Стриптиз октябрят. Премьеры в Гоголь-центре

Выпуск №7-167/2014, Молодая режиссура

Где еще и показать себя молодым постановщикам, как не у продвинутого худрука, который и сам занял командное кресло, сместив устарелого предшественника.

В Гоголь-центре (который так и не смог официально утвердить свое название и по-прежнему пишет на билетах «Драматический театр им. Гоголя») громко заявили о себе двое. Они примерно в одинаковом положении: В. Наставшев постарше, поопытнее, в ГЦ выпустил уже три постановки (есть спектакли и помимо Центра); за Ж. Беркович тут значатся две премьеры (что-то тоже было вне ГЦ), но она - ученица худрука, стало быть, контакты более давние. В общем, пара дает образец нынешней молодой режиссуры.

С «Митиной любви» началась регулярная афиша Центра (спектакль заменил запланированное событие, постановку самого худрука). Название указывает на чуткость постановщика: после блистательной работы покойного Юрия Яковлева у вахтанговцев и спектакля Крымова проза нобелевского лауреата популярна. К тому же «Митина любовь» ранее не появлялась на столичной сцене.

Спектакль Наставшева обращен к молодежи, но Бунин при этом претерпел существенные изменения. Один из чутких критиков молодого поколения, Дмитрий Хованский, начал рецензию на спектакль сравнением писательского текста с той рваной и косноязычной речью, что неслась со сцены (см. «Страстной бульвар, 10», № 9-159/2013), и сделал доказательный вывод: в «Митиной любви» наставшеского настоя автор знаменитой истории фактически отсутствует. На подмостках - куцая адаптация, дайджест, переписанный для не читавшей Бунина аудитории. Самый эпатирующий прием - исполнители все время передвигаются по штырям в вертикальной сцене, не ступая на подмостки. Рассказ обретает спортивный оттенок: Бунин для скалолазов.

Второй спектакль Наставшева, «Страх» по Фассбиндеру, подтвердил стремление постановщика к «минимальному максимуму»: главное в оформлении - пластмассовые столы, исполнители то и дело таскают их по сцене. По словам режиссера-сценографа, это метафора современной действительности, искусственной и непрочной. Однако Наставшев очевидно запутался в собственных изобретениях: первая встреча героев происходит в кафе, где расхожий пластик читается вполне реальной обстановкой; чтобы воспринять тот же неуклюжий стол еще и пепельницей или бутылкой пива (?!), публике надо обладать недюжинным воображением. А когда из стандартной мебели громоздится многоэтажная пирамида (светлая мечта героев о будущем?), становится совсем тяжко и даже страшно - а не полезут ли влюбленные на хлипкое сооружение, которое и так с грохотом рушится на подмостки? Похоже, постановщик сам засомневался в универсальности пластмассы: если по сюжету понадобилось избиение несчастной героини, в качестве орудия использовали не вездесущие столы, но вполне реальные (маринованные) помидоры, оставляя бледно-кровавые следы.

Последняя постановка устраняет всякие сомнения: в «Медее» на невысоком подиуме стоят только два стула, да задник, меняя цвет, аккомпанирует состоянию героини. Кажется, поиск доведен до формулы: крупный план актрисы + современность подачи. При опять-таки недурной спортподготовке: исполнительница заглавной роли то резво бежит (перебирает ногами, сидя на стуле), то сжимается на сиденье в комочек, то ползет по полу к собеседнику, таща голой ступней собственный стул... Но.

На билете предупреждение о «неожиданных звуковых эффектах». Не слишком понятно (эффект и так внезапен), но интригует. И вот - когда героиня испускает громкий вопль, партнер шумно рушится вместе с собственным стулом. Мало того: новый крик Медеи вызывает падение из-под колосников прожектора (по счастью, далеко от артистов). Не успеваешь ругнуть небрежных монтировщиков, как от очередного стенания колдуньи другой осветительный прибор с грохотом сотрясает помещение. Тут уже опасливо вскидываешь глаза вверх, но в это мгновение из уст актрисы опять рвется мощный звук, от которого летит на пол третий (ура, последний) фонарь.

Это не единственная поддержка, оказанная Наставшевым исполнителям. Вестник, один из немногих оставленных от порезанного Еврипида персонажей («Режиссер лишает трагедию конкретных обстоятельств и неважных подробностей», - заявляет гордый анонс), является с флажками в руках. Флажной азбукой сопровождает свой рассказ, заставляя задуматься: неужто на древнегреческом? значит, в языке Гомера было всего 5-6 букв? - именно столько жестов беспрестанно воспроизводит трудолюбивый актер.

