Мария Скуратова: "Я ни на минуту не оставляла театр"

Выпуск №4-184/2015, Гость редакции

Мария Скуратова - одна из поколения тех, кого можно назвать сегодня «старшими» в труппе Центрального академического театра Российской Армии. Единственный театр в ее жизни, он подарил актрисе много интересных и разнообразных ролей, каждая из которых запоминалась зрителям не только точностью психологического исследования своего персонажа, но и тем удивительным, поистине завораживающим обаянием, что присуще Марии Скуратовой. Человек редкой на сегодняшний день интеллигентности, начитанности, живого интереса к самым различным областям искусства, культуры, Мария Морицовна удивительно скромна, несуетна и - даже в обычном общении старается не выходить «на первый план». Откуда эти черты, явно врожденные и воспитанные? - естественно, от семьи, с воспоминаний о которой и начался наш разговор.

- Ваш отец, Мориц Миронович Шлуглейт, руководил несколькими театрами, дядя - Илья Миронович - был директором Музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Директорами рождаются?

- Думаю, что да, ведь они оба преуспели в своем деле. Вообще, талант администратора очень важен, хотя, если его совмещать с актерской профессией, то последняя, как правило, страдает. Когда человек становится талантливым и крупным администратором, то перестает быть хорошим артистом.

- Мориц Миронович сначала окончил юридический факультет Киевского университета. Как же он оказался на театральных подмостках?

- Папа обожал театр. Не было спектакля, на котором он бы не присутствовал, хоть на второй акт, но обязательно приходил. В 1918 году он купил Театр Корша, которым руководил до 1925 года. В этом театре были яркие, очень хорошие актеры. Когда папу отправляли в ссылку в Сибирь, с ним пришел попрощаться весь театр. А моя мама, Александра Михайловна Скуратова, с которой у папы тогда начинался роман, села в соседний вагон и доехала с ним до Новосибирска. Когда в Новосибирске они прощались, она сказала отцу, что если она ему будет нужна, то пусть ей напишет. Мама была в то время совсем девчонкой, а папа, который был старше ее на 19 лет, имел жену и сына. Отца отправили в Иркутск, где он создал СибКорш, куда позвал и мою маму. Многие актеры приезжали туда, в том числе со своими спектаклями с желанием играть их. Затем отец работал в Новосибирске и Свердловске, а когда вернулся в Москву, его к себе в театр взял Всеволод Мейерхольд. Отец был очень театральный человек.

- Если не ошибаюсь, Мориц Миронович до Театра Корша руководил Камерным театром. Чем лично вам запомнились Александр Таиров и Алиса Коонен?

- Либо я не знаю, либо папе ошибочно приписывают Камерный театр. Там работал администратор Изольдов, который был знаком с моими родителями. Я несколько раз смотрела спектакль «Мадам Бовари», который мне очень нравился. Я тогда училась в школе - напротив нынешнего Театра на Малой Бронной, в котором ранее находился Московский Еврейский театр С. Михоэлса, где играл свои спектакли Камерный театр, а позднее и Театр Сатиры, в котором, кстати, работала моя мама. Я помню совершенно необыкновенный запах в гримуборной - такого запаха сейчас уже нет. Алиса Коонен, на мой взгляд, очень хорошо играла, и вообще это был очень интересный спектакль. Но, повторюсь, о работе отца в Камерном театре мне ничего неизвестно, возможно, что мама не хотела или не могла говорить об этом, поскольку время было трудное.

- Период работы Морица Мироновича в Театре Вс. Мейерхольда был коротким, всего два года, верно?

