"Любимовка - 2014"

Выпуск № 3-173/2014, Мастерская

С 6 по 14 сентября 2014 года в Москве - в традиционном пространстве «Театра.doc» - прошли читки пьес, отобранных в шорт-лист фестиваля «Любимовка». В этом году фестиваль отмечал свой двадцатипятилетний юбилей, поэтому к обычным трем-четырем читкам в день в этом году организаторами была добавлена спецпрограмма. В ней были мастер-классы для драматургов, прочитанный со сцены сборник новелл «Первая четверть» от авторов, ранее участвовавших в фестивале, и спектакль-свидетельство «Диагностика», посвященный юбилею «Любимовки», а также «Психоночь» - читка шести пьес нон-стоп. Как всегда, кроме читок пьес новых авторов, тексты от уже известных Клавдиева, Вырыпаева, Пулинович, Пряжко - участвовали в фестивале вне конкурса, в офф-программе. С этого года поток зрителей пытались сделать более организованным путем предварительной регистрации - но в целом на читки шорт-листа уместились (сидя, полулежа или стоя) все желающие.

Редко так бывает, чтобы отобранные ридерами пьесы можно было свободно сгруппировать тематически - чаще всего на «Любимовке» представлен довольно эклектичный набор текстов, которые по тем или иным причинам признаны отборщиками достойными. Однако на «Любимовке - 2014» одной из тематических доминант стала - вопрос, неожиданно или нет - женская пьеса. Как заметил один из непосредственных зрителей, режиссер, «как начали ныть бабы у Тупикиной, так продолжили у Васьковской и Бородиной». Оставив в стороне такую субъективную оценку, можно заметить, что к женским пьесам на фестивале присоединились тексты «Фиолетовые облака» Анжелики Четверговой, «Неровные кончики» Галины Журавлевой, «Фотки, фоточки» Марии Ботевой, «Сестромам» Евгении Некрасовой, «Подвал» Наталии Милантьевой. Несомненно, ничего плохого в женской драматургии нет - не все же, как заметила Юлия Тупикина, Вампилову писать о кризисе среднего возраста, пора бы за это взяться и женщинам. Во вторую условную группу конкурсных текстов «Любимовки» можно вынести пьесы, для которых важна тема чужака, нахождения в инородной культурной и социальной среде, возможных реакций на нее и насилия и агрессии, с этим связанных. Здесь можно назвать пьесы «Хач» Ульяны Гицаревой, «Магазин» Олдаса Жанайдарова, «Лондон» Максима Досько, «Сироты» Артема Материнского. И, наверное, в третью группу пьес можно вынести те, в которых важной, пожалуй, была не тема, а эксперименты с жанром - необычная пьеса-фантазия «Unlimited» Максима Чуклинова, экспериментальная пьеса Марии Зелинской «Божий медведь», эпическая фантасмагория про «майданутых» в Киеве «Захвати мне облгосадминистрацию» Анастасии Косодий, вербосказ (как назвал пьесу автор) Александра Юшко «Тракторист, сука!», набросок черной комедии от Виталия Ченского - «Как избавиться от мертвой собаки воскресным вечером» и фарсовый монтаж документальных материалов об украинской милиции «Моя милиция меня» Татьяны Киценко.

По личным ощущениям, простота композиции текста была на этом фестивале роскошью, доступной очень немногим авторам. Поэтому прозвучали и запомнились именно те, что не претендовали на усложненность и запутанность сюжетных линий, не экспериментировали с законами театра до такой степени, что и сами эти законы просматривались уже с трудом. Отборщики, кажется, слишком погнались в этом году за текстовыми изысками, граничащими с искусственностью. Некоторые прозвучавшие на читках пьесы были не слишком понятны зрителям и подчас вызывали вопросы даже у режиссеров, ответственных за читки, но при этом акцент в обсуждениях сохранялся именно на их самобытности, а не на возможностях как-то изменить слишком запутанную и подчас тяжеловесную структуру. Так, например, пьеса «Божий медведь» Марии Зелинской почти не имеет сюжетного движения, кроме темы поиска матери трудным подростком, воспитывающимся у своей тети. Как сказала сама автор, ей хотелось попробовать передать ощущение безысходности - и это ей удалось, у текста есть атмосферность, по признанию многих зрителей, достаточно однотонная. Да, есть попытки создать звуковую и даже тактильную партитуру, но когда эти поставленные перед собой задачи решаются отдельно от всего остального, получается, что отменяются драматическое движение и очерченность характеров, возникает сложность слежения за тем, что собственно происходит в пьесе - если что-то вообще при всеобщей безысходности (а ее действительно почувствовали зрители) там должно было происходить.

