Заступница. Нина Павловна Русинова

Выпуск №5-175/2015, Театральная шкатулка

Заступница. Нина Павловна Русинова

Второй курс училища. Работа над образом, причем, в качестве материала только проза, а не драматургия. Для создания образов были взяты четыре романа: «Мужество» В. Кетлинской, «Искатели» Д. Гранина, «К новому берегу» В. Лациса и «Белеет парус одинокий» В. Катаева. Цель этого раздела обучения будущих актеров заключалась в поиске характера и характерности, установления отношений с партнерами, органичного существования в «шкуре» другого человека...

Студент Кареев для освоения этих сложных задач получил образ Кильту из романа Кетлинской. Это был житель Дальнего Востока, у которого имелась подруга Мооми. В общем, двое «последних из удэге», которым автор посвятил не более десятка страниц из почти 800 страниц. Вот и создавай образ! Ищи характер и характерность, выстраивай взаимоотношения с партнерами, создавай на материале литературном образ живого человека во всем богатстве его индивидуальности. Жаль, что в трех других романах ролей для меня не нашлось вообще...

В тоске и ощущении беспомощности прошел сентябрь, а в начале октября педагоги курса пересмотрели нагрузку студентов, изменили первоначальное распределение работ, после чего появился приказ: назначить студента Кареева на роль учителя Бачея в повести В. Катаева «Белеет парус одинокий». «Вот счастье!» - подумал я. И ошибся. Дело в том, что раньше на эту роль был назначен Василий Ливанов, и он уже больше трех недель репетировал. Наверное, хорошо. И ребята его ценили не только за фамилию. И вдруг вместо Ливанова на репетиции появился Кареев. Все однокурсники были настроены немилостиво - и мадам Стороженко, и матрос Жуков, и сыщик, и даже «сын» Петя.

Что такое гимназический учитель в Одессе я понятия не имел, отцом двух детей никогда не был. Даже младших братьев или сестер у меня не было. Но надо начинать работать, ведь роль-то великолепная. Кое-что прочитал об Одессе и ее знаменитых улицах. Узнал, какие там были театры, что играли, какие оперы ставили, какие артисты гастролировали. Интересно, но помогло мало. Только в описаниях магазина «Оптика Ф. Карлсона» увидел фотографию модного тогда пенсне. Точно такого же найти не смог, а вот дужку от современного пенсне разыскал. Нацепил ее на нос, надел жилетку, положил в карман бутафорские часы, цепочку от них протянул в другой карман и стал выговаривать «сыну» Пете что-то о не выученных уроках. Этюд продолжался минут пять. Все это время я почему-то теребил часовую цепочку, снимал и надевал дужку от пенсне...

Нина Павловна Русинова сидела за столом, а по обе стороны, полукругом - однокурсники. Согласно давней традиции Нина Павловна спросила об их впечатлении. Господи, что я узнал о себе! «Кареев зажат, говорит плохо, наигрывает безбожно!» «И никакой он не учитель!» «Кареев не верит, что перед ним его сын!» Так длилось долго, почти вечность... Явно слышалось: «Леня, уходи от нас! А лучше - из училища! Мы не хотим с тобой работать!».

Русинова слушала молча, не перебивая. Я тоже молчал и готов был провалиться, исчезнуть, сгореть. Потом она оглядела всех и негромко сказала: «Вы правы - Леня наигрывал. Но он наигрывал в верном направлении. Да, был зажат, но это от волнения. У Лени были живые моменты. Какая-то целеустремленность в мыслях, отсюда некоторая рассеянность в действиях, трудность в том, чтобы подыскать слова. Леня, продолжайте работать в этом направлении. Оно верно». В наступившей тишине Нина Павловна добавила: «Какой следующий отрывок готов к показу?». Так закончился мой первый, полный страстей репетиционный день в новом коллективе.

В тот день я понял только то, что мне сохранили жизнь после «смертного приговора» сокурсников. И еще, что мне позволено работать над образом учителя Бачея дальше. И товарищи мои поняли это. Лишь по прошествии десятилетий до меня дошло: педагог пошел против «коллективного мнения» студентов. Он не стал «полемизировать», а просто похвалил, поддержал и защитил. Эти строки - запоздалая благодарность за урок педагогу Нине Павловне Русиновой. Много раз этот урок вспоминался мне и не позволял судить о возможностях или о способностях студента по одному, первому выступлению. Важно дать человеку время для созревания его мыслей, действий, эмоций... Этот урок вспоминался и тогда, когда приходилось спасать человека от «мнения» коллектива. Иногда оно было справедливым, иногда нет. Но охранить судьбу человека - справедливее. Всегда.

Разумеется, тогда, в 1955 году соображения эти мне в голову не приходили. Была только горечь, жгущая до сих пор. И еще - изумление от похвалы педагога и бесконечная благодарность Нине Павловне, которую так и не смог, не сумел высказать словами.