- Да. Кстати, одна из папиных заслуг того времени - квартиры для артистов театра в доме-утюге на углу Гранатного переулка и Спиридоновки. Все артисты получили жилье: одни квартиру, другие - комнату. Два этажа дома, специально надстроенные для них, были заняты «мейерхольдовцами». Наша квартира находилась на пятом этаже, над нами жил Михаил Иванович Царев, рядом с Царевым - драматург Николай Робертович Эрдман. А ниже жил актер Геннадий Мичурин, с которым мы дружили семьями, даже после того, как в конце 1930-х годов он уехал в Ленинград, работал сначала в БДТ, а затем в Александринке. Тут же жил и Лев Свердлин, и Николай Боголюбов. Папа пытался сделать людям хорошо. После того, как театр прекратил свое существование, крупные артисты перешли, например, во МХАТ, но многие места себе не нашли и жили очень бедно.

- Из «мейерхольдовцев» в Театр Сатиры попали Осип Абдулов и Валентин Плучек, где встретились с вашей мамой.

- Так и было. Вспоминаю одну историю. Мама участвовала в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» в качестве актрисы и ассистента режиссера. Ставил его Андрей Лобанов, работа которого вызывала неподдельный восторг у моей мамы. Своими впечатлениями она постоянно обменивалась с другой актрисой Театра Сатиры, Надеждой Слоновой. Лобанов был человеком молчаливым, не по делу не говорил, но однажды он маме сказал: «Вам этого Плучек не простит». Так и получилось, Плучек позднее уволил маму.

- За что был арестован ваш отец?

- Посчитали, что произойдет переворот, после которого отец должен будет возглавить аналог нынешнего министерства культуры.

- Вы помните сам момент ареста?

- Нет. Это было 27 марта 1938 года. Мне еще не было шести лет, поэтому, когда папу пришли арестовывать, я уже спала в своей комнате. После обыска отцу велели собираться, он же попросил разрешения попрощаться с дочкой. Когда он направился в сторону моей комнаты, то с ним пошел и работник НКВД. И тогда мама перегородила им дорогу со словами: «Или он пойдет один, или он вообще не пойдет». И отец не пошел, поскольку мама не хотела, чтобы я видела тех людей, а женщиной она была решительной. Отца отпустили довольно быстро, однако уже в сентябре 1939 года его не стало. Причем в день его смерти родители пошли в Театр Сатиры, а я осталась дома, меня одолевала страшная тоска, видимо, предчувствие пока еще глупого существа. До квартиры папа так и не дошел, ему стало плохо, он умер прямо в подъезде.

- Арест Морица Мироновича не отразился на деятельности его брата - тогда директора Московского художественного балета?

- Нет. Даже не знаю, почему. Возможно, благодаря его жене Викторине Кригер, у которой в одной из комнат в доме стоял бюст Сталина.

- Рассказывал ли что-нибудь Мориц Миронович о времени, проведенном в заключении?

- Никогда. Может быть, мама не хотела об этом говорить.

Решительная женщина

- Александру Михайловну в Калужский областной драмтеатр привел арест мужа?

- Да, она там проработала не больше двух лет, после чего вернулась в Москву и поступила в Театр им. Ленинского комсомола. А до папиного ареста мама была актрисой Театра им. МГСПС (ныне Театра им. Моссовета), когда там еще работал режиссер Евсей Любимов-Ланской. Когда началась война и мы собрались уже уезжать в эвакуацию, я даже приготовила своего мишку, но маме приснился Мориц Миронович. Она посчитала это за знак, и мы остались в Москве. 16 октября 1941 года было нечто вроде паники, сжигали бумаги, по всему городу летал пепел. Мы пошли в гости к бабушке на Таганку, а дома осталась наша помощница Глаша, которая воспитывала меня с самого рождения. Пока мы были в гостях, мама никак не могла дозвониться домой, а когда Глаша сама нам позвонила, то рассказала, что наш дом пострадал от попадания бомбы. Следующие полтора года мы жили у бабушки, пока в Гранатном переулке шел ремонт, а Глаша пошла работать на завод, устроила свою личную жизнь.

- Что Александра Михайловна сыграла в Калуге, кроме арбузовской Тани?

