Метафоры художника. К 55-летию Валентина Федорова

Выпуск № 2-182/2015, Лица

Я помню, когда впервые попала к нему в мастерскую. Мама, в то время заведующая литературной частью Чувашского государственного театра оперы и балета, часто брала меня с собой. Однажды мы поднялись на десятый этаж, где располагался в художественный цех. Валентин Федоров вырос в дверном проеме, словно могучий исполин, стерегущий вход в таинственное царство холстов и бумаг. Смуглый, тучный, с черной смоляной бородой и вспышками угольных глаз, с массивными ладонями и чуть хрипловатым голосом, он завораживал одним лишь своим видом. Чего только не нашлось в его творческих закромах! Стеллажи с банками и тюбиками, пышные букеты кисточек разной длины и толщины, ведра с озерами всех оттенков радуги, незатейливые портреты и пейзажи на стенах (ведь нужно поддерживать технику «живого» письма). Стены и пол цвели веселящей небрежностью пестрых клякс подобно деревенскому полю в июле. Валентин Васильевич опустился в кресло и стал увлеченно рассказывать о своих задумках, неторопливо перебирая листы с эскизами и выставляя макеты...

Тогда Валентин Федоров показался мне волшебником. Уже позднее поняла, что на его личности «сошлись клином» вполне реальные, земные факторы. Природная глубина мышления, крепкий интеллектуальный фундамент, нечеловеческая работоспособность, профессиональное чутье. Впрочем, статус выпускника Школы-студии МХАТ им. Вл.И. Немировича-Данченко говорит сам за себя. Тем более «гремящие» имена Валерия Левенталя, корифея Большого театра, и Олега Шейнциса, мэтра «Ленкома», шефствовавших над одаренным юношей из поселка Ибреси Чувашской республики. Последнему он даже ассистировал при создании легендарной киноленты Марка Захарова «Убить дракона» на Мосфильме. Теперь художник вспоминает столичную молодость с теплой и немного печальной улыбкой, как будто больше всего на свете ему хотелось бы вернуться туда, в московские 80-е. Когда где-то под сердцем дрожала новизна ощущений, и еще не накопилось огромного постановочного багажа - более 70 спектаклей. Первым открытием для него стала работа над сценографией к пьесе Т. Уильямса «Орфей спускается в ад» на Малой сцене МХАТа. Затем последовал сезон работы в Чувашском государственном академическом драматическом театре им. К.В. Иванова. Там, в паре с народным артистом СССР, лауреатом «Золотой Маски», художественным руководителем коллектива Валерием Яковлевым он поставил спектакль по пьесе Б. Чиндыкова «Ежевика вдоль плетня», подарившую ему победу на Международном фестивале тюркских театров «Туганлык». Далее посыпались звания заслуженного художника Чувашии, лауреата Государственной премии Чувашии, четыре победы на Республиканском конкурсе театрального искусства «Узорчатый занавес». У многих чебоксарцев до сих пор захватывает дух от воспоминаний о «Руслане и Людмиле» А.С. Пушкина в Чувашском государственном театре кукол. Только вообразите: Руслан и Черномор, неистово вцепившись друг в друга, стремительно проносятся над переполненным залом. Дети визжат от восторга, у родителей расширяются глаза. После премьеры Валентин Васильевич неоднократно приходил на спектакль, чтобы в очередной раз понаблюдать за реакцией ребят. А были еще оперы «Дон Паскуале» и «Сорочинская ярмарка» в Улан-Удэ, комедия «Неугомонная Софья» в Курске, балеты «Медный всадник» и «Истории любви» в Нижнем Новгороде, «Тысяча и одна ночь» и «Дон Кихот» в Москве, «Щелкунчик» и «Золушка» в США, мюзиклы «Сирано де Бержерак» в Новосибирске и «Биндюжник и король» в Оренбурге. Но пристанью в безбрежном постановочном море стал для него Чувашский государственный театр оперы и балета.

