Валерий Абрамов: "Я сердцем никогда не лгу"

Выпуск №8-178/2015, Гость редакции

Валерий Абрамов - мхатовец, связавший свою жизнь с Театром Российской Армии. Артист, все пропускающий через себя, беспощадный по отношению к самому себе даже в репетициях. Терпеливый педагог, умеющий работать до самоотречения. Отзывчивый, сопереживающий, доверчивый и верный человек. Так его характеризуют коллеги и родные. Юбилей еще не причина подводить итоги, но уже повод окинуть собственным пристрастным взглядом пройденный путь, что мы и попытаемся сделать в беседе с Валерием Владимировичем.

- Расскажите, пожалуйста, о той атмосфере Трехгорки, в которой прошло ваше детство.

- Я жил в трехэтажном общежитии на улице Рочдельского в нескольких минутах ходьбы от Трехгорной мануфактуры. Сейчас на этом месте находится ресторан «Обломов», которым правит Антон Табаков. Сначала мы жили двумя семьями в одной комнате, и эти семьи были отгорожены шторкой. Жили дружно, весело. Потом мы остались одни в этой комнате, так как стали людей потихоньку расселять. Рядом находились ДК им. Ленина и ДК им. П. Морозова, они-то и вдохновили меня на актерскую профессию. Однажды у мамы были какие-то дела в ДК им. Ленина, она повела меня с собой и попросила подождать ее. Мне было лет 7-8. Я сел в зале, где в это время шел спектакль «Два клена». Так это запало в душу, что я стал мечтать о сцене.

- Музыкант Владимир Спиваков в юности увлекался не только музыкой, живописью, но и боксом. В числе ваших увлечений был также бокс, пятиборье, футбол, а с другой стороны - хор, драмкружок. Совершенно противоположные друг другу занятия, но победило все-таки искусство. Настолько ли велика его сила?

- На соседней от нас улице был дом, в котором жила моя одноклассница Валя Дорожкина. У нее был брат Ваня Власов - студент Школы-студии МХАТ (ныне артист Театра «У Никитских ворот». - Ред.). Мы все на него смотрели. Он был высоким, красивым юношей. Может быть от того, что он выделялся среди нас, хотя Ваня также играл вместе с нами в футбол, но какой-то он был непохожий на всех нас, это манило. Я к нему подошел однажды и спросил, трудно ли стать артистом. Тогда он ответил, что надо стихотворение подготовить, и что сам он читал «Белеет парус одинокий». Мама и папа у меня к искусству никакого отношения не имели, а я себя искал, поэтому занимался и боксом, и футболом, и пятиборьем, и в хоре. Но из хора я ушел, с футболом тоже не получилось, и я решил попробовать себя в драматическом искусстве, пошел в детскую студию ДК им. П. Морозова, подготовив все то же стихотворение «Белеет парус одинокий». В этой студии была удивительная женщина - Людмила Дмитриевна Переяслова. Она была актрисой Театра им. Вл. Маяковского, но по разным причинам ушла оттуда. Я ей благодарен на всю жизнь, поскольку она дала мне силу, веру, понимание. Почему она меня взяла - понятия не имею. Читал я безобразно, так как не умел это делать, но она что-то во мне увидела и поддерживала. С нее все и началось. И я всегда вспоминаю ее и ее мужа - Дмитрия Михайловича Соболева, с которым она вела кружок, с благодарностью. Я бывал у них дома, они меня звали обедать, давали книжки читать. Людмила Дмитриевна создавала удивительную творческую атмосферу, где царило добро, не позволялось никого обижать. Она в меня поверила, и вообще те люди, которые по жизни в меня верили, они мне очень много дали.

- В Народном театре Красной Пресни вы играли параллельно кружку или позднее?

- Кружок - это была студия Народного театра, а в самом театре шли уже солидные спектакли. И вот после двух лет занятий в детской студии Людмила Переяслова привела меня в Народный театр, дала мне роль, работала со мной, создавала меня.

- Валерий Владимирович, какие книги о театре вы прочитали за это время, и чем они вам были интересны в столь юном возрасте?