Вот так начиналась работа над образом одесского гимназического учителя Василия Петровича Бачея, вдовца, отца двух малолетних детей. Процесс работы в памяти почти не сохранился. Но перечитывая каким-то чудом сохранившиеся записи репетиций, вдруг обратил внимание, что замечания Русиновой другим исполнителям почти полностью повторяли их претензии ко мне! Да-да, мои товарищи тоже были «зажаты», тоже «наигрывали», тоже были неточны и нарочиты в отношениях с партнерами - в общем, страдали теми же недостатками, в которых так сурово обвиняли меня. В тот момент я не смог оценить педагогическую мудрость Нины Павловны, ее человечность, совершенно лишенную резонерства и назидательности. Она словно бы говорила на каждом занятии: «Работайте, учитесь, страдайте, добивайтесь поставленных задач». Но самих этих слов не произносила. Никогда. Требования Русиновой были одинаковыми ко всем студентам: чтобы в массовых этюдах исполнители не позволяли себе играть «кто во что горазд», а умели бы (привыкали, учились) гасить личные события ради главного, общего действия.

«Нужно знать, что вы хотите показать в вашем образе, четко представить себе характер человека. А найдя правильные черты, верное, правдивое действие - уметь закрепить найденное», - говорила она. Упрекала за неуверенность, «вранье», медлительность реагирования, потерю «серьеза», нарочитость поведения... Всех!

Хвалила редко, но случалось. Мадам Стороженко - за изобретательность «красок». Гаврика - за хорошую уверенность и независимость поведения. Бачея - за взгляд на сына и нервный жест. Матроса - за минутную остановку в действии. Петю и Матроса - за живые отношения. «Это дорогого стоит», - сказала Русинова после одного из этюдов. К сожалению, в памяти это не сохранилось, только в дневниковых записях. Помню только, что репетировать стало легче.

Настал день экзамена - декабрь 1955 года. Грим на втором курсе не поощрялся, но небольшие детали разрешались. Я приклеил «интеллигентную» бородку и усы, пристроил на нос дужку от пенсне, положил в карман жилета часы, протянул цепочку поперек жилета и пошел на сцену. В этюде «На пароходе», когда мы сыном Петей укрываем матроса Жукова от сыщика, я бестолково упрекал себя (мысленно, разумеется) за каждое движение. Зрители, вроде, смеялись... Когда Матрос «нырял» под диван, казалось, что протиснуться туда совершенно невозможно, но он так ловко и быстро скрывался под диваном, что зрители невольно хохотали...

Этюд закончился. Закончился и экзамен. По давней традиции студенты всегда старались подслушивать (да, да!) заседание кафедры. Все-таки интересно, что на самом деле думают педагоги о твоей работе. Ведь потом, во время общей встречи, они всего не скажут. Но я в компанию подслушивающих не пошел. Зачем? Ничего хорошего о себе все равно не услышу. Я был уверен, что не провалился, но не более того. Поэтому помчался в ЦДРИ, где впервые за много лет проходил вечер памяти великого актера Михоэлса. И не прогадал. Увидел «Короля Лира» (сохранилась кинопленка спектакля) и осознал, понял, что такое гений! Очень важно для молодого артиста убедиться воочию, что великие мастера существуют. Они приносят счастье, дают верное направление. На всю жизнь! Мне повезло: я видел на сцене гениальных актеров - Ваграма Папазяна, Пола Скофилда, Лоренса Оливье.

Вечер памяти Михоэлса закончился, я вышел из зала, охваченный счастьем, а навстречу сокурсники, которые подслушивали кафедру. Совершенно неожиданно стали наперебой передавать мне слова педагогов: «Тебя так хвалили! Худрук сказал даже, что необъяснимо, как этот молодой человек сумел так точно, органично и убедительно передать растерянность русской интеллигенции в период революции 1905 года!». Вот так раз!

Сказать, что я был счастлив - не могу. Настолько неожиданными стали переданные похвалы. Конечно, приятно, но за что? Ходил по сцене, говорил слова, беспрестанно корил себя за нелепые жесты, неуверенные интонации... Оказывается, это выглядело как «растерянность русской интеллигенции в 1905-м». Твердо знал, что никакого «образа» не создал. Очевидно, мои личные растерянность и неуверенность, непростые отношения с партнерами воспринимались как переживания моего персонажа. Да, неисповедимы пути создания сценического образа! Я надолго запомнил этот парадокс.

На общем собрании студентов курса педагоги, конечно, ничего не говорили про «растерянность русской интеллигенции». Просто объявили отметку - четыре с плюсом. Больше, чем ожидалось.

