Орел. Право имею мыслить

Выпуск № 2-172/2014, В России

И жизнь - как посмотришь

с холодным вниманьем вокруг -

Такая пустая и глупая шутка.

М. Ю. Лермонтов

Вряд ли кто-то точно ответит на вопрос, с какой долей серьезности и доверия мы можем относиться к собственной мысли, если, как писал Тютчев, изреченная, она тут же становится ложью. Спектакль орловского театра «Русский стиль» им. М.М. Бахтина по пьесе Леонида Андреева самой своей формой и образами напоминает мысль. Сконцентрированная, обрывочная, навязчивая, она томится на площадке сцены и при этом в единый миг огибает Вселенную. Для режиссера В. Симоненко, безусловно, важно не банальное перемещение во времени и пространстве персонажей, а движения человеческой души.

Но отчего же тогда на заднике сцены - глухая кирпичная стена? Не слишком ли печальная и горькая метафора, знаменующая судьбу всех наших стремлений? Как оказалось, и здесь можно найти долю юмора... Но обо всем по порядку. Точно так, как некий доктор Керженцев (А. Столяров), особенностями мировосприятия претендующий на гениальность, рассказывает о сознательном выборе для себя пусть мнимого, но все же безумия. Все грани его мысли острым умом доведены до совершенства: убить известного писателя Савелова (В. Рассолов), по «совместительству» - мужа отказавшей когда-то ему самому Татьяны Николаевны (Т. Иванюк), прикинуться душевно больным, а потом «выздороветь», избежав таким образом наказания.

Словно потакая стремлениям персонажа, режиссер создает иллюзию постоянства мысли и чувства. Оттого спектакль строится на монологах, подкрепленных и отсвеченных диалогами.

Мы врем только когда есть, кому лгать.

Мы ненавидим, только получив рану.

Вот и рассказывает Керженцев о своей мысли, сконцентрировавшей всю его жизнь - тягостное погружение в отчаяние. С усмешкой, с болью, страстью... И при этом, несмотря на красноречие, обращенное к зрителям, веришь, когда остальные герои упрекают доктора в гнетущем, непонятном молчании.

Утонченный, сдержанный, персонаж Столярова на самом деле страшно и безнадежно одержим. У возлюбленной им Татьяны - ныне супруги Савелова, несмотря на иллюзию семейного счастья и гармонии, тоже проблем хватает: скука, обыденность. По силе разъедающего воздействия на душу, они, возможно и пострашнее будут. Неудивительно, что Татьяна до самого конца остается неразгаданной зрителем, да и самим Керженцевым... Маски на сцене неспроста. От умной женщины многого можно ожидать. А в справедливости слабому полу, кажется, действительно отказал не только Андреев, но и сам Творец.

Пожалуй, спектакль «Русского стиля» впервые в Орле так ответственно и отчетливо продемонстрировал, что у театральных героев есть не только свои истории, авторы, постановщики, но и мысли. Все это благодаря актерскому таланту и режиссерской прозорливости. Мы знаем, что творится в душе у будущего убийцы Керженцева. Даже слишком хорошо. Оттого так любопытно угадать сокровенные переживания Татьяны. Вот она словно героиня тютчевского стихотворения сидит на полу, разбирая остывшую золу собственных надежд.

«Брала знакомые листы

И чудно так на них глядела,

Как души смотрят с высоты

На ими брошенное тело...»

А Керженцев упоенно говорит о музыке, и блестки на платье Татьяны придают нереальность ее образу... И вдруг резко - разговор на грани ума и «шутливого ехидства», беззастенчивые удары упивающейся Татьяны, ранящие Керженцева в самое сердце. Эта деликатная по форме и острая по содержанию битва-диалог двух неудовлетворенных людей много стоит. Хотя слушают и слышат в этом мире лишь до омерзения обыденного писателя Савелова. Как же он со своими творческими потугами, тихими изменами жене прост в сравнении. Лишний эпизод в большой игре. Но значит ли это, его можно вот так запросто «вырезать»? Неслучайно герой Андреева очень много размышляет об актерстве. Говорит об искусстве не на сцене - в жизни, даже о том, как почтение к врагам делает свободным. Более того, истово мечтает об игре с погружением для сильного и свободного ума, безграничном просторе для творческой мысли.

Столяров эту линию виртуозно усиливает до одержимости. Какую, оказывается, свободу может подарить сознание. Или, напротив, в какую тесную клетку оно может заточить... Буквально на глазах зрителя из мира физического Керженцев переносится в мир ментальный. Ему не интересны чувства жертвы, боль, страх. Любопытство вызывает лишь вопрос: на какой мысли замрет пораженный мозг. Публика вместе с актером переживает невероятно напряженные моменты обратного отсчета, мгновения до преступления. Временами Столярову удается играть одновременно две роли. Внешне Керженцев остается спокойным (разве что лишь деликатно вовлеченным в спор с Савеловым, не замечающим при этом нападок в свой адрес). И только как бы в «параллельном» обращении к зрителям артист демонстрирует волнующее торжество, ожидание, трепет от предчувствия воплощения Мысли.

И вот практически мир Родиона Раскольникова, где «все дозволено», открыл свои двери. Правда, в данном случае он более утончен: здесь подножье божества по имени Человек - книга. Керженцев-Столяров словно порами кожи хочет впитать все знания, весь многовековой опыт человечества. Приходит понимание, насколько глубок конфликт. Дело далеко не в банальном устранении соперника... Вырисовывается очень страшная картина полубреда, полуэйфории. От приятной усталости, «разбора» только что сыгранной роли Керженцевым актер делает бросок к противоположному краю - неуверенности, страху.

Герою приходит новая мысль: что, если сумасшествие настоящее? И сразу, без перерыва, без раздумий режиссер близко знакомит зрителя с новым действующим лицом - психиатром Семеновым, которому суждено вынести вердикт новому больному. Поистине очень яркая, многогранная и живая роль Е. Безрукавого. Проницательность, небрежно прикрытая пеленой детской непосредственности. Острый аналитический ум, замаскированный не то сочувствием, не то скрытой иронией. Дружески похлопывая по плечу, он знает, что перед ним убийца. Не становится ни врагом, ни соучастником. Истинные мысли доктора простому человеку постичь трудно. У самого Раскольникова такого соперника не было. Вот кто подчеркивает, как может быть опасна игра. Не угроза каторги становится окончательным ударом для Керженцева, а смех в чужих глазах. Свершенное в глубине души все еще вызывает восхищение. Но, как оказалось, правила написаны не им. Искупления не будет! В конце постановки Керженцев рассказывает о самом трепетном, милом, теплом воспоминании в своей жизни, к которому хотел, да так и не успел вернуться.

Пьеса Андреева истинно «пронизывает до костей». Однако неожиданный сюрприз режиссера совершенно снимает с публики ментальное напряжение. Волны страсти отступают. Из-за резкого вмешательства реальности в этот мир всеобщей одержимости отчего-то наступает полное умиротворение. И сам себе обещаешь вслед за Керженцевым: «Я обязательно подумаю обо все увиденном ... позже...» И это не пустые слова для тех, кто прочувствует, какую силу может приобрести мысль, если сердце человека никак не успокоится.

Фото Алексея Хапкова

Фотогалерея