Башмачкин, Башмаков, Башмачищев... / Дипломный спектакль студентов Оренбургского института искусств

Выпуск №3-163/2013, Мастерская

Помните свой детский ужас перед гоголевским Вием? «Поднимите мне веки...» И я не забыла. Более того: с годами ощущение мистической загадки, связанное с каждым творением Гоголя, обратилось в твердое убеждение: мучавшие его мысли, рожденные его пером образы наделены несомненными точками роста, которые в любое время способны прийти в движение. Конечно, не само собою: нужна еще и другая творческая воля.

Событие, вызвавшее эти строки, произошло там, где менее всего ожидалось. Был зенит V Международного театрального фестиваля «Гостиный двор», прошедшего в Оренбурге минувшим летом. Его программу представляли пять академических театров столицы и других крупных российских городов, на равных соперничавшие с ними сценические коллективы республиканских, областных и городских центров, еще не увенчанные почетными званиями. За рамками же программы (off!) зрители и авторитетная коллегия критиков увидели два дипломных спектакля студентов Оренбургского института искусств им. Л. и М. Ростроповичей. Один из них - гоголевская «Шинель».

Собственно, «Шинель» была не вполне гоголевская. В основе спектакля, поставленного художественным руководителем курса выпускников народным артистом РФ Рифкатом Исрафиловым и режиссером-педагогом Дмитрием Гладковым лежит инсценировка А. Чупина и Е. Шекловой «по мотивам одноименной повести Н. Гоголя». Скажем сразу: мотивы в студенческой работе зазвучали существенно по-новому. Разумеется, перевод гениальной прозы в иной жанр невозможен без потерь, зато, к сожалению, бывает и без приобретений. Но это не наш случай. Авторы сценической версии дали театру неожиданные возможности, которыми тот интересно воспользовался. Более того, в спектакле зазвучала музыка Альфреда Шнитке и уже одним этим «драма о жизни человеческой» (такой подзаголовок дан в программке) вышла за границы Петербурга, России, вообще за пределы определенного места и времени, и поднялась в надмирные высоты.

В студенческом спектакле Башмачкину выпало родиться дважды. И не как у Гоголя («Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярным советником».) Да и сам Акакий Акакиевич - Андрей Иванов непривычен. Он молод, пышет здоровьем и по-своему привлекателен. Верится, что его квартирная хозяйка Анисья (отнюдь, не 70-ти лет, как в повести) заинтересована в Башмачкине не как в постояльце, а как в потенциальном супруге или на худой конец «бой-френде» (шутка сослуживцев). Чтобы покончить с этой стороной оригинальности студенческой постановки: «женская» тема звучит на сцене вызывающе темпераментно (это не критика, мы - за!) и отлично вписывается в ткань спектакля. Ведь у нас есть все основания считать, что кошмар мира у Гоголя не полон без дам «просто приятных» и дам «приятных во всех отношениях»? Рядом с простодушной и обольстительной Анисьей - Юлией Тоненко существует искушенная в особенностях российского образа жизни Фекла Ивановна - Ольга Савельева, жена Петровича, она же его успешный менеджер и сваха, у которой в околотке «все схвачено», а «проекты» рождаются буквально налету. Моторизовалась в спектакле и «приятельница для дружеских отношений» «значительного лица» (Лейла Гусейнова), прозрачно намекнув, что в иных обстоятельствах и «значительное лицо» (Дмитрий Хозин) подвержено робости и банальному страху.

Но вернемся к нашему герою. Итак, Башмачкин приходит в мир людей счастливым, без тени подозрения, что жизнь окажется не добра к нему: не просто так Акакий Акакиевич родился «в рубашке». Как к первой игрушке потянется он к Букве - «одна, но пламенная страсть» вспыхнет в нем сразу и на всю жизнь - разве это не удача? Каверзы сослуживцев принимает как досадные мелочи и, кажется, ни разу не произносит каноническое «зачем вы меня обижаете!?». Как будто прозревает, что наш век (да и только ли наш?) к тихому слову глух... Но вот чего не думалось про гоголевского героя: ведь он и сам глух ко всему, что лежит за границей его чистописания. Вот кстати выпорхнула на подмостки (на подмостках, ассоциирующихся с мостами Петербурга, разворачивается действие) миловидная, как ртуть живая и добрая, добрая! - Анисья. Нет, все ее женские штучки напрасны, не нужна этому Акакию Акакиевичу живая душа. Так сказать, не дух, но Буква... Вынужденная мечта Башмачкина тоже никак не связана с «братом вашим» - это, как известно, новая шинель. Она и впрямь стоит немого восторга хозяина: хороша! Случалось видеть спектакли, где шинель была возлюбленной Акакия Акакиевича. Или ступенью социальной лестницы. Но в нашей версии она для героя - весь мир: удобный, надежный, красивый, теплый. Мир, каким прозревал его Акакий-ребенок. И каким он не был... То была иллюзия, и утрата ее стала причиной второго рождения героя. Невосполнимая утрата преобразила Башмачкина-Иванова: он вырос на наших глазах, плечи его развернулись, налились силой. Оказалось, Башмачкин может быть гневен, угрожающе гневен! Но в какое русло хлынет этот гнев? Что-то подсказывает, родился отнюдь не благородный Дубровский. Тогда кто же? Спектакль оставляет зрителя с этим вопросом. Но молодые - еще не актеры даже, а студенты - дали пищу для размышлений. Прежде всего тем, что не скатились к повторению пройденного, сохранив сострадание Гоголя к «маленькому человеку». Они попристальнее вгляделись в его обидчиков, обнаружив меж ними Черта-искусителя, правда, без особых изысков (Даниил Сайфуллин), и сослуживцев Башмачкина, которые и самого рогатого научат кое-каким проделкам. А уж «значительное лицо», при ближайшем рассмотрении никакого лица не имеющее, прямо отсылает ко множеству современных прототипов.

Итак, все, «имеющие похвальное обыкновение налегать на тех, которые не могут кусаться» (Н.В. Гоголь) против нашего героя. И нет рядом даже того безымянного сослуживца, который расслышал-таки в жалобе Акакия Акакиевича «я брат твой» и устыдился, поняв «как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной образованной светскости и, о боже! Даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным». Да, остается только умереть. Но экспрессивный голос музыки Шнитке, преодолевающей ужас непоправимости, не позволяет герою уйти в небытие: вспомним, ему подарено второе рождение. Однако кто теперь родился?

Фотогалерея