А удача продолжала улыбаться. В училище нашем была традиция: для первокурсников в начале учебного года устраивались показы элементов Вахтанговской школы - упражнения, этюды, музыкальные номера, наблюдения, отрывки на русском и французском, и, разумеется, примеры «работы над образом». К моему (и, кажется, всеобщему) изумлению кафедра включила наш этюд «На пароходе» в программу показа для первокурсников. Сейчас, спустя почти 70 лет, наконец, понял, что наш отрывок выбрали не просто потому, что он был лучшим среди других, тоже вполне достойных. Он должен был стать примером для новеньких, как осваивать важнейший элемент Вахтанговской школы - работу над сценическим образом.

Через две-три недели состоялся еще один показ. В те времена в Доме актера ежегодно происходил училищные вечера. Ректор Борис Евгеньевич Захава рассказывал об особенностях обучения в Щукинском училище, а студенты «иллюстрировали» эти положения этюдами. Прекрасен был зрительный зал Дома актера ВТО. Белоснежные барельефы великих русских актеров - Щепкина, Мочалова, Ермоловой, Федотовой. Теперь этого зала нет. А тогда, в 1956-м, я был счастлив вновь выйти на сцену. И подарила мене его педагог Нина Павловна Русинова, похвалив за самую первую работу, наверное, во многом несовершенную. «Это дорогого стоит!»

Во втором семестре мне снова выпало счастье работать с Ниной Павловной. Я предложил отрывок из повести Замойского «Молодость». Кафедра его утвердила и назначила педагогом Русинову. Процесс репетиционный, видимо, был удовлетворительным, без конфликтов студенческих, но и без восторгов. Достойная работа, которую включили в программу студенческих гастролей по целинным землям Алтая, и в итоге отрывок сыграли около 30 раз. Вернувшись в училище, принялся искать новый материал для работы, так как в дипломных спектаклях был занят мало. Перечитал рассказ Горького «Дед Архип и Ленька» и предложил роль моего внука Неле Цубис, уже сыгравшей моего сына Петю в отрывке «Белеет парус одинокий», и она согласилась. Педагогом вновь назначили Нину Павловну Русинову. И снова я получил урок...

Трудности были налицо. Прежде всего - возрастные. Деду Архипу - за семьдесят, внуку - около восьми. Но начали, репетировали около месяца. Однажды Нина Павловна неожиданно строго сказала: «Вы, Леня, и вы, Неля, - постоянно врете, фальшивите, наигрываете, формально относитесь к ролям. Поэтому работу с вами я прекращаю». И ушла. Когда остолбенение прошло и дыхание восстановилось, мы попытались осмыслить происшедшее. Что делать? Как быть? Рассказ нам нравится? Да. Роли нравятся? Да. Но Неля призналась, что когда смотрит на меня, не может поверить, что я ее дед. Я сказал, что у меня та же проблема. Какой выход? И мы решили, во-первых, работать дальше самостоятельно. Во-вторых, на каждую репетицию надевать костюмы и гримироваться.

А гримироваться студентам третьего курса еще не разрешалось. Но у нас же нет педагога! Значит, некому запрещать. И Неля на каждой репетиции облачалась в холщевую рубаху, штаны и мальчишеский парик, а я надевал холщевую поношенную одежду, подвязывал лапти и гримировался. Для полноты образа выпросил в Вахтанговском театре седой парик с поредевшими волосами, бороду и усы, что-то вкладывал в рот, чтобы казаться беззубым. Вот только подслеповатость не смог «создать» - зрение тогда было хорошим. Пытались также искать людей, хоть отдаленно похожих на наших персонажей. Наивны были: попытки встретить в Москве горьковские типажи были заранее обречены. Съездили даже в Троице-Сергиеву Лавру, но и там не встретили нищих и странников. Поиски наши, как я теперь понимаю, имели лишь одно следствие: мы стали ближе друг к другу, почти родственниками. А это дорогого стоит. И еще: в гриме я стал неуловимо похож на моего родного деда Ивана Федоровича.

Словом, репетировали мы с Нелей Цубис почти каждый день, а месяца через два разыскали Нину Павловну и робко попросили уделить нам полчасика. Нина Павловна внимательно оглядела нас и назначила время. Мы снова переоделись и загримировались (нарушая ученические правила) и стали показывать отрывок. Окончили. Ждем. Нина Павловна молчала, как нам казалось, довольно долго. Потом строго сказала: «Леня, на словах деда «Не пойду... Иди один... Вот она, станица... Иди!», нужно встать». Я почти испугался: «Нина Павловна, но кругом голая степь, так у Горького написано, а дед совсем без сил. Как встать? Не смогу», - почти умоляюще произнес я. «Это меня не касается. Подумайте. А сейчас идите в учебную часть и скажите, чтобы вас включили в расписание». И вышла.