Пьеса «Тракторист, сука!» Александра Юшко еще более сложна для восприятия на слух, так как в ней, кроме того, что это некие высказывания реальных трактористов, которые собирал в течение года автор, непонятно ничего. С темы раскапывания и продажи трактористами драгоценностей мертвецов при раскопке котлована пьеса методом «эмоционального монтажа» (так назвал его автор) перескакивает на разнообразные другие, позволяя себе при этом фантасмагорические монологи про «золотые яйца» (запомнившиеся многим зрителям) как отдельные, тоже очень условно сопрягающиеся с текстом, авторские вставки. После нескольких лет посещения «Любимовки» я бы, например, вообще затруднилась ответить на вопрос, о чем и о ком написан этот «прогрессивный» (по замечанию режиссера другой читки) текст. Режиссер же Анна Потапова призналась, что и в читке и она, и ее актеры исходили из того, что ничего в ней не понимают, но на этом фоне они определили для себя какую-то рабочую версию, на что автор поднял два больших пальца и сказал, что можно это понять и так. Вопросы же зрителей, почему отдельные отрывки следуют в такой именно последовательности, были как бы отставлены модератором в сторону - мол, раз автор назвал это эмоциональным монтажом, то и не стоит разбираться дальше.

В пьесе Анастасии Косодий «Захвати мне облгосадминистрацию», где кроме общей ситуации околомайданья и некоего любовного треугольника, в котором один из героев становится вампиром, а девушка то ли оказывается убитой, то ли нет, присутствует много фантасмагорических картин с висящими на стене трупами, истекающими кровью, бабушками, смотрящими телевизор и изрекающими по этому поводу сентенции, и толпами дополнительных персонажей, тоже разобраться было очень сложно. Причем сам режиссер читки - Талгат Баталов - сказал, что доверил почти всех персонажей одной актрисе, чтобы это путаное многообразие выглядело больше как сон героини, разбирающейся в своих отношениях с двумя молодыми людьми и каким-то образом причастной к событиям на Майдане. Уже позже режиссер тихо добавил, что в пьесе слишком много неточностей и персонажей-призраков, чтобы ее вообще можно было нормально разбить даже на десять-двенадцать актеров. При этом в пьесе, несомненно, были интересные визуальные решения (в чем-то она слушалась как комикс-страшилка), но то, что явно нуждалась в каком-то упрощении, чтобы быть мало-мальски понятной хотя бы средне-искушенному зрителю, было очевидно.

Что такие еще не совсем профессиональные, находящиеся «в поиске себя» авторы и их тексты могут и должны быть представлены на суд зрителя, не вызывает сомнений. Но почему часто на «Любимовке» эта эмоциональность, непонятность, близкая к потере смыслов фантасмагоричность была возводима в некий идеал? Почему на попытку Александра Железцова предложить Полине Бородиной, автору пьесы «От безделья ты отпустишь всех китов в океан» варианты дальнейшей разработки пока слабого, на его взгляд, сюжета режиссер читки Петр Кротенко, почувствовав себя обиженным за текст, стал проводить среди зрителей опрос, что им важнее - хорошо сколоченный сюжет или исповедь автора? Режиссер с болью в голосе хотел доказать, что если есть исповедь, живой голос автора, то этого и довольно, и никакая «хорошо сделанная пьеса» и рядом не стояла с подобным откровением. На мой взгляд, это стремление откопать сырые, часто первые и пробные для автора тексты и является одной из основных установок для отборщиков «Любимовки». При этом простые предложения по доработке диалогов, по сокращению провалов, пробелов, замечания по провисанию зрительского интереса или о слабости сюжета и композиции были не особенно желанными гостями на обсуждениях. Так, например, интересные тексты «Девушки в любви» (о двух подругах, как Эвридики долго и достаточно нудно ждущих своих Орфеев) Ирины Васьковской и «Unlimited» (интересная фантазия об остановке времени с тремя одинаково зависшими в одном мгновении и действии группами персонажей) Максима Чуклинова явно грешили чувством меры, оголяя свою основную идея где-то на уровне первой трети читки и никуда после этого не двигаясь. Но предложения по их доработке были бы, на мой взгляд, восприняты в штыки - обсуждался пластичный текст, метафоричность и точность диалогов в случае Васьковской, визуальный ряд и близость к киноязыку у Чуклинова, но никак не то, что тексты несколько разрослись, потеряв чувство меры и общего композиционного единства, что наверняка создаст провалы при восприятии этих текстов в сценической версии.