Сегодня, когда за плечами 55 лет жизненного пути, 26 из которых - на посту главного художника, трудно представить Валентина Федорова вне театра и театр вне Валентина Федорова. Он действительно «делает погоду» музыкально-театральным сезонам республики, пускаясь в творческие поиски, и это изумительное, какое-то юное неравнодушие к процессу поражает. Даже в возобновленной постановке национальной оперы Г. Хирбю «Нарспи» мастер приподнял натуралистичные, стилистически устаревшие декорации Н. Максимова на уровень театральной условности. Действо утопает в лоне раскидистой ивы, обнимающей сцену прядями своих шелковистых ветвей и чутко откликающейся на перемены ситуаций.

«Аида» в его воплощении безнадежно оторвана от сфинксов, пальм и пирамид. Драматургия спектакля опирается на замысловатую бледно-желтую конструкцию, имитирующую то ли песчаный бархан, над которым, как миражи в пустыне, всплывают фигуры героев, то ли лабиринт в гробнице фараона... Сценография «Отелло» буквально вытекает из музыки подобно тому, как день продолжает утро. Тугой клубок интонационных связей позднего Джузеппе Верди передан через гирлянды корабельных канатов. Есть в этом мучительная натянутость, изматывающая долгота, назойливые щелчки вечности. Как будто судьба потешается над нами, завязывая вырванные нервы в бантики и узлы. Но, вместе с тем, какая игра воображения! Канаты и паруса превращаются то в изысканные портьеры, то в коварных змей, то в цветущие сады, подернутые благоуханной лозой. На принципе монотематизма строится и «Травиата» с золотыми арками-универсалами, намекающими то на огромные зеркала, то на беседки в саду, то на двери в шикарной зале. Причем спектакль был поставлен еще в 1994 году. Значит, Федоров уже пришел в театр с твердым намерением сделать сценографию «законной» сестрой режиссуры.

Но сколько можно о Верди? Помню, после премьеры балета «Лолита» по одноименному роману Владимира Набокова, буквально замазанного мраком, испытала разочарование. Почему о любви так угрюмо? Каково же было удивление, когда услышала объяснение от самого художника: «Творчество Набокова пронизано образом бабочек. Но бабочки - слишком легко для несчастного Гумберта. Мне же хотелось показать отчаяние. Я преобразовал бабочек в мух, которые разбиваются об оконные стекла и превращаются в кляксы дерзкой черноты». Или, например, обескуражили декорации «Лебединого озера» П. Чайковского, лишенные привычных лесных пейзажей и облаченные в нежнейшие розовато-сиреневатые переливы, словно весь мир усыпан лебедиными перьями. Вспоминаются и чудаковатые «Сказки Гофмана» Ж. Оффенбаха с прозрачными витринами, летающей тарелкой и костюмами-зеркалами. Причем, мастер никогда не ограничивается обычной иллюстративностью. В «Борисе Годунове» М. Мусоргского абсолютно картинные, на первый взгляд, кельи, алтари и царские палаты, не предвещающие особых концептуальных поворотов, обрамлены затертой холстиной, сквозь которую робко пробиваются лики святых, словно перламутровые ракушки сквозь речную тину. Серость и грязь контрастируют с призрачной святостью, сияющей вопреки всему...

Восхищает неординарный подход художника к национальной теме. Кульминацией стал мюзикл Н. Казакова «Нарспи», который буквально взорвал Чувашскую государственную филармонию в 2007 году и с тех пор держится на первой строке музыкально-сценического топ-листа республики. Костюмы Валентина Федорова, выполненные в традициях этнофутуризма, завораживают симбиозом диковинной, почти музейной архаики и молодежной повседневности: джинсы, платья, футболки, шарфы и гетры пестрят национальными узорами, а лапти сменяются кроссовками, кедами и гриндерсами. Не менее остроумны женские головные уборы, будь то тухъя или хушпу (все они похожи на высокие вазы, усеянные ослепительными блестками, монетами и разноцветными пампушками). В подобной эстетике также выдержаны балет «Сарпиге» и опера «Шывармань» Ф. Васильева. Творческое «я» художника замерло на краю XXI века и с любопытством оглядывается назад, дотягиваясь карандашом до истоков чувашской культуры из нашей глянцевой современности.

Фото предоставлены Чувашским государственным театром оперы и балета

Фотогалерея