- Была еще какая-то военная пьеса. Мама ведь одна уехала, мы с бабушкой в гости только приезжали. Мне очень нравилось, как мама играла Таню. Многие даже говорили, что мама была лучше Марии Бабановой в этой роли, хотя Бабанову я тоже видела, и она играла замечательно. Мария Ивановна была интереснейшей актрисой, тоже мейерхольдовской. Я часто ходила вместе с Таней Самойловой, с которой дружила всю жизнь (ее отец - Евгений Самойлов также жил в доме-утюге), в Театр им. Вл. Маяковского в том числе на нее. В конце жизни Бабанова очень неплохо играла в спектакле МХАТа «Все кончено» по пьесе Э. Олби.

- Бываете ли вы сейчас в доме-утюге, в котором жили в детстве?

- Я была там один раз. Проходила мимо, увидела наше окно открытым и решила зайти. Дверь была приоткрыта, в квартире шел ремонт, мне разрешили посмотреть. Квартира сильно изменилась, комнаты перестроены по-другому. Потом оказалось, что в нее въехал Владимир Этуш. Правда, сам Владимир Абрамович до сих пор пребывает в уверенности, что живет в квартире Михаила Царева, который на самом деле жил этажом выше, о чем я говорила Этушу. К слову, вспоминаю еще один случай, связанный с Владимиром Абрамовичем. Ему с Владимиром Ивановым нужна была для спектакля испанская музыка. Дирижер Владимир Федосеев порекомендовал им обратиться к моему мужу, композитору Владимиру Рубину, у которого была опера "Крылатый всадник", написанная по мотивам поэзии Федерико Гарсиа Лорки. Они пришли к нам в Брюсов переулок, звонок в дверь, я открываю, и Этуш, увидев меня, удивленно спрашивает: «Маша, а ты что здесь делаешь?». Я на это ответила: «Извините, Владимир Абрамович, я здесь довольно давно проживаю». Вот такая забавная история.

- В одном вашем интервью я прочитала, что у вас в доме принято было устраивать вечерние чтения. Была ли в детстве любимая книга?

- Любимые книги, конечно, были, но я хочу вам вот что рассказать. Когда мы переселились на Таганку во время войны, школы в первый год не работали. Они заработали только через год, и меня определили во второй класс. Мама моя к тому моменту играла в единственном тогда работавшем в Москве театре - Московском театре драмы, которым руководил Николай Горчаков. В этом театре работал и Ростислав Плятт. После возвращения театров из эвакуации Горчаков перешел работать в Театр Сатиры, взяв с собой десять человек, в том числе и маму. И вот пока мама была в театре, я решила пойти в библиотеку, поскольку все наши книги остались в доме-утюге. Это был мой первый поход в библиотеку. Я пришла и сказала: «Дайте мне, пожалуйста, хорошую книгу». Мне дали «Три толстяка» Ю. Олеши. А спустя чуть больше десяти лет мой муж написал одноименную оперу.

- Актриса Вера Васильева вспоминала об Александре Михайловне: «Ее отличали озорство, молодость, ум и сердечная доброта». А какие качества мамы, помогавшие ей в профессии, вы отметили бы?

- Мама умела делать внутренний переход от жизни к образу. К ней очень многие тянулись, и Вера Васильева, и Анатолий Папанов. Мама всем говорила, что Папанов - огромный талант. Ему ведь, когда он только поступил в Театр Сатиры, начали давать роли комсоргов, парторгов. А мама все время повторяла, что он очень талантливый человек. И он действительно оказался очень талантливым человеком. Мама многим помогала в работе над ролями. Мне вот ни разу не помогла, а другим никогда не отказывала. Я еще думаю, что в маминой семье было в крови творческое начало, поскольку ее брат, доктор химических наук, профессор МГУ Сергей Михайлович Скуратов очень любил театр, писал стихи, устраивал такие смешные капустники в университете, что о них еще долго помнили на кафедре, где он преподавал.

- Довелось ли актрисе ЦАТРА Галине Ивановне Кожакиной поработать с вашей мамой, и какой сама Галина Ивановна вам запомнилась по Театру Сатиры?