- Первой была книжка про Ф. Шаляпина, о его жизни. Потом Людмила Дмитриевна дала мне книжку про В.Н. Яхонтова. Затем о А.А. Яблочкиной, В.И. Качалове. Так, по книжкам и рассказам я постепенно влюбился в театр.

- А спектакли в Народном театре ставила тоже Людмила Переяслова?

- Да. Она ставила спектакли и в Народном театре, и в детской студии. Моей первой ролью в студии был сторож в пьесе А.Я.Бруштейн «Голубое и розовое». А в Народном театре я играл Мизгиря и Леля в «Снегурочке» А.Н.Островского, Серафима Чайку в «Стряпухе замужем» А.В.Софронова, был занят в спектакле по драме Б.С.Ромашова «Огненный мост». Я поступил в 13 лет в студию, проучился там два года, и затем еще два года играл в Народном театре, после чего уже поступил в Школу-студию МХАТ.

- Какие чувства вы испытывали позднее к тем молодым людям, у которых принимали вступительные экзамены в ГИТИС?

- Для меня это очень ответственное дело. Написать человеку в его лицевом листочке слово «нет» - страшно. Нужно на это иметь процентов на девяносто уверенности. По сути ты решаешь судьбу этого человека. Конечно, можно ошибиться. Но для меня важно залезть в человеческое зернышко абитуриента, разговорить его, чтобы у него ушел зажим, чтобы он раскрылся передо мной. Он может даже плохо читать, но вдруг в нем что-то личностное, интересное есть, такое, что сразу, наверное, и не увидишь . Я понимаю, что он волнуется. Для меня прослушивание абитуриента - это как для врача поставить точный диагноз. Ошибешься - совершишь роковую ошибку. Только бы не ошибиться. Если уж я пишу слово «да» или слово «нет», то моя совесть чиста, что я до конца попытался его раскрыть.

- Ваш учитель В.К. Монюков рекомендовал вас к поступлению во МХАТ, но поработать там Вам не удалось. Вы не сожалеете об этом?

- Я уже репетировал во МХАТе роль Тишки в пьесе А.Островского «Свои люди - сочтемся». И вдруг на пост художественного руководителя театра приходит Олег Ефремов, который сказал: «Все, что было до меня, отменяется. Я буду лично смотреть тех, кто собирается работать во МХАТе». И я оказываюсь просто нигде. Уже был май, все ребята показались в театры. Но я попал в команду артистов-военнослужащих Театра Советской Армии, и это тоже судьба. Я не жалею, что не работал во МХАТе, потому что в ЦАТСА я нашел необходимый мне творческий дух.

- А что значит быть «мхатовцем»? Что их отличает от других артистов?

- Сейчас об этом трудно говорить, потому что истинные мхатовцы давно умерли. Их отличала высокая внутренняя и внешняя культура. Как они одевались, как приходили на репетицию. Уходящая натура. Глубокая культура - это самое главное. Знаете, Лев Дуров сказал: «Сначала преподавали в Школе-студии дворяне, потом пришли разночинцы, а сейчас преподают пэтэушники».

- Какой факт из истории МХАТа вас больше всего поразил?

- Смерть МХАТа.

- В какой момент она наступила, на ваш взгляд?

- Каждый по-своему оценивает жизнь и смерть. К Малому театру тоже можно по-разному относиться - живет он или не живет. Но традиции в нем сохраняются. А без традиций нельзя. Есть то, что нельзя уничтожать. С потерей традиций, а они постепенно терялись во МХАТе, а потом и вовсе были уничтожены, когда туда пришли другие люди с другими правилами и отношением к делу, наступила смерть этого театра.

- Вы уже двадцать лет работаете в одном театре, и даже вместе играли в одном спектакле с Александром Диком, существенная часть жизни которого была связана со МХАТом. Он чем-нибудь пополнил вашу копилку знаний об этом театре?

- Вот мне кажется, что Александр Яковлевич Дик сохраняет в себе традиции Художественного театра. Поэтому, когда он пришел в ЦАТРА, это было большой радостью. Мы одной крови, одной веры, одного духа. Может быть, поэтому он и не вписался в современный МХАТ, ведь он тоже человек определенной высокой культуры, который много знает, любит, он - театральный человек в хорошем понимании этого слова. А. Я. Дик - это приобретение нашего театра.

