Машина времени без глянца и морали / "Мой бедный Марат" в Театре драмы и кукол "Святая крепость" (Выборг)

Выпуск №4-184/2015, К 70-летию Победы

Машина времени без глянца и морали / "Мой бедный Марат" в Театре драмы и кукол "Святая крепость" (Выборг)

В прологе человек в свободном темно-сером плаще, такого же цвета и вневременного фасона шляпе появится на сцене из зала, войдя в него через ту же дверь, что и зритель. Он неприметен, этот человек, похож на тень и почти безлик. На авансцене он остановится, вынет из кармана мобильный телефон, наберет номер, и над партером раздастся звонок - долгий и безнадежный. Почти сразу на занавесе в светлом круге замелькают черно-белые хроникальные кадры: телефон, обернувшись машиной времени, уносит героя все дальше и дальше от сегодняшнего дня. Мелькание видеоряда словно рождает пронзительный давящий звук, нарастание которого на блокадных кадрах прерывается взрывом. Занавес открывается, обнаруживая лестницу, диагональю перечеркивающую почти все пространство сцены. Ее фрагментарно поломанные перила напоминают ограду набережной Фонтанки, а ступени ведут наверх, к входной двери с белой выщербленной поверхностью. Марату, прибывшему в март 1942 го из будущего, дверь эта не понадобится: на протяжении спектакля ею будут пользоваться лишь Лика и Леонидик, каждый раз словно спускаясь с небес на сценическую площадку, где сменяется время, но остается неизменным место действия...

Режиссер спектакля «Мой бедный Марат» и он же художественный руководитель театра «Святая крепость» (Выборг) Юрий Лабецкий решается не только на совмещение на сцене прошлого и настоящего: сохраняя сюжет, основные картины и сцены, он меняет арбузовский текст, включая ремарки - кое-где урезает, кое-где приспосабливает его под нужды театра, а в целом - делает его более понятным современному зрителю, которому чужд советский пафос и излишняя сентиментальность. Так, буфет (по тексту), искореженный Ликой «на лучинки», заменен на ту самую выщербленную входную дверь. Ласкательное имя Марата - «Марик» даже не упоминается. Вымаран короткий рассказ о сестре Марата и пришитой ею пуговице. Никто не обсуждает отъединение Лики от «общей борьбы народа», не укоряет ее в ожидании смерти соседей ради завладения их мебелью (зато эта чужая мебель и впрямь появится на сцене в первой же послевоенной сцене)... Моралите здесь в проигрыше: в спектакле нет жесткого противопоставления характеров, нет «плохих» и «хороших», «сильных» и «слабых», а есть история из прошлого Марата. Есть люди, по которым он тоскует, как тоскуют все по своей юности, какой бы тяжелой и голодной она ни была. Но друзей по несчастью с Маратом не будет уже никогда: они остались в блокадном Ленинграде, а их мелькающая на сцене, словно кадры хроники, мирная жизнь скорее всего выдумана, проиграна героем в его воображении.

... Посередине сцены, почти под лестницей - металлическая кровать, на которой лежит в марте 42-го закутанная в одеяло, одетая во все, что нашлось под рукой, Лика. Во время первого диалога Марат (Антон Косолапов) почти безразличен к ней. Актер отчужденно кружит по сцене-комнате, практически не интонирует речь, задавая вопросы партнерше - Галине Басыровой, а отвечая на ее реплики, даже не смотрит на Лику, оправдывающуюся за свое пребывание на чужой территории. Марат словно не узнает место и время, словно вновь привыкает к собственной комнате, опустошенной этой посторонней особой, бросившей в ненасытную пасть буржуйки чужие воспоминания, книги, вещи. Но ко второй картине («Апрель 1942 года») Марат уже освоится в прошлом, где девочка Лика хочет быть врачом-первооткрывателем, а странный мальчик Леонидик (его играет Владимир Павлухин) говорит о себе в третьем лице...