- Поработать особенно не довелось. Галина Ивановна прекрасно играла в спектакле «Свадьба с приданым», за который была удостоена Государственной премии. В этом спектакле мама была ассистентом режиссера, но все же практически всю постановочную работу осуществлял сам Борис Равенских. Мне запомнилось, как я впервые увидела Галю. Было это в маминой гримерке, куда вошла маленькая, хрупкая девушка с большими глазами. Я была заворожена ею и потом спросила у мамы, кто это. И мама сказала, что это молодая актриса их театра. С тех пор, как она перешла в Театр Армии, мы всегда с ней вспоминали этот момент.

-Мама не отговаривала вас от поступления в театральный институт?

- Нет.

Мои университеты

- Вы поступали только в Щукинское училище?

- Сначала меня послушал Андрей Александрович Гончаров, который был очень дружен с моей мамой. Я читала ему что-то современное, он выслушал, а потом спросил: «Хорошо, а еще что-нибудь можешь?». Тогда я прочитала «Смерть поэта» М. Лермонтова, и вдруг меня так понесло со страшной силой, что Гончаров сказал: «Все! Пойдем в ГИТИС». Он повел меня в ГИТИС, где меня послушала дама, ей что-то не понравилось, а поскольку у абитуриентов принято пытаться поступать сразу в несколько институтов, о чем я сказала Гончарову, то Андрей Александрович просил меня не торопиться, заверил, что слова той дамы ничего не значат. Однако я все же пошла в Щукинское училище, меня там сразу и легко приняли на курс Л.М.Шихматова и В.К.Львовой - так вопрос решился сам собой. У нас были замечательные педагоги!

- Говорят, что среди ваших однокурсников был и гроза московских театров - заместитель начальника главного управления культуры города Михаил Шкодин?

- Это правда. Он был высокий, красивый, но профессионально не блистал. Может быть, и правильно, что он не стал артистом.

- Ученики Л. Шихматова и В. Львовой говорят, что это была уникальная пара педагогов. В чем именно была их уникальность?

- Не описать словами. Вот делают они что-то, объясняют, а ты думаешь - какое счастье, что я учусь у них. Причем они были такие разные. Леонид Моисеевич был очень спокойным человеком, а Вера Константиновна - очень эмоциональным, она могла мгновенно взорваться - боишься, что сейчас она умрет, но вдруг также мгновенно она и успокаивалась. У нее было мало спектаклей, поэтому она целиком погружалась в преподавание! Скольких артистов она вырастила! Шихматов и Львова были совершенно особые люди! Еще у нас была прекрасный педагог по французскому языку Ада Брискиндова - очень театральный человек. Мы с ней делали первый этюд - «Пьер и Люс» по Р. Роллану. С этим отрывком мы много выступали. Брискиндова видела не только то, что касалось ее предмета, но и могла дать совет по гриму, по актерскому мастерству. Она об этом думала, переживала. Преподавала нам и Цецилия Львовна Мансурова, однако все-таки главными в нашей студенческой жизни были Шихматов и Львова. Вообще Вахтанговская школа считалась очень хорошей, но, когда я пришла работать в Театр Армии, поняла, что надо перестраиваться. И каждый раз, когда я иду или проезжаю мимо Щукинского училища, я вспоминаю свои студенческие годы с большой радостью. Жизнь артистов и педагогов училища не прекращалась за его порогом.

- Недавно в своем интервью ректор Театрального института им. Б. Щукина Евгений Князев сказал, что профессия артиста размывается, поскольку ей учат все, кому не лень. А у вас какие ощущения?

- Когда мы учились, то нам преподавали люди уровня И. Толчанова, Ц. Мансуровой. Они были частью Вахтанговского театра, величины, поэтому мы с огромным вниманием слушали все, что они нам говорили. Вера Львова была педагогом с ранних лет, она была рядом с Евгением Вахтанговым! А сейчас преподают те, кто никуда в жизни не попал, но взялись учить - неизвестно кто и неизвестно что. Другое качество преподавания.

