Есть только "сейчас". Нина Яковлева (Чебоксары)

Выпуск №8-178/2015, Лица

Если говорить о том, что роли - те же дети, бережно воспитанные актером и выпущенные в мир из лона его души, то народную артистку России и Чувашии Нину Яковлеву можно смело назвать матерью-героиней. Их у нее более ста, а она по сей день вынашивает под сердцем новые образы, словно нет ни возраста, ни усталости. Те в свою очередь платят ей золотым дождем зрительских оваций... Далеко не каждому актеру удается «поймать волну» абсолютного профессионального везения на пол с лишним века. Но почему бы просто не занять давно заслуженное место в «царской ложе», среди цветов и лавров? Наверное, потому что сцена Чувашского государственного академического драматического театра им. К.В. Иванова, которой она отдает все от манящей лукавости глаз до беспокойного пульса, неизбежно увянет без нее. А она не сможет без сцены, словно летчик без неба. Так что многочисленные триумфы на международных и отечественных фестивалях в номинации «Лучшая женская роль», материалы в советской и российской прессе, регулярные успехи на Республиканском конкурсе театрального искусства «Узорчатый занавес», блистательные премьеры и гастроли - это еще не история. Творческий день Нины Яковлевой продолжается, он в постоянном зените, без заката и сумерек, затмевая все вокруг. И 75 лет звучат как 17... Одна из самых невероятных актрис Чувашии отмечает в 2015 году юбилей, в который трудно поверить.

Таким, как она, обычно завидуют. В тайниках ее души хранится все, и не придумали еще персонажа, который был бы ей не по плечу. Порой диву даешься, как в этой маленькой, хрупкой женщине находится место для стольких характеров, индивидуальностей, настроений. Например, на ресницах до сих пор дрожат слезы от ее Марии в «Деньгах для Марии» В. Распутина. Прозябающая в нудной обыденности, пропускающая сквозь пальцы красоту и поэзию дней и будто потерявшая ангела-хранителя, она вязнет в собственном безразличии к миру. Только беда и испытания заставляют героиню прозреть и задуматься о своем отношении к жизни. Ее монолог становится концептуальным центром спектакля. Созвучна ей по внутреннему наполнению и масштабу Надежда Монахова в «Варварах» М. Горького, чья гибель сравнима с крушением мира, страждущим любви. Именно тогда в артистическом почерке Нины Яковлевой столичные театроведы усмотрели что-то от Татьяны Дорониной. Отрешенная, чурающаяся сантиментов, напряженная и сосредоточенная на своем, Надежда Поликарповна внезапно заболевает безрассудным чувством к Егору Черкуну, сложив к его ногам свою душу. Эта неожиданная внутренняя перемена чревата гибелью, ведь пути назад нет. Так и случается: скорое разочарование фактически убивает ее.

Фейерверком юмора и характерной пестроты ослепляет миссис Куикли в «Виндзорских проказницах» У. Шекспира. Все при ней - и хитрость, и обольстительность, и вулканический темперамент, и наивность простушки. Мы словно наблюдаем за актрисой с разных ракурсов. А взять хотя бы Виолу в «Двенадцатой ночи»! В мужском костюме, высоких сапогах, со шпагой на поясе, с напористым оптимизмом и непоколебимой уверенностью в своем счастье, она шагает по сцене твердой походкой, без малейшего намека на женскую слабость. И снова шокирующий перепад. Как не вспомнить повесть В. Распутина «Прощание с Матерой», поставленную в жанре древнегреческой трагедии, когда ее страдалица Дарья ассоциируется с самой Антигоной? Всякий раз, видя актрису в новой роли, мы твердо верим, что именно она - самая головокружительная из ее творческих вершин. Это и немудрено, ведь то, что Нина Яковлева делает за два с лишним часа сценического действа, какими средствами «пытает» зрителя, трудно описать словами. Рвет свое сердце в клочья, разбивает колени в кровь и... целует бога. Причем всегда перед нами игра до конца, до последней капли пота, до победы. Так, словно потом, когда занавес закроется, не будет уже ничего. Есть только животрепещущее «сейчас».

