Когда поет далекий друг / "С.С.С.Р." в Театре "Эрмитаж"

Выпуск № 6-186/2016, Премьеры Москвы

Михаил Захарович Левитин поставил в театре «Эрмитаж» спектакль под названием - ни много ни мало - «С.С.С.Р.», смысл которого - растворение советской оперетты в советской действительности и взаимоотношения советской действительности с растворяющейся в ней опереттой.

Смысл - счастливо найденный. Взаимоотношения - прихотливые.

В спектакле буквально на несколько секунд возникают старые нечеткие кадры танцующего Георгия Марковича Ярона, но даже из этих нечетких секунд, становится ясно, что это было за чудо - совсем маленького росточка большой артист. Артист оперетты. Где-то читал: Ярон подошел к легендарному мхатовцу, крупногабаритному Владимиру Львовичу Ершову (а был ему премьер оперетты чуть выше пояса) и, задрав голову, предложил: «Володя, давай сделаем номер: ты стой неподвижно, а я буду по тебе ползать». Готов допустить, что номер был сделан и даже где-то исполнен. Один из персонажей левитинского спектакля заметил: Григорий Маркович мог все. От себя добавлю: на своем художественном поле, границы которого знал четко. Социальное начало в его искусстве решительно отсутствовало, волею обстоятельств приходилось иногда работать с материалом не лучшего литературного качества, но даже из него - под напором таланта, под воздействием обаяния, открытого и беззащитного - получалось нечто такое, что затягивало и отвлекало, давая отдых душе. Но да, мог все: и схулиганить на сцене, и заползти на Ершова, но безупречный вкус превращал любое действие артиста Ярона в явление искусства.

Так помню. Минуло с той поры, почитай, лет шестьдесят с лишком.

А Владимир Володин, которого снимал Александров из фильма в фильм и который - в «Волге-Волге» с Ильинским соперничал на равных. «Если я возьмусь за дело нам на мели наплевать!» Сегодня бы на эстраду, в телевизор такого отважного лоцмана - и любое «звездное» шоу оказалось бы на мели. А потом и Пырьев его снимал - в «Кубанских казаках», без Володина главные советские комедии никак не могли обойтись.

А Серафим Аникеев? Совсем забыл, чем провинился перед советской властью (а, может, она перед ним) его несуразный Богдан Сусик из оперетты «Трембита», а вот как зрительный зал надрывался от хохота, представляю отчетливо, потому что сам десятилетним мальчишкой был там - и хохотал вместе со взрослыми. На широкую аудиторию было рассчитано.

Как же не хватает сегодня на сцене того, давнего веселого простодушия!

Упоминается в спектакле Левитина писатель Борис Ласкин, который, оказывается, изобрел уютное слово «авоська». (Кстати, как и Ершов, под два метра ростом, и где-то за границей не лишенный чувства юмора коллега представлял его так: а это - самый большой писатель России.) Я знал Бориса Савельевича, и Виктора Ефимовича Ардова знал. Они, избави Бог, не были оппозиционерами или внутренними эмигрантами (правда, в доме Ардовых месяцами жила опальная Анна Ахматова, но оппозиционность тут, мне кажется, ни при чем). Старались держаться от начальства подальше, однако знали границы, которые не следует переступать, и были не чужды принципа, сформулированного хорошим режиссером на репетициях в одном московском театре: копать глубоко не будем, иначе провалимся в метро.

Но они - и Ласкин, и Ардов, и мастера Московской оперетты Ярон, Володин, Аникеев своим артистизмом, изяществом, юмором помогали рядовому читателю, зрителю отыскать, очертить свой жизненный круг, где он мог, хотя бы временно и непрочно, но все же укрыться от громов и молний эпохи, сберегая свою личную суверенность. Никто из них не замахивался на основы, но давал понять ненавязчиво и непринужденно: жить с достоинством при советской власти можно. И вообще-то - желательно.

Это мало? Нет, это много - с годами понимаешь отчетливей. А посягни они на что-то более весомое?.. Но кто, собственно, взвешивал?

И когда приглушенно, фоном звучит в спектакле «Эрмитажа» Марк Бернес - это не самое знаменитое, не «Темная ночь», не «Журавли», а, казалось, ушедшее в прошлое: «Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне, и ветви каштанов, парижских каштанов, в окно заглянули ко мне. Когда поет далекий друг, светлей и радостней становится вокруг»... - ну и так далее. Потом Монтан сказал нечто, что нашим начальникам не понравилось, и перестал быть их другом, даже далеким.

Но песня - осталась. И голос остался. Марка Бернеса. Ива Монтана. И не надо забывать, как это было нужно людям тогда - и про парижские каштаны, и про далекого друга.

И как сейчас становится нужно.

О таких писателях и артистах, советских писателях и артистах - спектакль Михаила Левитина. Мне бы хотелось, чтобы о них, о подобных им было подробнее. Но слишком, по-моему, много места уделено придуманным режиссером четверым соавторам опереточного либретто: ни один из них - при добротной работе артистов - на Ласкина или Ардова все же не тянет. И музыки из оперетт тех лет хотелось бы больше - ведь какие лирические дуэты - и в «Трембите», и в «Свадьбе в Малиновке» - и не обязательно было представлять их в пародийной исключительно форме (хотя и пародия в таком представлении, конечно, возможна). Но для меня эпизод, когда на фоне войны чисто и сильно прозвучал «Севастопольский вальс», - существеннее пародийных.

На труппу бы той поры оглянуться - отменная в Москве была труппа, дай Бог каждому! Одни только первые теноры чего стоили - Качалов, Рубан. Или Вольская, как самозабвенно искрилась ее Пепита в «Вольном ветре» - воистину дьяволы не любят унывать (был в ее куплетах такой текст).

«Музыку нам пускай Исаак напишет» - бросил, увлекшись, сгоряча один из четверых либреттистов. Жалко, фраза повисла в воздухе, а как было бы славно - забреди в спектакль персонально Исаак Осипович Дунаевский. Впрочем, спектакль ставил Левитин, и ему виднее, кому туда забредать, а кому нет.

И вообще придираться - довольно. В конце концов, у меня своя память, и своя - у Михаила Захаровича. А чтоб совсем две одинаковых памяти - так, наверное, не бывает. То, что моя лет на семь-восемь старше, в нашем общем временном пространстве уже решительно не имеет никакого значения. Честно говоря, я и придираться-то стал из желания, потребности поделиться собственной памятью: возникает с возрастом такая потребность. Главное - сошлись в главном: когда поет далекий друг, светлей и радостней становится вокруг.

Нынешний театр нас такими минутами не балует. Левитин побаловал. Большое ему за это человеческое спасибо.

Фото Дмитрия ХОВАНСКОГО

Фотогалерея