- Какое ваше самое яркое воспоминание о службе в команде артистов-военнослужащих?

- Поездка с концертной программой по Туркестанскому военному округу. Режиссером программы был Петр Штейн, идеологом - Михаил Швыдкой. Участвовал и Володя Тихонов. Это было незабываемо. Выступали на разных площадках, в том числе на грузовиках. Звучали стихи Б. Окуджавы, Д. Самойлова, К. Симонова, Ю. Левитанского. Было радостно от того, что мы не просто солдаты, но и артисты!

- Насколько различны те зрители, которые приходят в зрительный зал, и те, кто внимают концертным бригадам ЦАТРА в воинских частях и госпиталях?

- Особый настрой идет во время выступления в воинских частях и госпиталях. Мы ездили в Южную Осетию сразу после грузино-осетинского конфликта в 2008 году. Там ты понимаешь, что выступаешь перед людьми, которые рисковали своей жизнью, которые могли вчера погибнуть, их жизнь была на волоске. Там другая доля ответственности перед зрителями, другой нерв, другой взгляд на подбор репертуара, более обостренное ощущение. Мы общаемся с этими зрителями от сердца к сердцу, идет взаимная благодарность за то, что они живы, а мы перед ними выступаем. Зрители же, приходящие в театр, находятся в комфортной обстановке, а там все на острие жизненных рисков.

- Каким вы видели своего Рогожина в спектакле Ю.И. Еремина «Идиот», будучи уже четвертым исполнителем этой роли?

- Рогожин - это страсть, обнаженный нерв. Страсть к Настасье Филипповне. При всей его купеческой сути этот человек не лакей, он - бунтарь с болезненно-обостренным восприятием. Мне было важно, чтобы в Рогожине была при такой страсти не злость, а доброта. Он убивает Настасью Филипповну не от злости, а интуитивно, импульсивно берет на себя ее Крест, потому что она мучается, она никак не может найти себе пристанище, не может определиться, мечется от Мышкина к Рогожину, и Рогожин это видит.

- Зависел ли ваш образ Рогожина от исполнителя роли Мышкина?

- Я играл только с Борисом Плотниковым, личность которого совершенно другая, нежели у Аристарха Ливанова или Андрюши Ташкова. Оценки и восприятия разные, глаза другие. Для меня в человеке очень важны глаза. Можно загримировать все: брови, нос, уши. Глаза не загримируешь. Мышкин и Рогожин - это две половинки одного целого. От того, какой у меня партнер, зависит, какая у меня половинка. Для меня глаза Плотникова были камертоном моей роли.

- На одном из спектаклей «Много шума из ничего», где вы играли Леонато, мне довелось видеть в сцене венчания Геро и Клавдио в церкви, как на вас то ли снизошло величайшее вдохновение, то ли Божья искра. Зрители замерли, глядя на сцену, так проникновенно вы играли. Это какое-то иррациональное явление, или это сплав опыта, знаний, ремесла, чувств, эмоций?

- Шекспира не сыграешь со школьной скамьи. Шекспир - это тот драматург, в произведениях которого надо прожить кусок жизни. Любой великий автор такой. Иногда бывает, что этот кусок накладывается на роль, эмоционально совпадает, и происходит чудо.Редко бывает, потому что, если бы это было часто, сердце не выдерживало бы. Здесь совпадают и опыт, и мастерство, и умение, и понимание автора, и совпадение с партнером. Все гении, будь то И. Смоктуновский, О. Борисов или Н. Гриценко, это, помимо режиссуры, определенный жизненный багаж. Смоктуновский сыграл Мышкина не в 20 лет, а пройдя войну, пройдя определенные трудности своей жизни. Также и Олег Борисов, который мечтал попасть во МХАТ, а его не взяли, и была очень большая обида. Это все и есть тот материал, который потом используется на сцене. Только так. Если ты жил диетически, стерильно, то это и не войдет в роль. Шекспир ли, Чехов ли, Достоевский ли - надо вложить часть своей жизни. И не просто часть своей жизни, а своих личных переживаний. Тогда эта искра и возникает!

