал много и часто. Не один и не десять раз видел, как режиссер объясняет артистам очередную сцену, эпизод, короткое мгновение роли... Но здесь происходило нечто, чего я раньше не видел никогда!

Не видел артистов с такими завороженными - я не преувеличиваю! - лицами.

И не видел режиссеров, которые бы преображались так, как преобразился этот невысокий, плотный и т. п. человек.

Нет-нет, внешне - это был все тот же Леонид Ефимович Хейфец. Внешне он, как положено режиссеру, что-то говорил, что-то при этом слегка показывал...

Но слова, но фразы, которые слушали артисты, он не произносил, как все мы, а они из него... не могу найти точного слова - как бы изливались! Как бы говорил не он, а через него - некто неведомый и непознаваемый!

Потому что это был богатейший поток - и не информации только, а сокровенных, чуть ли не сакральных знаний! В них были наблюдения тончайшего психолога. В них были размышления блистательного театро- и литературоведа. В них были удивительно точные наблюдения над какими-то эпизодами из реальной жизни самых разных людей. В них мелькали цитаты из авторов великих и авторов не великих, но точных и умных... (Честное слово, я неплохо начитан, но кое-что из того, что он произносил цитатно, по памяти, мне пришлось потом искать и искать!)

И самое главное: вся бездна информации и чувства складывалась в такую точную и зримую картину сценического действия, что когда закончился сеанс этой театральной - именно, именно! - мистики, и артисты очнулись от транса, они тоже стали творить чудеса!..

Так вот «Всполохи» - сродни той давней уже репетиции. И еще многих его репетиций, и многих его бесед. И наших прогулок в скверике между театром и бывшим Екатерининским институтом, где тоже рождались у него немыслимой красоты идеи и образы. И еще многих и многих встреч, на которых этот внешне совершенно обыкновенный человек превращался в некое непонятное существо, наполненное некою высшей силою.

Может быть, сила эта называется - талант.

Может быть.

А может и как-то иначе.

В любом случае, история мальчика, который преодолев все мыслимые и немыслимые препятствия, поступил в ГИТИС, окончил его и стал одним из самых выдающихся режиссеров отечественного театра, просто просится - если не на сцену, то на экран. Или уж, по-современному, на телеэкран, в сериал.

Другой разговор, сумеют ли нынешние молодые режиссеры увидеть в ней сюжет - пьесы ли, сценария и, более того, поставить этот сюжет красиво и точно.

Потому что неслучайно, я думаю, автор назвал свои воспоминания словом «всполохи», у которого много значений. Например, «яркая вспышка света, огня». Например, «блеск молнии, зарницы»...

Но и «тревожный звон, оповещающий о бедствии». Но и «набат».

Отсюда - еще одна, последняя, цитата из «Всполохов»: «Обстановка сейчас как никогда трудная. На моей памяти не было такой остроты, такой борьбы, такой, я бы сказал, нацеленности на уничтожение русского психологического театра. Некоторые его уже похоронили. Но мне кажется, что похоронщики торопятся»...

С подобной уверенностью может говорить только режиссер, обладающий знанием именно высшим. Мистическим. Которое вселяет абсолютную уверенность в том, что какие бы препятствия не возникали в пути, истинный талант судьба обязательно приведет в театр.

И театр его - примет.

Фотогалерея