Таким образом, возможные предложения по измерению всего написанного молодым драматургом мерилом гармонии не приветствовались на «Любимовке» и воспринимались больше как попытки усмирить взлеты и падения новорожденного таланта. И возникала ностальгия по некому условному профессиональному тексту, автор которого не забыл бы о родственных отношениях краткости с талантом, о простоте, имеющей некое отношение к гениальности, о четком развитии сюжетной линии, которую в театре еще никто не отменял, не забывшему о старом добром понятии «саспенс», прислушавшемуся в поиске жанровой идентичности своих текстов к Вольтеру, который, помнится, просил избегать только скучных. На этом фоне радовали тексты, в которых были соблюдены хотя бы отдельные из предполагаемых канонов отношения зрителя и текста. Так, например, у Юлии Тупикиной в «Учебнике дерзости» хорошо получились запоминающиеся, вкусные, часто блестяще смешные диалоги главных героинь, у Татьяны Киценко вся пьеса «Моя милиция меня» вышла невероятно смешной и ритмичной, несмотря на, казалось бы, вовсе не смешную тематику выживания украинских милиционеров в условиях взаимозависимости и подчинения старшим по служебной лестнице. Очень интересной и по-настоящему театральной (что было редким на этом фестивале) оказалась пародия на черную комедию Виталия Ченского «Как избавиться от мертвой собаки воскресным вечером», сюжет которой очень прост - героине надо во что бы то ни стало избавиться от нечаянно получившего удар током мертвого мужа, завернутого ею в ковер. Несмотря на этюдность (слишком резко обрывается сюжет), именно эта пьеса вызвала и много зрительского смеха, и стала поводом для интересной дискуссии о возможных вариантах завершения, о необходимых для соблюдения правил игры возможных движениях сюжета. Очень хороший, прицельно движущий вперед зрителя «саспенс», интересная философская подкладка, плотный и современный язык отличал пьесу Михаила Башкирова «Поля ярости» - именно по ее поводу разгорелась интересная дискуссия о возможных культорологических влияниях (Андрей Платонов, сценаристы Луцик и Саморядов) на автора. Приходили на ум также «Сталкер» Тарковского и драма Дмитрия Богославского «Любовь людей», где жесткий бытовой уровень человеческих отношений похожим образом совмещался с трансцендентными свойствами внешнего мира, например, возможностью разговора с призраками умерших людей и возмездия или прощения, приходящего от них. Очень стильной по языковым характеристикам персонжей и фиксирующей зрительское внимание интересными диалогами была и пьеса «Опарыши» Натальи Блок - пьеса, несколько напоминающая «Кеды» Любови Стрижак, очень иронично и оригинально воспроизводящая оторванность от реальности современных 30-летних людей, ничего толкового к этому возрасту не добившихся.

Очень достойно прозвучали на «Любимовке» и моно-пьесы: «Фотки, фоточки» Марии Ботевой и «Лондон» Максима Досько. Пьеса «Фотки, фоточки», кажется, даже чересчур проста - просто разговор девушки о каких-то важных моментах своей жизни, которые возникают у нее в сознании при взгляде на фотографии. Формируются эти воспоминания, как в довлатовском «Чемодане», чаще всего вокруг какого-то предмета, который размещен даже не в центре, а где-то сбоку воображаемого снимка. И вот через подробный текст как бы рождается жизнь, которая не вошла в кадр, нанизываются воспоминания путем именно того «эмоционального монтажа», который не был понятен у Юшко, но отчетлив и проникновенен у Ботевой. Читка перестает быть пьесой о девочке и ее воспоминаниях, но становится, как заметили некоторые зрители, текстом о свойствах памяти, о воссоздании жизни через тонкие кружева мыслей, обращенных в свое прошлое. Пьеса «Лондон» построена как некий рассказ от третьего лица о сантехнике Гене - и непонятно, то ли это он сам нам о себе рассказывает в такой отстраненной манере, то ли это друг, ждущий его возвращения в Минск (такую трактовку предложил один из зрителей). Текст, в котором совмещены впечатления автора со знакомым-сантехником и личные воспоминания о поездке в Лондон, подробно погружает читателя сначала в ежедневные детали жизни и собственно профессиональные знания (до мелочей) сантехника Гены, а потом - не менее подробно - в его впечатления от поездки в Лондон (на уровне, что съел в самолете, какой был номер в гостинице, как захотелось обратно, на родину). Своей подробностью и постепенным совмещением двух различных пластов человеческого опыта текст интересен, композиционно выстроен и закончен. Странно только, что тоска по родине, которой заканчивается путешествие новоявленного Левши (Лескова, автор, кстати, не удосужился прочитать), была воспринята аудиторией не как игровая, несколько гротескная, выявляющая в нем достаточно ленивого и непритязательного «маленького человека» (что было бы тоньше и ближе этому тексту), а вполне серьезная, не-понарошку, достойная аплодисментов. Близким к монодраме был и текст «Фиолетовые облака» Анжелики Четверговой о слепой балерине, которая отдала свою родную дочь на воспитание сестре ради карьеры и саморазвития. Автор посчитала нужным ввести в пьесу и эту дочь, и почитателя балерины, и ее ученицу, поэтому длинные тирады самой балерины кажутся несколько нарочитыми в обычном диалоге - но сложенные в единый текст от первого лица, возможно, обрели бы нужный тон исповедальности, к которому стремилась автор.

