Особая благодарность. V Международный фестиваль камерных и моноспектаклей LUDI в Орле

Выпуск №1-171/2014, Фестивали

Фестивали моноспектаклей - удел крупных городов: столицы, Питера, Омска. Сложнейший жанр предполагает определенную степень информированности и воспитанности зрителя. Чтобы смотреть спектакль, в котором нет прямого столкновения персонажей, надо обладать определенной привычкой. К тому ж и сам жанр испытывает сегодня определенные трудности: в погоне за сладкой жизнью в театральные институты бросились толпы абитуриентов, не обладающих ни талантом, ни заразительностью, ни даже эффектной внешностью. Критерием приема все чаще становится способность будущего артиста (его родителей, спонсоров) заплатить за образование. Обладая дипломом, можно отважиться и на сольное выступление. Может быть, и поэтому театр «Свободное пространство» - организатор фестиваля со скромным и в то же время обязывающим названием «Ludy», не ограничился спектаклями одного актера, а добавил в определение еще и слово «камерный». Осталось, однако, главное - предельное внимание к исполнителю.

Ракурс оказался крайне своевременным: истерия вокруг «гламурной режиссуры»; попытки отрицать историческую очевидность - в России национальная исполнительская школа гораздо старше режиссерской; скоропалительные назначения руководителей как провинциальных, так и столичных театров; все свидетельствует о попытке отодвинуть актера на дальний план. А в Орле, напротив, он выходит на авансцену, становится центром притяжения, порой - завораживающим.

Как это произошло с Сергеем Барковским, показавшим одну из лучших своих работ - «Жуковский. Прощание». Работу не новую, но уместную, вошедшую в золотой фонд жанра. Две ее части - описание смерти Пушкина и письмо Бенкендорфу - дают возможность одному из волшебников питерской сцены сыграть и ловкого царедворца, плоть от плоти империи, и искреннего друга ушедшего поэта, и стихотворца, который лучше прочих понимает, кого потеряла Россия. Скупость жестов, почти полное отсутствие реквизита, ровный свет - и удивительное благородство, безукоризненно звучащее слово во всем отблеске ХIХ века.

Барковский письма Василия Андреича не просто прочел, но их автора сыграл. Как, какими средствами - останется загадкой, даже если разбирать поведение артиста посекундно, помгновенно. Здесь та самая тайна проникновения в иную личность, создания другого человека, которой славен отечественный психологический театр и отсутствие которой не прикроешь постановочными изысками. Личность поэта сплетена с индивидуальностью актера, мастерство последнего лишь оттеняет черты его героя. Спектакль-камертон, с планкой которого должно соотносить иные работы.

Подчас несоотносимые. Из Люксембурга прибыл «Монокль» - спектакль, рожденный из портрета Сильвии фон Харден, знакового произведения западной живописи 20-х годов, времени неопределенности и смешения всего и вся, включая признаки пола. Немецкая журналистка запечатлена художником за столиком, на котором стоит бокал, с сигаретой меж тонких пальцев - точно такой ее воспроизводит артист Люк Шильц, к вящему удовольствию молодежной части зала. Если старшее поколение задавалось вопросами о достоверности или безэмоциональности изображения, то подросткам и студентам очевидно нравилась сама двойственность ситуации: не то это Сильвия позирует Отто Диксу, не то заговорил созданный им портрет. Впрочем, возможно, что и аудитория не слишком осведомлена о самом существовании исходного полотна, ей нравится выход за пределы быта и психологизма. В любом случае постановка самого автора пьесы Гистана Русселя, музыканта, художника, искусствоведа и пр., произвела впечатление на Западе, а нам, по крайней мере, дала представление о европейских поисках в своеобразном жанре.