- Не было ли желания работать в Театре им. Евг. Вахтангова, и почему именно ЦАТРА стал первым театром, куда вы пришли показываться?

- Я совершенно не переживала по поводу того, что меня не взяли в Театр им. Евг. Вахтангова. Жена Рубена Симонова - Елена Берсенева - очень хотела, чтобы меня взяли, но не получилось. А Театр Армии был следующим, куда я показывалась, и меня взяли, чему я очень рада.

На театре

- Какую первой из ваших актерских работ похвалила мама?

- Она была очень строгим критиком... Во всяком случае, когда у меня родилась дочь, она пришла к нам домой на следующий день после выписки и прожила там до конца своих дней, повторяя: «Я хочу, чтобы ты все время работала в театре, ни на минуту его не оставляла».

- Чья режиссерская методика вам была ближе всего?

- Пожалуй, Бориса Львова-Анохина. Он был дотошным режиссером, но вместе с тем очень добрым человеком.

- Кому из главных режиссеров ЦАТРА не хватило времени, чтобы развернуть этот корабль в перспективном направлении после Алексея Попова?

- Алексея Дмитриевича я почти не застала, видела только, как он делал замечания создателям спектакля «Воевода». Давид Тункель был очень живым человеком, но нельзя сказать, что был большим режиссером. Все, кто после А. Д. Попова руководил театром, слишком мало проработали, чтобы предполагать, каким был бы театр, задержись кто-нибудь из них дольше. Александр Дунаев, когда ставил спектакль «Не померкнет никогда», как-то очень дергался, терялся, ему было трудно, не по себе. Помню, что я даже пыталась его успокоить: «Ну, что же Вы так нервничаете. Вы так хорошо работаете. У Вас все получится, все будет хорошо». Руководство Ростислава Горяева пришлось на очень тяжелый для театра период, когда началась его реконструкция, и возникла необходимость сокращать труппу. Андрей Алексеевич Попов был актером, и думаю, что не надо ему было влезать в руководство театром.

- Кого из партнеров вам больше всего не хватает сейчас?

- Любови Добржанской, Марины Пастуховой, а из мужчин, конечно, Константина Захарова. В первые годы моей работы в театре шел спектакль «Под одной из крыш». Я играла вместе с Любовью Ивановной и Мариной Фоминичной. Как-то в антракте Любовь Ивановна мне говорит: «Маша, мне кажется, что мы здесь делаем что-то не то. А ты как думаешь? Давай во втором акте попробуем по-другому». Я совершенно обалдела от того, что сама Любовь Добржанская мне, молоденькой актрисе, такое говорит! А Костя Захаров был сам способен на импровизацию и зарождал ее у партнера. Вот Володя Сошальский был хорошим артистом, но когда в спектакле шло что-то не так, он начинал теряться.

- С каким режиссером или артистом вам бы хотелось поработать?

- С Камой Гинкасом, он очень интересно выстраивает спектакли.

- Есть ли такая роль, которую вы могли бы, но не сыграли?

- В молодости я очень хотела сыграть Купавину, позднее - Этель Сэвидж. Но не случилось.

- С какой ролью вы тяжело расставались, а какую легко отпустили?

- Ой, вот роль в спектакле «Эхо» я очень спокойно отпустила, кошмарный был спектакль. С ролями же в спектаклях «Дядя Ваня» А. Чехова, «Юстина» Х. Вуолийоки, «Боже, храни короля!» С. Моэма, «Аккомпаниатор» А. Галина я прощалась тяжело. Почему сняли «Аккомпаниатор», я так и не поняла. Это был очень хороший спектакль, актерски малочисленный, его легко можно было возить на гастроли, а у Леона Кукуляна там была лучшая роль за всю его творческую жизнь. Сначала у Леона не получалась роль, но как только на репетициях появился Александр Галин, то у Кукуляна все сложилось, все пошло прекрасно.

- Легко ли вам дался переход на возрастные роли?