Критики восклицают: «Вот что значит школа!» Действительно, диплом актерского факультета ГИТИСа говорит сам за себя. Но есть еще понятие природы, когда ученичество лишь укрепляет естество. Когда нутро - словно алмазный рудник, а труд педагога сравним с работой шахтера, добывающего из земли драгоценные минералы. Таким мастером стал для нее, тогда еще скромной девчушки из деревни Большое Яниково Урмарского района Чувашии, народный артист СССР, ученик великого Константина Станиславского и прославленный мхатовец Василий Орлов, руководивший второй чувашской студией. В числе 22 счастливчиков, прошедших жесткий конкурсный отбор и отправленных из республики на учебу в Москву, был и будущий супруг актрисы - народный артист СССР, лауреат Государственных премий России и Чувашии, лауреат Российской национальной театральной премии «Золотая Маска», художественный руководитель Чувашского драматического театра Валерий Яковлев.

Публика смеется над ее Пашей в каламбуре Н. Айзмана «Выйди, выйди за Ивана» и Ираидой Семеновной в «Бабе Шанель» Н. Коляды, над тетей Шурой в курьезе А. Портта «Суженая сама пришла» и Ханумой в одноименной юмореске А. Цагарели, над Бабой-Ягой в сказке В. Маслова «Иван Царевич, Серый Волк и Василиса Прекрасная» и Крахьян в шутке А. Волкова «Свадебные блины». В числе недавних комических героинь актрисы Надежда Константиновна в «Наследстве дедушки из Чикаго» В. Ляпина. Эта задиристая «маразматичка» преклонных лет с лорнетом в руках и набором светских манер «сваливается на голову» целой кучей недоразумений. Весь спектакль она изображает аристократическое недомогание и с невозмутимым видом разъезжает по сцене в кресле на колесиках, словно примадонна в карете, дурача партнеров своими милыми шалостями. Но вдруг ей наскучивает сидеть, и, бойко махнув на все рукой, она начинает кокетливо вертеть перед кавалером изящной и, как оказалось, вполне здоровой ножкой. Однако апофеозом жизнелюбия, бесспорно, сшибает с ног национальный «хит» А. Чебанова «Бабушка Праски внука женит». Согнувшись в три погибели, с деревянным посохом в руках и скудным узелочком за спиной, ее шустрая, неутомимая, неугомонная Праски дает жару всем, кто бы ни встретился ей на пути. Кульминацией развития образа взмывает центральный танец героини. Энергично «дрыгая» руками и ногами под «рулады» заводного рэпа, на финальном аккорде она эффектно растягивается в шпагате, а затем, перекувыркнувшись назад, ловко вскакивает на ноги. И где же, спрашивается, заявленные 75? Публика взрывается от восторга, «вынуждая» Нину Яковлеву долго раскланиваться, словно балерину после виртуозного соло. Аплодисменты настолько оглушительны, что спокойно доиграть спектакль просто немыслимо. Актриса уморительно грозит зрителям кулачком и деловито «рулит» дальше.