Нас простили! Не похвалили, но и не ругали, даже за использование грима. И главное, мы продолжаем учиться! На следующую репетицию я принес бутафорское дерево, установил его, укрепил, и, цепляясь за ствол «старческими, ослабевшими» руками, попробовал встать на ноги... Как будто получилось более или менее органично. Осмелев, попробовал затвердить эти движения, останавливаясь, перехватывая ствол руками. Потом позвали Нину Павловну, показали ей новые мизансцены. Ожидая одобрения, застыли. А Русинова все так же строго говорит: «А в конце, Леня, Вам надо умереть». Наверное, я побледнел. «Нина Павловна, как умереть? У Горького казаки нашли его еще живым, а умер он только вечером. Вот как написано: "У него отнялся язык, и он спрашивал о чем-то слезящимися глазами"». Нина Павловна помолчала и еще более строго произнесла: «Леня, Вам в конце отрывка надо умереть!»

Сказать, что я испугался такого задания, ничего не сказать! До сих пор, через десятилетия, - страшно. Как не играй - все равно будет ложь, неправда, меня осмеют... Вихрем эти мысли пронеслись. А Нина Павловна спокойно продолжала: «Вам, Леня, надо умереть после слов «Господи! Наказал ты меня! Наказал?.. Рукою ребенка убил ты меня!.. Верно, Господи!.. Правильно!». Подумайте, как это сделать». И ушла, оставив нас с Нелей в полной растерянности.

Во-первых, смерть на сцене - самое трудное, что выпадает на долю актера. Надо убедить зрителя, что это правда. За всю мою жизнь лишь дважды видел правдивую сценическую «смерть» в исполнении Ваграма Папазяна и Лоренса Оливье (оба в роли Отелло). Остальные умирали согласно сюжету пьесы, но не более того. А во-вторых, боязно не следовать автору - Горький, все-таки...

Потеряв способность соображать (от растерянности!), мы не вспомнили о двух важных вещах. Русинова с Горьким была не просто знакома, а играла в его пьесе «Егор Булычев и другие». Причем, прекрасно исполняла одну из главных ролей - игуменью Меланью, что подтверждаю сохранившиеся кинокадры. Наверное, она была уверена, что Алексей Максимович определенно согласился бы на такое изменение. И еще мы забыли, что проза и драма - разные виды искусства. И законы у них разные. Нина Павловна не стала убеждать нас или дискутировать об этом. Она потребовала - надо умереть! И все. Много лет спустя в книге «Моби Дик» я нашел, как мне кажется, объяснение такому поведению педагога. «Все, что ожидает от нас Господь, трудно исполнить, и он чаще повелевает нам, нежели пытается нас убедить». Нина Павловна понимала трудность предложенного задания, но убеждать, тратить «слова» не стала.

Мы поверили и подчинились. Я попробовал несколько вариантов «умирания», потом мы позвали Русинову. Одобрительно кивнув, она сказала: «А теперь покажем вашу работу художественному руководителю курса». Вот так раз! Обычно педагог сам определял будущее отрывка, включать его в экзамен или нет. Конфликтов на это счет никогда не происходило. Внезапное для нас решение Нины Павловны и обрадовало, и обескуражило нас. Но распоряжения не обсуждаются, да мы и не хотели.

Стали готовиться. В большом фойе с красной ковровой дорожкой я укрепил бутафорское дерево. Мы с Нелей снова загримировались. Худрук курса Иосиф Матвеевич Рапопорт и Русинова сели в кресла между белыми колоннами. Мы начали. Не успели опомниться - отрывок закончился. Внук убежал, дед умер. Сидим на полу, ждем... Иосиф Матвеевич прокашлялся, осмотрел нас внимательно и тихо произнес: «Это получается вроде русского Короля Лира?». Мы молчали, ошеломленные масштабом сравнения. А Иосиф Матвеевич уже громче: «Отрывок - на диплом». Вот и все! Наша работа принята, одобрена и будет представлена на дипломном показе, который состоится через год, в 1958- м! «Дед Архип и Ленька» был показан перед государственной комиссией и заслужил оценку «отлично».

Все мои успехи создала педагог Нина Павловна Русинова. Мой ПЕДАГОГ, моя ЗАСТУПНИЦА, моя УЧИТЕЛЬНИЦА. Сожалею лишь о том, что когда-то, в свое время, - не сумел передать ей свои размышления и благодарность. Из-за стеснительности. Из робости. Горько сожалею, но уроки помню. Быть стойким и не поддаваться «коллективному мнению». Защищать человека, тем более, артиста. Не заниматься пустословием, а давать задания и приказания. Ради сценической правды не бояться изменять даже классический текст. Всему этому меня научила Нина Павловна Русинова. Я обязан благодарить судьбу за бесконечное счастье, которое редко выпадает людям нашей профессии. Это дорогого стоит.


Фото из архива автора

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.