Организаторы «Любимовки» подчеркивали, что не стремились выбирать тексты, написанные на основе вербатимов, пьес, опирающихся на документальные материалы или реальные события было в этом году достаточно. Но их особенностью было то, что авторы или только отталкивались от реального факта или события, или вольно компоновали собранные материалы с авторским текстом так, что итоговый результат был очень далек от привычного представления о документальной пьесе. Что парадоксально, на фоне таких текстов собственно одна строго документальная читка - «Сироты» Артема Материнского, представленная режиссером Варварой Фаэр как даже не пьеса, а материалы к ней, прозвучала свежо и интересно в своей очевидной простоте, лишенной авторских изысков и вывертов по компоновке материала. В «Сиротах» звучит то голос приемной матери, в свое время усыновившей девочку с врожденной наркозависимостью, то голос самой дочки, к этому моменту ставшей грозой социальных служб Москвы, то голос самого автора, работавшего с этим подростком в свою бытность работником этих самых служб. Простой, понятный, актуальный текст, уже, видимо, имеющий возможность быть поставленным в том же «Театре.doc», где и проходили читки. Внушающим интуитивное доверие к представленной истории выглядел и текст Натальи Милантьевой «Подвал» - пьеса, основанная на личном восемнадцатилетнем опыте пребывания в монастыре ее автора. Пьеса отчасти распадалась на несколько новелл о главной героине и композиционно имела некоторую вольность (недо-обоснованность) монтирования историй именно в такой последовательности, но слушалась на одном дыхании. «Подвал» новаторски разворачивал тему отношений человека и религии, сводя на нет возможные идеализированные представления о жизни в монастыре и обнажая ежедневные зависть, обиды, жестокости и унижения, с которыми должен столкнуться в нем человек и не потерять веры в свет, возможность счастья и будущего для себя.

Одна из самых лучших пьес, представленных на фестивале - «Магазин» Олдаса Жанайдарова - совмещает документализм (пьеса о казашках-продавщицах, бывших в рабстве у соотечественницы в одном из московских продуктовых магазинов, основана на реальных событиях) с авторским выстраиванием истории, найденной метафорой отношений - качели - и объемными, по-настоящему сценически достоверными характерами. Эта простая и действительно страшная история выстроена через чередующиеся монологи работницы Карлыгаш, стремящейся вырваться из магазина, и хозяйки Зияш, мечтающей выстроить мечеть и питающей какое-то уродливое подобие материнских чувств по отношению к своим рабыням. Пьеса минималистична, не навязывает авторских оценок, никого не порицает и ни к чему не призывает, но тем не менее создает многогранную, правдивую и запоминающуюся историю. Пожалуй, именно такие тексты должны и, хочется верить, будут открываться «Любимовкой» для зрителя и современного театра. И, конечно же, такую же важную часть фестиваля должны и дальше составлять его неповторимые (возможно, всегда несовершенные и не доведенные до конца, но в этом одновременно и их сила, и их слабость) дискуссии - на основе которых, пожалуй, можно и нужно написать отдельную пьесу, что, наверняка, скоро и будет сделано новым талантливым автором «Любимовки».

Фотогалерея