Самый счастливый возраст / Татьяна Сельвинская (Москва)

Выпуск №3-163/2013, Гость редакции

Лауреат Государственной премии России, почетный член Российской Академии Художеств Татьяна Сельвинская - человек не просто известный, но легендарный.
За свою долгую творческую жизнь она оформила около 200 спектаклей по всей стране - «от Москвы до самых до окраин». Воспитала множество учеников. «Школа Сельвинской» - это, как принято сейчас говорить, бренд.

Татьяна Ильинична не скрывает своего возраста - ей 85. Но по-прежнему, какая бы погода ни стояла на дворе, она неизменно отправляется в мастерскую. Работает каждый день. Ее картины приковывают к себе взгляд, завораживают. В них резкость контрастов и страстность линий. Но есть нечто, что их объединяет - все они необычайно театральны. Татьяна Ильинична и сама признается: «В театре - я живописец, а в живописи - театральный художник».

Наверное, каждый человек встречает в своей жизни самых необходимых ему людей - любимых, друзей, единомышленников. О необходимых людях, соединенных с ней родством, профессией и обстоятельствами мы и поговорили с Татьяной Ильиничной.

- Татьяна Ильинична, можно сказать, что вы родились в семье очень известного поэта?

- Известного - не то слово. В 1927 году, когда я родилась, у папы была слава. Его пьесу ставил Всеволод Мейерхольд. Его очень ценил Владимир Маяковский, с которым у них хоть и были разногласия, но чисто литературные.

- А с кем дружили ваши родители?

- Они были очень близки друг другу. А когда супружеская пара по-настоящему близка, потребность в друзьях очень невелика. Летом мы жили в Переделкине, и там круг общения был очень широким. В Москве же он резко сужался. Родители дружили с Верой Инбер. Это целая история: когда-то отец и Инбер были любовниками, но, когда появилась мама, Вера Михайловна повела себя благородно и сразу ушла в сторону. Но дружить они продолжали.

В Переделкине жизнь была бурной. Ежевечерне поколения играли друг с другом в волейбол у Афиногеновых. После этого - танцы у Николая Погодина или у нас. Папа привез из Англии красный патефон с пластинками, а Погодин коллекционировал радиолы, о которых тогда и слыхом не слыхивали. А еще приходили семьями на первую читку пьесы, повести, стихотворения. Папа разрешал мне сидеть вместе со взрослыми. Говорил: «Что поняла - то твое». У нас собирались замечательные компании. Родители общались с Леоновым, Погодиным, Афиногеновым, Пастернаками. Мама играла с его женой в покер. Моей первой любовью стал Стасик Нейгауз, пасынок Пастернака. Я влюбилась в него в 6 лет. Со Стасиком мы ходили заниматься пластикой в Дом литераторов. Он ежедневно играл на пианино. Стал роскошным музыкантом. Я позже брала у него уроки.

Моим первым мужем был Миша Иванов - пасынок Всеволода Иванова. На самом-то деле он был сыном Бабеля, о чем даже не догадывался. Ему рассказали об этом только в шестнадцать лет - он пережил настоящую трагедию. Я в детстве умирала от страха, что мой папа окажется не моим папой.

Папа меня обожал и очень много занимался мной. Среди моих друзей полно любящих отцов, но мало кто из них настолько серьезно занимался своими детьми. Я начала рисовать в 2 года. С семи лет отец каждое воскресенье ходил со мной в Музей западного искусства, в Третьяковку, Пушкинский музей. Рассказывал о художниках, о картинах. А в 11 лет я стала учиться живописи у Роберта Фалька.

- Как вы попали к нему?

- Папа дружил с женой Всеволода Вишневского - художницей Софьей Касьяновной Вишневецкой - ученицей Фалька. Она ему и посоветовала обратиться к Роберту Рафаиловичу. Некогда он являлся профессором и деканом живописного отделения ВХУТЕМАСа. 10 лет стажировался в Париже. Но в то время был в немилости у властей и едва сводил концы с концами. Он согласился давать мне уроки живописи.