- Что значит для вас одна из последних роль Федора Бороздина в спектакле «Вечно живые»? И находит ли сейчас эта пьеса отклик у зрителей?

- Это для меня дорогой спектакль, сердечный, очень искренний, я даже иногда без него грущу. После одного из спектаклей я спустился к служебному входу театра, где встретил совершенно незнакомых мне двух молодых людей, которые благодарили за него, у них даже слезы навернулись, хотя по внешнему виду люди они не сентиментальные. Как сейчас говорить о войне, о чем говорить? Совесть притупилась, в чем-то теряем сегодня стыд. Спектакль тяжелый, но в нем есть ощущение семьи, того, что там у меня есть сын, дочь, племянник, мать, какой-то дом, куда можно вернуться, атмосфера сердечного тепла, что живем не по разуму, а по совести. Трудно сейчас жить по совести, во всем должны быть выгода и расчет. А Федор Бороздин живет без расчета, он - эмоциональный человек, который живет по воле своего сердца, своей совести. Драматургия В. Розова с одной стороны, символична, и в то же время очень жизненна. Я пока для себя не могу назвать, что для меня этот образ, но он для меня очень дорог и очень любим.

- А.А. Попов вводил вас в спектакль «Смерть Иоанна Грозного». Он был не классический режиссер, а актер-режиссер. Вы сейчас себя пробуете в режиссуре. Скажите, есть ли разница между классическим режиссером и актером-режиссером?

- Режиссер - это прежде всего профессия. Профессии режиссера и актера разные. Но Попов был тогда для нас гением, мы верили каждому его слову. Он был гениальным артистом, ни в чем не ошибался. Для нас он был и актером, и режиссером, по сути - кумиром! Поэтому, когда тебе кумир подсказывает, то ты согласен на все. Режиссер - очень непростая профессия, а потому не всегда хороший артист может быть хорошим режиссером. Это другая природа отношений, другое отношение к материалу. Актер и режиссер - две разные вершины. Бывают и совпадения, как у О. Ефремова или Р. Симонова, но это единичные случаи, когда человек соединяет в себе актера и режиссера. Как правило, человек заканчивает с актерством и переходит в другую область, в другой взгляд на творчество, на пьесу. Режиссер - это и толкователь, и создатель, и идеолог, и администратор, и художник, и музыкант. Актер - это исполнитель.

- А как вам удается соединять в себе актера и режиссера в спектаклях?

- Я чувствую себя больше артистом, чем режиссером. Я стараюсь помочь с точки зрения актерского исполнения. Главным в спектакле остается Борис Морозов, а я скорее его помощник по актерской части.

- В какой момент вы ощутили, что актерства вам не хватает, и вы хотите попробовать себя в режиссерском деле, пусть и в качестве ассистента?

- Накапливается опыт, умение, знания, которыми хочется с кем-то поделиться, в первую очередь, с молодыми коллегами, помочь им в постижении непростой актерской профессии.

- Изменилось ли ваше восприятие Б.Морозова после того, как вы начали вместе с ним преподавать и ставить спектакли?

- Я благодарен судьбе, что она свела меня с этим человеком. Он продлил мою творческую жизнь, пригласив меня преподавать на свой курс. Для меня Борис Афанасьевич олицетворяет тот психологический, тонкий театр, которым мне хотелось бы заниматься.

- Почему вы решили заняться педагогической деятельностью?

- У Олега Ефремова как-то спросили, какое качество должно быть в режиссере. Он ответил: «Терпение». Мне кажется, что я пока еще обладаю этим качеством. Надо терпеть, чтобы донести до ученика суть. Мне со студентами очень интересно. Обучая, ты учишься сам, учишься их отношению к жизни, их пониманию жизни. Этот обмен очень обогащает, и не стареешь душой. Мне было радостно, когда я с ними встречался, хотелось вместе с ними работать.

- Чем преподавание в РАТИ (ГИТИС) отличается от ВГИКа, где вы ранее преподавали?