Обжигая накалом противоречий, замирает на грани беспечной веселости и горькой патетики Ескар в фантазии Ф. Павлова «В деревне». В первом действии актриса настраивает зрителей на характерную задоринку, со смаком выделывая заковыристые пассажи главной сплетницы на селе, не упускающей момента «поточить лясы» и сующей свой длинный нос во все соседские дворы. Вспоминается эпизод, когда она «набивается» на кружку пива к сестрице Прчкан. Ей только дай волю! Если при хозяйке героиня еще держит себя «в узде», то когда та деликатно удаляется, отпускает тормоза и набрасывается на угощенье с такой жадностью, что в горле начинает урчать. Глоток, второй, третий... Как, кувшин уже пуст? Хм... А если потрясти? Да, действительно пуст. Вот незадача... И тут, словно с горя, исходя пьяной икотой, заводит песню и даже пытается «произвести» некое подобие плясовой. Но мало ли кто может «застукать» ее в столь непристойном виде! Решив, что «застолье» зашло слишком далеко и пора ретироваться, Ескар сует подмышку коврик, подушку и, недолго думая, падает в кусты, где забывается безмятежным младенческим сном... Во втором действии, после грозы жутких событий, она появляется до неузнаваемости другой - растерянной, молчаливой, сомневающейся в верности своих поступков. В эти минуты внутри нее борются и жалость к Елюк, и жажда наживы, и упреки настырной совести. Все решает диалог со Степаном. Тот умело искушает Ескар толщиной кошелька и предлагает ей выгодную сделку. Героиня сдается, потирая трясущиеся и взмокшие от волнения ладони, млея перед забрезжившей на горизонте копеечкой и опасливо озираясь по сторонам. Дескать, «и хочется, и колется». И только сорвав заветный куш, она понимает, какое преступление совершила. Но Степан не дает ей опомниться, подсовывая новую порцию денег, и тут уж алчность, смешанная с малодушием, окончательно переламывает ее внутренний стержень.

Мощной экспериментальностью взбудоражила безумная Мария Хосефа в драме Ф.Г. Лорки «Дом Бернарды Альбы», заметно разнящаяся с остальными работами Нины Яковлевой. Тонкий эмоциональный расчет и исполнительскую вдумчивость смыла струя бешеной стихийности. Эта брошенная богом старуха-привидение, задушенная сумасшествием и заросшая паутиной страхов, кружит свои нелепые колдовские вальсы на грани реальности и потусторонности. То ли ведьма, то ли ищущий успокоения призрак, то ли сама судьба. Бернарда прячет ее от чужих глаз, словно чудовище в подземелье, так что практически весь спектакль Мария Хосефа затравленно выжидает за кулисами. И оттуда, как из глубины холодного склепа, управляет своим глухим, хрипловатым голосом, угрожающе и язвительно завывающим на разные лады и похожим на гул ветра в печной трубе: «Бернарда! Бернарда!» Воздействие на публику сродни гипнозу. Несколько тембровых красок, и актриса крепко хватает зрителей за глотку. Она ведет нас по жутким интонационным лабиринтам сумрака и аномалий, уродств и судорог, где оступиться - значит умереть. Сила ее власти настолько велика, что мы безропотно следуем за ней. Но хоть бы разочек заглянуть в ее лицо!.. И вот когда струна интриги напряжена до предела, она наконец-то вырывается на свободу, словно ядовитая пена изо рта. Публика захлебывается отвращением и ужасом...

Нина Яковлева сыграла множество печальных матерей. Все началось с «Ежевики вдоль плетня» Б. Чиндыкова, ставшей подлинным откровением. Линию продолжили Кетерук в «Дне очищения» А. Тарасова и Анукка в «Голосе печального вяза» Д. Гордеева и Г. Кириллова, невероятно близкие друг другу. Со свойственной ей гибкостью Нина Яковлева выписывает их шире, необъятнее, нежели простые натуралистичные портреты, и превращает в настоящие иконы. Мелькнула еще слезная Татьяна в мелодраме А. Ларченкова «Белым-бела черемуха», но основанная скорее на бытовизме, нежели на художественной обобщенности. Точно свеча в закопченной лампаде, трепещет исполнительское пламя актрисы. То настороженно, то всполошившись от накатов ветра, то истаивая последними каплями парафина. Она вступает в реку собственных эмоций пугливо, крадучись, будто поначалу боится этой глубины, намоленной ею самой же. А затем, когда мир рушится на глазах и уже нечего терять, отчаянно кидается вниз. Так, словно потом не будет ничего. Есть только животрепещущее «сейчас».

Фото предоставлены театром

Фотогалерея