Фальк жил напротив Дома на набережной, мы - в Лаврушинском переулке, поэтому в 11 лет я могла одна ходить на занятия. Мастерская у него была изумительная - большая, достаточно аккуратная, с пепельным светом. В ней стоял клавесин, он играл на нем. Ставил мне натюрморты, и я их писала. Он меня только хвалил и играл, а я под его музыку писала. Я два года училась у него, до 1941-го. В 1941 мы с мамой и сестрой (отец был на фронте) уехали в эвакуацию, вернулись через два года, и я снова пошла к нему. Но удивительное дело, до войны он с папы брал деньги, а после войны перестал, хотя был уже совершенно нищим. Тогда папа, чтобы помочь ему материально, заказал ему мой портрет. Фальк приезжал в Переделкино ежедневно: один день писал меня в красном платье, а другой - в голубом. Когда Роберт Рафаилович Фальк умер, я спросила вдову, почему он перестал брать деньги за уроки со мной, и она ответила, что он считал меня талантливой. То, что я была ученицей Фалька, потом осложнило мою жизнь - его же считали «формалистом». И при Сталине, и при Хрущеве он был «в загоне». Меня дважды не принимали в Суриковский институт. И дело тут не в том, что я ученица Фалька. Просто я была им обучена, и это чувствовалось. Только вмешательство папы помогло мне стать студенткой. Среди друзей Роберта Рафаиловича были и Святослав Рихтер, и Евгенией Габрилович. Святослав Рихтер брал у него уроки живописи.

- Своим учителем вы считаете и Александра Тышлера. Его-то вы выбрали уже сами?

- Это произошло тоже благодаря папе. Александр Григорьевич в свое время как художник оформил папину поэму «Уляляевщина». Он даже подарил ему свою единственную абстрактную картину. Услышав мою фамилию, он сразу же на нее отреагировал, и мы стали общаться.

Он был не только гениальным художником, но и изумительным человеком. Очень верным. Более двадцати лет ухаживал за парализованной женой. Об Александре Григорьевиче никогда нельзя было сказать «старик». Это как-то совершенно не вязалось с его обликом. Он всегда был человеком с молодой душой. И молодость его была незаемная. Она - итог труда, опыта, сохранности чувств. Его интересовало все. Могу гордиться тем, что когда меня принимали в МОСХ, Тышлер голосовал за меня.

- А почему вы выбрали специальность сценографа?

- А я ее и не думала выбирать. Это достаточно драматичная история. После третьего курса, когда началось распределение по мастерским, на лето нам дали задание написать жанровую картину. Я этот жанр терпеть не могла и сейчас терпеть не могу. Вместо жанровой картины я написала портрет. Тогда меня «сослали» на театральное отделение. Полгода я прорыдала, потому что хотела быть живописцем. А через полгода поняла, как мне повезло. К какому замечательному мастеру я попала. Михаил Иванович Курилко - потрясающая личность. Теперь я каждое утро просыпаюсь и благодарю Бога за то, что так случилось. Это было чудо - по-другому не назовешь.

- Чем же вас потряс Михаил Иванович?

- Это был самый блестящий педагог института. Он знал все и все умел. Он выполнил самый большой и превосходный офорт в мире. Построил уникальный театр в Новосибирске, оснащенный новейшей техникой. Сочинил либретто и декорации к балету «Красный мак», а духи того же названия созданы египетским специалистом по запаху его кожи. Он охотился на тигров, скрывался в подполье, безошибочно отличал подлинник от фальшивки, был знатоком вин, экспертом всего и вся, страстным коллекционером, замечательным садовником. Его собака подходила к телефону, а кошка (сама видела) подымала лапу с растопыренными когтями и просила еду.

Я до сих пор свято верю во все его рассказы о себе и легенды о нем. Он уверял даже, что знает, как зачать мальчика, а как девочку.

Я до смерти влюбилась в него, семидесятидвухлетнего, а ему нравилась наша смазливенькая секретарша. Он возил ей в элегантных чемоданах необычайную, им самим выращенную, махровую, всю в росе сирень, а она видела в нем только пошлого старика.