Ж. Беркович, в отличие от старшего коллеги, хотя сама перелицовывает романы, но не драматургов, не пишет к своим постановкам музыку, не создает сценографию и костюмы. Главное - она не так привержена физкультуре, пусть ее артистам и приходится скользить по крутым пандусам с опасностью для здоровья. Ее конек - картинка, порой эпатажная, которую можно долго разглядывать: герой «Марины», гей-экстрасенс, является голым, прикрывая причинное место мягкой игрушкой (впрочем, потом ее отбрасывает). В «Русской красавице», теапереносе романа Виктора Ерофеева, уже проходя на Малую сцену, стараешься не наступить на матрасы, которыми застланы подмостки, и увернуться от свисающих проводов с патронами на концах - в них будут потом гореть лампочки, символизируя, как и сияющие люстры, свет, проникающий в сознание или душу героини.

По сути, это моноспектакль с включениями других персонажей, которых играют двое опытных актеров, внося живительную струю даже в «галерею уродов», вплоть «до трупа генерала Власова» (см. анонс). Центральная героиня мужественно держится одной ноты, навевая мысль о сценическом варианте сериала, который может длиться сколь угодно долго, хотя в нем ничего не происходит. То есть, событий у автора достаточно, только главная фигура разительно однообразна. Впрочем, есть еще чудесный музыкант в фантастическом костюме - он не дает публике заснуть.

Внимание постановщицы целиком заняла проблема, как из матрасов соорудить нечто подходящее - сиденья ли автомобилей, телефонную будку и прочее. Где-то через полчаса возникает (и нарастает) сильное подозрение - не фирма ли, производящая эти принадлежности сладкой жизни, финансирует громкий проект; тогда никаких претензий, режиссер честно выполняет свои перед производителем обязательства. А долг по отношению к публике, да и актерам - уже в следующую, долгую очередь.

«Марина» - вторая работа Беркович на той же Малой сцене, еще показательнее: в ней нельзя опереться на действие и текст. Пьеса молодого автора Любови Стрижак, в отличие от романа Ерофеева, не обладает ни внятной фабулой, ни четко очерченными персонажами, почему и предоставляет шанс разгуляться режиссерской фантазии. Шанс, который Беркович использует в полную мощь, поддержана забавной сценографией (художник-постановщик Ирина Корина), томительной музыкой (композитор Сергей Невский) и прочими компонентами зрелища.

Действие, сообщает программка, происходит ночью, в лесу, поэтому большей частью все погружено в полумрак, а стоящее сбоку пианино выполняет функции рояля в кустах. Тут же и деревянные идолы, наверху детсадовские шкафчики с рисунками, много детских игрушек (за одной из них и прячет срам герой-гей), а меж живых лиц бродят погибшие. Поскольку кое-кто из исполнителей задействован в паре ролей каждый, мертвые поют песни и т.д., искать какую-то логику не имеет смысла. Согласно постановщице, «мы все постоянно находимся в лесу, в котором непонятно кого и непонятно зачем находим»; это наилучшее описание, с ключевым словом «непонятно».

Сходство обоих режиссеров (все же в одном театре) прежде всего заметно в их отношении к актерам. Неточность распределения еще в какой-то степени простительна, однако примитивность внутреннего рисунка едва ли не главный результат работы с исполнителями. Отсюда и потрясающий разрыв между зрелыми мастерами и недавними выпускниками, разрыв, от которого разлетается вдребезги само понятие ансамбля.

Другая характерная черта постановщиков - своеобразное представление об авторе. Не только с современными драматургами и прозаиками, но и с классиками находятся они на дружеской ноге, зачастую беря на себя их функции, отчего возникает пунктирность, отрывистость повествования. Каждая сцена преподносится самоценной, отдельно от других, связки оставляются на долю драматурга ли, сценографа, музыки, постановщик не догадывается, что обязан (условие профессии) и сам добиться общей цельности.

Зато определение с сайта Г-центра: «Здесь острые социальные линии сплетаются с максимально образными явлениями», - можно смело прилагать к любой их постановке: линии действительно завязаны с феноменами в тугие узлы.

В общем, лишенный всякого одеяния парень из «Марины» вызывает в памяти давнюю статью Натальи Казьминой о голом пионере. Похоже, его ученики и соратники продолжают дело учителя, а то и пытаются превзойти шумные его достижения.

Фотогалерея