"А я - Кармен"...

Выпуск № 1-181/2015, Взгляд

«Кармен» в постановке режиссера Алексея Бородина, дирижера Тугана Сохиева и художника Станислава Бенедиктова - девятая в сценической истории Большого театра версия оперы Жоржа Бизе.

Что удивительно: по популярности «Кармен» соперничает с тремя другими опусами из «джентльменского набора», составленного Пласидо Доминго по первым буквам латинского алфавита A, B, C, D - «Аида», «Богема», «Кармен» и «Дон Джованни», соответственно. Тем не менее «обновлять» «вечную оперу» в Большом часто не старались. Долгожителем оказался традиционный и скроенный по приметам так называемого «большого стиля» режиссерский опус балетмейстера Ростислава Захарова, «опубликованный» в 1953 году и продержавшийся в репертуаре более четверти века. Куда короче вышла жизнь восьмой постановки - от англичанина Дэвида Паунти, предъявившего свою актуальную «Кармен» на Новой сцене в 2008 году.

Ревнителей традиций и апологетов так называемой актуальной оперы (когда историческое действие переносится в более позднее время, а музыкальная драматургия под него «подверстывается», нередко - вопреки) при знакомстве с «Кармен» Бородина-Сохиева-Бенедиктова обуяла ностальгия. Кто-то затосковал по мятым кулисам и залатанным задникам бесхитростного спектакля Захарова, кто-то раздосадовался по поводу потери спектакля Паунти - с голыми девицами в борделе взамен кабачка Лиласа Пастьи, с «прикованной» к стулу и напевавшей на нем Хабанеру Кармен, с ботаником Хозе, уткнувшимся в книжку под переборы цыганок «Lamur - lamur - lamur - Lamur». Меж тем девятая «Кармен» объявилась в Большом театре, как кажется, весьма кстати, хоть и попала после премьерных показов в поле отчуждения - уж слишком непривычной показалась критикам, обучившимся строить рецензии исключительно на оценках увиденного и услышанного, но не вчитываться в музыкально-драматургический текст спектакля. И уж тем более - сопрягать его с тем, чем живет сегодня театр. Раньше - умели. Теперь, буквально по Чехову: «Забыли. Никто не помнит».

Алексей Бородин, известный своими умениями вчитываться в пьесу как в партитуру, а в партитуру как в художественный текст, конечно, принадлежит той режиссерской породе, что больше сиюминутных трендов и изменчивой моды ценит профессиональные традиции, основанные на школе, воспитании, искусстве «медленного чтения». Ждать, что в «Кармен» Бородин начнет по-старому доказывать, что «жизнь доведена в музыке Бизе до ослепительного сверкания» (выражение А.В. Луначарского) или, наоборот, как у Баунти, отправлять персонажей в ХХ век, в эпоху сексуальной революции, напрасно. Бородин нужен Большому, чтобы выправить собственный курс, а не петлять в лабиринтах заимствованных новаций.

Бородин, как и Сохиев, видят и слышат свою «Кармен» без кастаньетных переборов и пафосных надрывов медно-духовых, без слепящего света и роковых страстей с гортанными parlando цыганистой испанки и теноровыми всхлипами ее возлюбленного. Традиционная и обросшая штампами (восприятия, в первую очередь), «Кармен» более всего интересует их как «вечная опера», а сама героиня - как вечный образ. Такой, как Дон Жуан, Дон Кихот, Фауст etc. Впрочем, в историю отечественной режиссуры музыкального театра подобный интерес уже однажды вписан, и золотыми буквами, - Вл.И. Немировичем-Данченко, поставившим свою «Карменситу и солдата» в 1924 году. Однако, если Немирович опорой своей «Кармен» видел античную трагедию, Бородин и Сохиев за контекст принимают лирическую поэзию, от романтизма - до Серебряного века. В операх из упомянутого списка «A, B, C, D.» контекст особенно важен: история накопила в сценических толкованиях оных столько вариаций, что жизненные смыслы, закодированные в них, то и дело «засвечиваются» ослепительным сверканием и - неизбежно теряются.

Новая «Кармен» Большого обескураживает нежеланием говорить на языке аксиом, тут - все по первопутку, наощупь, изменчивой рифмой, обнажающей сам поиск смыслов, скрытых за сверкающей оболочкой.

Бородин и Сохиев жаждут настоящей жизни и непредсказуемых поступков, чем разочаровывают тех, для кого «свойства страсти» привычно выводятся жирным пунктиром и расписываются масляными красками.