Между двумя этими постановками, словно полюсами, расположился фестивальный веер. Более традиционная, уже привычная «пьеса для голоса и фортепиано» - «Слова в песке» (по «Счастливым дням» Беккета) Национального драматического театра из Вильнюса: актриса Бируте Мар, руководитель постановки Римас Туминас. Премьерная, еще ощутимо неустоявшаяся «Што-с» по малоизвестной повести Лермонтова - театр «Арт-гнездо» из Москвы с виртуозной Ириной Евдокимовой; постановщик из Питера Алексей Злобин определил жанр как «мистификация скерцо». Иначе говоря, на сцене должно что-то происходить, а одновременно еще представлена пародия на происходящее. Пока искомого синтеза не получилось, но способности исполнительницы обнадеживают.

А «Уроки аббатисы» (именно в таком написании, хотя глазу привычнее двойное сс), выпущенные Романтической труппой Юрия Томошевского из Питера, показали особый ракурс проблемы стиха на сцене. Поэма Елены Шварц «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена Обрезания Сердца», разбитая на многие главки - то короткие, то обширные, довольно трудна для восприятия на слух. Постановщик и исполнительница Анна Некрасова рискнули преодолеть нарочитую изысканность, порой переходящую в манерность, изяществом жеста и движения. Актриса влетала на небольшую сцену, развевающиеся ее одеяния вторили ритму строк. Зрелище оказалось рафинированным, Некрасова привлекла к себе внимание и симпатию, однако стихи показались еще более запутанными: крен в сторону пластики заслонил само звучание стиха. Уловить особенности поэта, а тем более конкретной поэмы оказалось затруднительно.

Это распространенная на сегодняшний день беда: усердная пропаганда «картинки», визуального ряда в ущерб аудиостороне сказывается на смысле постановок, на удельном весе звучащего слова - особенно в спектаклях, основанных на стихах, главное, в которых, как известно, партитура звука. Представление, не вошедшее в основную программу (свидетельство растущей популярности фестиваля), смонтировано артистом Драматического театра Сергеем Коленовым из стихов Николая Рубцова - с чуткостью к голосу поэта, с пониманием его своеобразия. Однако главным образом зрелища стал заглавный «Поезд», слепящие зрителя фары и оглушающий гудок, что расходится с тихой, задушевной интонацией автора.

Уловить авторскую манеру обращения к публике, за которой таится и глубинный смысл внешне детективной истории, и собственное писателя к ней отношение удалось Сергею Лысенко в спектакле «Спасибо всем...» по рассказу Фазиля Искандера. Герой истории - бармен (рассказ так и называется «Бармен Адгур»), со всеми профессиональными ухватками и национальными чертами, от широкого гостеприимства до традиций мести, от мелодики горской речи до характерной пластики. Притягательность образа в значительной степени и обусловлена контактом со зрителем, которому герой (и артист) доверяет свои горести и победы, как и следует кавказскому мужчине - не жалуясь и не прося сочувствия, с гордостью и печалью.

Как и в случае Барковского, артист Старооскольского театра для детей и молодежи предельно лаконичен в средствах, позволяя себе лишь редкие перемещения вокруг накрытого (абхазское гостеприимство!) стола. Все доносится через слово, скупой жест, цепкий взгляд. История, написанная более полувека назад, становится не только понятна зрителю, особенно молодому (не поручусь, что все знают имя Искандера даже в насквозь пронизанном литературными веяниями городе), но и вызывает целый поток аналогий с иным, нашим временем. Лысенко при этом совершенно не агрессивен, своего ощущения никому не навязывает.

Большое число спектаклей (за неделю 15, треть из них игралась по два раза, чтобы дать возможность присутствовать всем желающим) дает представительную панораму, примерно половина приходится на камерные постановки. Интерес вызывает «Мысль» театра «Русский стиль» - монтаж одноименной повести и пьесы, в свое время игранной в Художественном. В городе Леонида Андреева это естественно, хотя на обсуждении (они шли ежевечернее и насыщенно) кто-то из молодых задал вопрос, имеет ли Леонид Николаевич отношение к Даниилу - выходит, у новых поколений свои приоритеты.