После третьего курса, при распределении по мастерским, когда в институте начиналось избиение младенцев, он подбирал всех двоечников и брал к себе. Он вел у нас театральную композицию, лепил наши души и формировал мышление. Он замечательно учил нас, относясь к нам, отверженным, с особым уважением.

Когда его спрашивали: «Как вы из таких отсталых делаете отличников?», - он отвечал: «А я им просто не мешаю». И это была единственная ложь, слышанная мной от него. Институт я окончила на «отлично».

- Вы помните, какой первый спектакль вы оформили?

- Конечно. Три года я сидела без работы - женщин-сценографов тогда в театре не признавали. А в 56-м году вышла замуж за человека, который жил в Одессе. Надо было уезжать из Москвы, и я была в панике от того, что лишаюсь среды, к которой привыкла. Пошла к Фальку с моими портретами. Фальк посмотрел и сказал: «Очень хорошо, что ты уезжаешь. Не пиши ничего, пока не потянет», - гениальный совет. Я только потом поняла, в каком он был ужасе от тех работ, которые я ему показала. Полгода я не писала. Но не успела я еще выйти замуж, а мне из театра в Одессе прислали приглашение на работу. Часто говорят - талант на потомках отдыхает. Об этом твердили искусствоведы в МОСХе. Они утверждали, что я бездарна. А в театре меня сразу же приняли на ура. С первого же спектакля сказали, что чувствуется отец. На премьере моего первого спектакля - «12 стульев» - оказался Михаил Светлов, с которым мы были знакомы. Он ко мне подошел и сказал: «Вы лучший художник Союза Советских писателей». С тех пор я стала оформлять спектакли в огромных количествах - от Одессы до Магадана. Иногда по три одновременно. Каким образом? Ведь не было рекламы, пиара - я этому до сих пор удивляюсь. Вообще чудес на свете много.

- Одесса сыграла особую роль в вашей жизни?

- Безусловно. Три главных моих режиссера были связаны именно с этим городом. Там я познакомилась с Наумом Орловым. Он руководил в то время Одесским ТЮЗом и предложил мне быть там главным художником. Я отказалась - побоялась, что не смогу заниматься живописью, а мне хотелось быть живописцем. С Наумом Орловым мы потом проработали вместе 30 лет в Челябинском театре драмы, который он возглавил. Это был чудесный человек - широко образованный и глубоко порядочный. Порой Наум даже страдал из-за своей порядочности. Он часто назначал актеров на роль из жалости. Иногда ему говорили: «Зачем Вам такая большая труппа», - а он отвечал: «Если я их выгоню, они умрут под забором».

Благодаря Науму Орлову я познакомилась с Михаилом Левитиным (ныне художественный руководитель театра «Эрмитаж»). Мише было тогда всего-то 20 лет, но его уникальный талант уже был очевиден. Я сделала с ним дипломный спектакль в Казани, а затем, как только он приступил к постановке «О том, как господин Мокинпот от своих злосчастий избавился» в Театре на Таганке, тут же позвонил мне (я оформляла спектакль в Киеве) и попросил быть у него художником. Мы долго говорили с ним. Время переговоров заканчивалось, но он так просил телефонистку, чтобы его не разъединяли, что она не решилась этого сделать. Он уже тогда умел убеждать. Я стала художником этого спектакля. Наблюдала, как отчаянно он спорил с Юрием Любимовым (на такое мало кто способен).

Феликс Берман - тоже из Одессы. Это поразительный режиссер. Человек-оркестр. Шумный, экспрессивный, яркий. Он фонтанировал идеями. Он, как и Петя Фоменко, ученик Гончарова. Феликс пригласил меня оформить его дипломный спектакль «Четвертый» Константина Симонова. Гончаров узнал, что он приглашает меня, и стал его отговаривать: «С женщиной никогда дела иметь не надо. У нее будет муж, будет ребенок». Феликс пренебрег этим советом. А у меня в это время действительно был 4-х месячный сын. Он лежал в коляске на балконе. Феликс качал коляску, а я в это время делала макет. Симонов был в восторге от спектакля. После этого мы сделали с Феликсом несколько постановок. Все они были яркими, запоминающимися. Мне жаль, что он до сих пор недооценен.