- Радостно. Кроме того, возраст - понятие относительное. В «Юстине» я играла девочку, которая внутренне себя чувствовала стареньким профессором.

- Имеет ли сейчас старшее поколение в ЦАТРА тот вес, которым обладало оно во времена вашей молодости?

- К Юре Комиссарову, например, относятся с любовью и большой нежностью. Саша Петров почти не бывает в театре. Сама я ощущаю доброе отношение к себе. Наш молодой артист Денис Демин, тоже выпускник Щукинского училища, как-то подарил мне медведя и сказал: «Я Вас очень люблю!». И я его очень люблю. Еще замечательный парень Сергей Федюшкин, мы всегда с ним повторяем сцены перед спектаклем. У нас замечательная молодежь, способные ребята, но мне их жалко, с ними надо работать, их надо творчески воспитывать.

- Вам интересны современные тенденции развития театра, есть ли в них для вас что-то принципиально новое?

- Ну, вот Кама Гинкас идет своим путем, никого не повторяя. С другой стороны, я смотрела спектакль К. Богомолова «Волки и овцы». Глафира и Купавина у Островского абсолютно разные, а у Богомолова их не отличить. И основной порыв спектакля - надо все время кого-то раздеть. Сексуальный момент возможен, но обязателен ли он в данном случае? У Кирилла Серебренникова артисты в спектакле делали какие-то кульбиты, но как только начинали говорить, понять их было невозможно. Дарья Мороз где-то говорила, что артист должен четко выполнять требования режиссера, а внутренних переживаний, внутренней жизни персонажа быть не должно. Наверное, это время такое.

- Почему не снимались в кино: не приглашали или сознательно отказывались?

- Виталий Мельников как-то давно вызывал меня, но потом взял на роль другую актрису, которая действительно больше меня подходила. Совсем недавно мне позвонили, предложили небольшую роль. Прочитала сценарий, это роль, может быть, и важная, но почти все время в фильме занимает секс. Отказалась. Я никогда не писала анкет на студиях, не оставляла своих фотографий. Я театральный человек, играла много главных ролей.

Сокровенное

- Музыку каких композиторов вы предпочитаете слушать, кроме мужа, конечно?

- Всю классику.

- А в чьем исполнении?

- Пианист Николай Луганский, виолончелист Александр Князев, скрипач Вадим Репин.

- Часто бываете на концертах?

- Стараюсь часто бывать.

- Что из произведений мужа Владимира Рубина и дочери Екатерины Рубиной вам нравится больше всего?

- Я не знаю, что мне не нравится из того, что сочиняет Владимир Ильич. Очень люблю «Вечерние песни». Катя - несомненно хороший художник, но кроме этого, у нее есть удивительное чувство театра, она чувствует диалог, движение диалога. Самые любимые ее пьесы у меня - «Странная история старой вешалки» и «Прогулка в Лю-Блё».

- Вся ваша семья - это творческие индивидуальности разных поколений. Трудно ли сохранять баланс между своими интересами и интересами своих родных?

- Для меня это очень просто. Мне бы хотелось, чтобы и у Владимира Ильича, и у Кати все складывалось удачно, поскольку считаю, что они оба - очень талантливые люди! И за внука Сережу переживаю, который окончил консерваторию с красным дипломом, только толку от этого пока никакого - достойной работы нет.

- Какой из недавних спектаклей или фильмов вам пришелся по душе?

- Французский фильм «Гелий» меня сильно впечатлил, а из спектаклей - «Медея» К. Гинкаса.

- Что бы вы пожелали театру, в котором проработали всю жизнь?

- Возрождения. Желаю, чтобы туда публика ходила валом, чтобы были масштабные и уникальные постановки в драме, которые невозможно поставить ни в одном другом театре, чтобы денег не жалели на декорации, чтобы вся труппа была задействована, чтобы разрешали ставить молодым режиссерам, хотя бы на Малой сцене, экспериментальные спектакли, чтобы обращали внимание на современную драматургию.

Фотогалерея