Судьба артиста, его невозможность существовать без театра, удивительного места, где возвращаются, казалось бы, иссякшие уже силы, увидены в «Костюмере» Р. Харвуда на фоне трагедии целой страны. Здание Театра имени И.С.Тургенева на ремонте, играть пришлось в помещении «Свободного пространства», сохранив камерность - публика сидит на сцене, исполнители движутся в непосредственной от нее близости, большой зрительный зал, видимый в промежутках между частями декорации, становится фоном для разыгрываемого английской труппой «Лира», а разрывы бомб аккомпанируют сцене бури.

Постановщик Александр Михайлов сам сделал новый перевод пьесы, обострив некоторые мотивы, усилив напряженность коллизии. Петр Воробьев при первом появлении своего героя, актера и главы труппы сэра Джона дает картину чуть не клиническую. Дрожащий, неопрятный, плохо говорящий и явно неадекватный старик - и ему предстоит в скором времени выйти Лиром? И лишь умелое обращение гибкого Норманна (у Андрея Царькова - уверенного в своих и шефа силах), когда утешения - чуть не как малого ребенка - сменяются почти оскорблениями, постепенно приводит человеческую развалину в требуемый вид. А когда сэр Джон автоматическим жестом, отвергая помощь костюмера, нанесет клей и приладит парик и бороду, чудится, что вместе с привычным обликом властного короля возвращается и могущество крупного артиста. Еще бессильно дрожат губы, повторяя за напарником забытый текст, еще отказывают ноги, рождая у партнеров смешную и жуткую необходимость тянуть паузу, заполняя ее самоуверенной импровизацией, но последние приступы паники уже не способны поколебать уверенность в мощи сцены, полумертвецов возвращающей из небытия.

Словно в противовес Лиру, прибывают у сэра Джона новая энергия - и вот внятны и всесильный руководитель труппы, и великолепный учитель, и полный победительного обаяния любитель иного пола... Чем строже работают его коллеги (артисты гастролирующей по Англии труппы или закрытой на ремонт Орловской драмы?), тем очевидней ансамблевая их спаянность. И трудно отделить находки постановщика от актерских приемов - как и должно быть в отечественном театре.

И что далеко не всегда бывает. Хозяева, «Свободное пространство», показали очень к месту (из-за Майдана и последующего) пришедшуюся классику - «Украденное счастье». В центре любовный треугольник, а завораживающей его вершиной Валерий Лагоша в роли отвергнутого женой Миколы. То ли большой ребенок, то ли плюшевый медвежонок, абсолютно, по природе своей неспособный причинить малейшую боль кому бы то ни было, а пуще всего - безответно любимой супруге. Когда по ложному обвинению его уводят в тюрьму, становится не по себе: миропорядок нарушен, трагедии не избежать. Остается лишь с перехваченным горлом следить за тем, как погибающий, словно по капле истекающий жизнью цепляется за обломки былого.

Постановщик Линас Зайкаускас силу исполнителя признает - и во всю эксплуатирует. Вновь и вновь вынуждает актера демонстрировать простодушность героя, его чуть не ангельскую непрактичность - там, где уместнее был бы взрыв отчаяния (как бы сыграл его Лагоша), после которого и наступит то трагическое потрясение, что назвали древние неотвратимым словом катарсис. Но по вине постановщика (отчасти и сценографа Маргариты Мисюковой, смешавшей внутренний двор и внешние стены) накал снижается, в ход идет драма, плавно скользящая в мелодраму.

За почти полтора века режиссерского театра в России (западный немного постарше) вслед за успехами обнаружились и его слабости. Последние были не так заметны, пока, с одной стороны, во главе трупп стояли крупные личности, а с другой - тоталитарные черты общественного строя маскировали недостатки строя театрального. В нынешние времена лидеров скорее громких, чем мощных, похоже, придется пересматривать привычную модель.

И за намеченные перспективы фестивалю «Ludy» отдельное спасибо.

Фото предоставлены оргкомитетом фестиваля

Фотогалерея