Туган Сохиев видит в музыке Бизе совсем иную живопись - акварельную и импрессионистическую, где любовь управляет счастьем и болью, свободой и смирением, экстазом и отчаянием и ненароком разрушает установленный задолго до нее порядок жизни. И если прежде поэтическая стихия музыки почти всегда скрывалась за оперным глянцем сюжета о табачнице, драгуне и тореадоре, за выдуманной Испанией, к каковой первоисточник не имеет отношения, за заезженными ариями-хитами, входящими в топы мобильных рингтонов, то нынешний спектакль повествует о том, как рождается и умирает любовь.

По сути уникальное прочтение партитуры (таких давно не доводилась слышать в стенах Большого) спровоцировано замыслом режиссера-интеллектуала Бородина, позволившего себе заглянуть в историю о Кармен не с парадного входа, а с задворок, где и обитала у Мериме calli (цыганка) в драных чулках. В партитуре звучат и рифмуются подголоски, образуются «внутренние» диалоги, какие в режиссерском театре равны подтексту. Да и сам маэстро ведет свой диалог с партитурой:

Ровно - полночь.
Луна - как ястреб.
- Что - глядишь?
- Так - гляжу!

- Нравлюсь? - Нет.
- Узнаёшь? - Быть может.
- Дон-Жуан я.
- А я - Кармен. (М. Цветаева)

В концепте Бородина отсвечивают зарницы Серебряного века и слышатся рефлексии Блока («Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен... / Мелодией одной звучат печаль и радость...») и Цветаевой («Спят трещотки и псы соседовы, - / Ни повозок, ни голосов. / О, возлюбленный, не выведывай, / Для чего развожу засов»).

Что до самой Кармен, то она вышла разной у всех трех исполнительниц, занятых в премьере. Такой несхожести в формате одного спектакля (допустим, спектакля Ростислава Захарова, где Кармен пели Ирина Архипова, Галина Борисова, Елена Образцова) наблюдать прежде не приходилось. Не потому, что индивидуальности не разнились - напротив, но абрис прорисованной, как этикетка на флаконе некогда знаменитых духов, постановки не предполагал крайних трактовок, «охраняя» сюжет от многомерных ассоциаций.

У Бородина и Сохиева, наоборот, структура спектакля изменчива и подвижна, и Кармен, как ее чувствуют и понимают Агунда Кулаева, Вардуи Абрамян и Юлия Мазурова - принципиально разная. У Кулаевой, по Мериме, - «сущий хамелеон». У Абрамян - «дьяволица». У Мазуровой - юная calli, гитана, только-только познающая жизнь, примеривающая на себя и кожу «хамелеона», и стать «дьяволицы», но впитавшая с молоком матери намертво одно: «Calli она родилась и calli умрет» (у Мельяка и Галеви, писавших либретто по Мериме: «Свободной родилась, свободной и умру»).

Крохотная Кармен Юлии Мазуровой с необведенными глазами и ненапомаженной головой, с цветком акации взамен традиционной пунцовой розы в руках (Бородину важно взять акацию от Мериме - цветок, символизирующий бессмертие), с трепещущим сердцем - изменчивым и непослушным, - пробует понять мир и прислушаться к собственным чувствам.

Божественно, детски-плоско
Короткое, в сборку, платье.
Как стороны пирамиды
От пояса мчат бока.

Какие большие кольца
На маленьких темных пальцах!
Какие большие пряжки
На крохотных башмачках! (М.Цветаева)

Режиссер намеренно останавливает действие в стоп-кадрах, наводя фокус на Кармен: когда сердце «взрослеет» и занимается пожаром, то неизученный мир со всем своим содержимым становится декорацией, картинкой, «немой сценой» - и только.

Мир этой Кармен - день и ночь, солнце и луна, знойное марево и ледяной ветер - все, что образует пространство у сценографа Станислава Бенедиктова и художника по свету Дамира Исмагилова. От теплых импрессионистских гамм первых актов - до холодных супрематических оттенков финала. Жизнь как любовь и смерть. Рыжее солнце страсти меняет цвет, «выгорает» и глядит в зал пустой глазницей, когда Хозе убивает Кармен (тут - по Хемингуэю: цвет трагедии - белый).

«Кармен» Бородина-Сохиева-Бенедиктова - спектакль во многом неожиданный, лишенный привычного пафоса, что, увы, равно свойствено и традиционному театру, и современному. К смыслам жизни, что «доведена в музыке Бизе до ослепительного сверкания», его авторы находят свои ходы и подставляют свои рифмы. Тем, кто скажет, что рифмы не складываются, - не верьте. Поэзия «Кармен» - поэзия провидений.

Фото с сайта театра

Фотогалерея