- Во ВГИКе я преподавал мастерство актера два года. Я свою педагогическую деятельность только начинал. Самое главное, что было мне важно и во ВГИКе, и в РАТИ - чтобы и на сцене, и на экране был человек с живыми нервами, с живыми слезами, чтобы все было настоящее, искреннее. Отличались, может быть, какие-то приемы и методы, не более.

- Кинематограф - это лотерейный билет для артиста?

- Вы знаете, я как-то туда не стремился. Попробовав раза два, я понял, что это не мое. Главным для себя я определил театр и педагогику. Киноартист - это отдельная профессия. Многие артисты театра снимаются в кино, но не все киноартисты работают в театре. У киноартиста короткое дыхание на дубль, другая речевая структура. В кино иная природа существования. Волнует другое. Мало о ком сейчас в театре или в кино можно сказать «Мастер». Да - органичны, даже кавээнщики могут выглядеть не хуже артистов, которых четыре года учат. В кино сейчас может сниматься и не артист. Быть профессионалом в своем деле - это самое главное, в театре ли, в кино ли. Нельзя быть дилетантом.

- Чем вас увлекла поэзия Сергея Есенина?

- У Есенина есть очень дорогие для меня слова: «Я сердцем никогда не лгу». Он сердечный поэт. Любое его стихотворение очень искренне. Он, как и В. Высоцкий, жил на разрыв аорты. И они для меня очень близки и дороги по своему творчеству.

- А чем оказалась притягательна фигура Федора Шаляпина, да так, что вы, насколько я знаю, хотели его сыграть?

- Мне довелось сыграть Шаляпина в рекламе. А еще, когда мне было лет 25, Марк Донской пригласил меня сыграть молодого Федора Ивановича. Но тогда Шаляпин был не в чести, и фильм закрыли. Притягателен тем, что, будучи человеком из низов, он сам себя создал. Бог ему дал талант, повезло с людьми, которые встретились на его пути. Для всех его арий, песен, романсов характерно глубокое погружение в материал. Шаляпин - гений, а от гения всегда хочется взять какое-то зернышко. Гений всегда манит, у гениев всегда учишься. Говорят, что К.Станиславский свою систему писал с Шаляпина. Перед ним преклонялись!

- Чего бы вы хотели для своего сына Петра Абрамова- актера Малого театра?

- Я хочу, чтобы он был, прежде всего, личностью интересной и разносторонней . Это самое главное мое ему пожелание. И удачи.

- Как возникла идея создания передачи «Музыка, помоги», вышедшей на канале «Культура» в 2002 году?

- Однажды я встретился с Александром Строевым, выпускником ВТУ им. М. С. Щепкина, режиссером ТВ, и в разговоре с ним выразил сожаление о том, что очень мало вспоминают о поэте Юрии Левитанском, сказал, что у меня есть программа, состоящая из его стихов. Саша меня послушал и предложил снять это на пленку. Я ему за это очень благодарен, потому что Левитанский для меня не просто поэт, но еще и очень дорогой человек. Он - поэт чеховского направления. Левитанский боготворил Чехова, и сам был внутренне с какой-то чеховской деликатностью, очень тихий человек, но очень глубокий, тонкий, сердечный. Стихи Левитанского надо чувствовать не умом, а сердцем.

- Как вы отбирали стихи для программы?

- Сначала я выбрал те стихи, которые отзываются у меня в душе, которые я чувствую и понимаю, а потом пришел к самому Левитанскому, он также принимал участие в отборе стихов. Он не давил на меня, не навязывал ничего. Он обладал умением дать человеку самому дойти до чего-то, раскрыться. И вот те стихи, которые были им одобрены, я прочитал потом при записи передачи.

- Где проходили съемки?

- В Литературном институте им. М. Горького и на Старом Арбате.

- Эту передачу вы открывали стихотворением «Я медленно учился жить». Вы научились жить?

- Нет, не научился, продолжаю учиться. И это хорошо, что не научился, есть куда стремиться. Дай Бог, чтобы эта наука дольше продолжалась.

Фотогалерея