Благодаря Феликсу жизнь свела меня и с Петей Фоменко. Они же учились на одном курсе, и Феликс много рассказывал мне об этом гениальном студенте. В свою очередь он много рассказывал ему обо мне. Не будучи со мной знакомым, Фоменко предложил мне преподавать сценографию на его курсе в ГИТИСе. Я страшно волновалась. Помню, стою на кухне, собираюсь варить курицу. На плите стоит кастрюля с кипятком, я беру курицу и вместо с ней опускаю в кипяток обе руки. У меня даже пятен не было, до такой степени я нервничала. Первый наш совместный, еще студенческий, спектакль «Волки и овцы». Затем мы сделали один из лучших его спектаклей - «Без вины виноватые». У него было обаяние бешеное. В него невозможно было не влюбиться. А как потрясающе он вел репетиции. Сам за всех играл. Потом говорил: «А теперь забудьте обо мне». И все актеры играли у него потрясающе.

Отношения у нас складывались по-разному. Несколько раз он меня «предавал» - приглашал делать спектакль, а потом брал другого художника. Потом извинялся, много раз повторял, что испытывает передо мной чувство вины. Ходил на мои выставки, а я смотрела все его спектакли. А однажды он ради меня совершил подвиг.

- Какой же это подвиг?

- Спектакль «Без вины виноватые» показывали в Женеве. Этот спектакль требовал каждый раз нового решения в пространстве. Петя попросил меня сделать дорогу цветов. Я сделала. Когда спектакль начался, я села в середине зала вплотную к этой дороге цветов. Спектакль закончился. Публика была в восторге. Актеры вышли кланяться, а я не люблю выходить на поклоны, и Петя это знал. Вдруг вижу, что он идет на сцену по дороге цветов с гордо поднятой головой. Доходит до меня и начинает меня тащить. Я говорю: «Петя, я не спортивная. На мне длинная юбка. Я не влезу». Он меня не слушает и продолжает тащить. Кончилось тем, что на глазах у изумленной публики я упала прямо к его ногам. Он меня поднял. А незадолго до этого он перенес инфаркт. Я потом ему сказала: «Вы же могли умереть». Он ответил: «Да, я себя очень плохо чувствовал». Это действительно был подвиг. Я его оценила.

- А сейчас вы работаете в театре?

- Я сейчас физически не могу делать декорации, заниматься цехами. Писать картины - пожалуйста. Но год назад судьба сделала мне подарок. Ко мне в мастерскую приехала Ника Косенкова. Я знаю ее давно, это совершенно потрясающая женщина - актриса, режиссер, известный педагог по технике речи, автор собственной методики постановки голоса, поэт. А недавно она создала первый домашний профессиональный театр «НИКИНДОМ». Когда она увидела в мастерской мои работы по Шекспиру, то тут же предложила использовать их. Она купила ткани в цвет моих картин (мой любимый сценический материал) и иногда даже строила мизансцены по моим картинам. Все ее спектакли сейчас идут с моими картинами. Так я стала главным художником этого уникального театра.

У меня сейчас самый счастливый возраст в жизни. Я полностью свободна и ничего не боюсь. Я никогда ничего не боялась, но раньше подсознательно перед каждой выставкой происходило фильтрование собственных работ по идеологическому принципу «примут - не примут». Мне это всегда казалось унизительным. Тогда я решила совсем не выставляться и с головой ушла в театральную работу. Сегодня художникам, конечно, живется трудно, но нет давления сверху. У меня полная внутренняя свобода. Я делаю, что хочу. Я окружена замечательными друзьями, у меня прекрасный сын и ученики. Что же может быть лучше?

- А если бы у вас вдруг появилась возможность пообщаться с кем-то из живших когда-то людей, кого бы вы выбрали?

- Конечно, папу.

Фотогалерея