Лабецкий выступает в спектакле и в роли сценографа: «Мой бедный Марат» обязан ему невероятно точным «попаданием во время» каждого конкретного «хроникального» эпизода. В блокадных сценах у подножия лестницы появляются «несгораемая» никелированная кровать и буржуйка. Характерные диван с высокой спинкой, этажерка, кружевные салфеточки и стулья с клеенчатыми вставками (у одного она утеряна - чем не намек на пережитую стулом войну?) являются признаками 1946 года, в котором мог вернуться с войны покалеченный Леонидик с нелепо бесполезным, но диковинным маньчжурским подарком для Лики. А диван-тахта с валиками, сервант с традиционным советским посудным набором (рюмочки, графинчики, сахарницы), низкие кресла с деревянными подлокотниками, торшер с узнаваемым абажуром, типичные комнатные часы, хохломской петух, холодильник «Ленинград» и еще многие, казалось бы, незначительные детали эпохи перенесут зрителя в самый конец 50 х годов.

На историческую точность работают и костюмы, основой для которых стали эскизы Елены Угловской. Победоносно белые послевоенные носочки и крепдешиновое платье Лики, комбинация, которую она обнаруживает под выходным «театральным» платьем, переодеваясь по приходу домой, «обязательный признак интеллектуала» - домашняя стеганая куртка взрослого Леонидика, молитвами Лики ставшего каким-никаким писателем - все это мелочи, на которые современный театр часто даже не обращает внимания. А ведь именно они становятся «винтиками» машины времени, придуманной Лабецким.

Но режиссеру и этого мало: снимая «советский налет» с пьесы и умудряясь сохранить все признаки эпохи, он прибавляет жизненной человечности взаимоотношениям героев, изобретая для них особые, характерные только для взаимоотношений друзей знаки, кодовые ритуальные действия. Так, повтором пройдет мизансцена с кусочком сахара, который в блокадном городе надкусит сначала Лика - остаток отдаст Марату, а после войны надкусит Марат, отдав остаток Лике. Марат же и Леонидик при встрече в мирное время вновь сломают сушку, разделив ее на двоих...

Их мужская дружба (по Лабецкому) куда сильнее, чем делающий их якобы соперниками негласный спор из-за Лики (именно он обычно кажется очевидным большинству постановщиков). Сдержанность, присущая их подруге, им не грозит: как мальчишки они по-детски радуются встречам, чудят, а Лика - так, разделяет их веселье за компанию...

В выборгском спектакле никакой явной любви Марата к Лике или жалости Лики к Леонидику вообще нет: просто обычная женщина выбрала того, кто вернулся с войны первым, и все. Накануне 60-х Лика и Леонидик, как свойственно многим и многим, инерционно живут благополучной, размеренной, привычной жизнью двоих людей, давно приноровившихся к одному быту, к привычкам друг друга, и, существуй они в реальности, жили бы так еще годы и годы. Как в вальяжности Лики, с бокалом вина прилегшей на диван, так и в размеренных суждениях и движениях ставшего значительным и бородатым Леонидика, неудовлетворенности этой жизнью нет. Всплеск эмоций мужа Лики, неожиданно решившего спустя годы, прожитые на «чужой территории», уйти из дома, читается в спектакле лишь как задуманная часть временного экскурса в прошлое, что совершает воображение Марата. Он словно придумал своим друзьям эту жизнь «по привычке», а теперь и вовсе разрушает ее извне, не ожидая счастливого конца. И этот ход можно расценить как единственный в спектакле намек на «идейность» Марата, отмахавшего свою жизнь «большими шагами» - с берега на берег рек, которые он соединял мостами. Он, человек, живущий «по гамбургскому счету», желал бы своим друзьям лишь такого же наполненного смыслами, горячечно действенного существования. Провоцируя Леонидика своим последним визитом, Марат словно оправдывает сегодняшнее небытие своих друзей, их отсутствие в его настоящем тем, что их жизнь все равно бы не задалась. Что будет после нелепого, возникающего в спектакле буквально «на ровном месте» ухода Леонидика? Ничего. Лика-Басырова не станет кидаться Марату на шею, но не станет и догонять своего горе-писателя. Не станет, потому что ни ее, ни Леонидика, ни этой уютной, наполненной узнаваемыми подробностями жизни нет. А иную забрала война.


 

Фото Ирины Илюхиной

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.