Рената была брюнеткой / "Последнее свидание в Венеции" в Театре "Школа драматического искусства"

Выпуск № 8-188/2016, Премьеры Москвы

«Последнее свидание в Венеции», вышедшее в Школе Драматического Искусства, поставлено Дмитрием Крымовым по роману Эрнеста Хемингуэя «За рекой, в тени деревьев», написанному в 1950 году.

Участник двух мировых войн, полковник Ричард Кантуэлл, подводящий итоги своей жизни, в последний раз приезжает в Венецию, чтобы проститься с ней и со своей юной возлюбленной. Он изранен и контужен, у него больное сердце, и жить ему осталось совсем недолго. Он общается в Венеции со старыми друзьями, бродит по городу, пьет вино в барах и на обратном пути умирает в автомобиле от сердечного приступа. Останавливается он в своем любимом отеле «Гритти-палас», в номере с видом на Гранд-канал, и запахи венецианских площадей и набережных крепко вплетены в его любовный пейзаж. Юная Рената, его «последняя, настоящая и единственная любовь», девушка с профилем, «от которого щемит сердце», была элегическим воплощением самой Венеции, сводившей полковника с ума. А также тоской героя по прошедшей молодости и уходящей жизни.

Собственно, Ричард Кантуэлл - это сам Хемингуэй, примеривший мундир полковника американской армии. И половина диалогов с Ренатой - это военные исповеди полковника, бесконечно бредущего по кругам ада своей войны, сводящего с нею личные счеты и не могущего избавиться от ее наваждения.

Когда читаешь этот роман в юности, и тебе самой не больше, чем восемнадцатилетней Ренате, любовные диалоги этой пары, перемешанные с венецианской топографией, видятся магическими заклинаниями, полными сверхзначения. «Давай позавтракаем в кафе «Флориан», на правой стороне площади Сан-Марко. Площадь, наверно, залило водой, интересно будет поглядеть...» «Игра заключалась в том, чтобы, выйдя из дверей «Гритти», попасть, не заблудившись, прямо на Риальто через Fondamente Nuove». Сакральные, непостижимые, манящие слова. Да, когда мне самой было восемнадцать, хемингуэевский роман был для меня романом-заповедью, хрестоматией мечты. А диалоги героев были похожими на молитву:

- А я тебе уже говорил, что я тебя люблю?

- Говорил, но скажи еще раз.

- Я люблю тебя, - сказал он. - Говорю тебе это прямо и официально.

- А ты меня еще любишь при резком холодном свете венецианского утра? Он ведь правда такой резкий и холодный, да?

- Я люблю тебя, хотя он и резкий и холодный...

В крымовском спектакле есть, как всегда, атмосфера, безоговорочно захватывающая зрителей. Есть мокрая утренняя площадь Венеции после отлива, которую у нас на глазах приводят в порядок и устанавливают на ней стулья для зрителей. Есть «ветер Венеции», «дождь Венеции», «вокализы Венеции» и сама Венеция, проплывающая перед нами знакомым видеорядом. Венеция как вечный мираж и вечная русская греза. Герои, следуя сюжету, плывут в гондоле - а мимо движутся игрушечные венецианские дворцы и виллы с подсвеченными окнами...

Однако тут целых три Ренаты - три хорошеньких, как куколки, блондинки в красных платьицах (их играют М. Смольникова, К. Пивнева, А. Ходжеванова). Очевидно, это множащийся символ абстрактной красотки-венецианки. На самом же деле у истинной Ренаты волосы были «словно вороново крыло» и лицо, «от которого сжималось сердце» - о чем в романе было сказано не раз; и все два дня, в течение которых длилось ее «долгое прощание» с Ричардом, она была в черном свитере.

И в кафе, за стеклом которого встречаются наши герои, за стеклом, разглядывающим их словно под лупой, они похожи на кукол с большими головами и крохотными ножками. Приближая все происходящее к кукольному, пересмешническому жанру. И главный герой Александра Филиппенко, создающий повествование романа, мало похож на своего брутального и романтичного прототипа. Прицепив себе красный клоунский нос на резинке, он сразу перемещается в жанр клоунады, становясь фарсовой фигурой. Красный нос, как видно, нацелен снизить общий пафос романа - и его военных исповедей, и любовного драматизма... И вот перед нами оказался не мужественный и благородный Ричард Кантуэлл, а трюкач, ёрник и резонер, упоенный своим артистизмом: эффектно повествующий о войне, забавно рисующий на стекле маршруты военных дислокаций, вспоминающий об убитых и живых солдатах, о взрывах, о поражениях, о ранениях... Он очень артистичен и чрезвычайно упоен собой, частенько забывая о своей Ренате и теряя инстинкт сценического партнерства.

Любит ли он ее, свою «последнюю, настоящую и единственную любовь»? Нет, он мало похож на любовника и влюбленного, осененного последним предзакатным чувством. У Филиппенко совсем другая харизма. Он бывалый вояка, комик-буфф и старый «сукин сын», играющий собственный трагифарс внутри сюжета. Переживает он в основном «долгое прощание» с собственной жизнью. Он уже наполовину «там», а не «здесь», он стар и болен, его колени не гнутся, а тело теряет координацию. Он то и дело опрокидывает ресторанный стол со всем его содержимым, паясничает, горстями глотает нитроглицерин и интересуется тем, где его похоронят. Ему уже не до любви. Он танцует с Ренатой последний танец на плохо слушающихся ногах, прощается с ней и уезжает на утиную охоту. Где его охотничий выстрел оставляет символическое кровавое пятно на стекле, говорящее о его гибели.

Собственно, Дмитрий Крымов, этот мастер сценических технологий, и сам - великий пересмешник, подвергающий трансформации любой литературный текст. Предметный мир он любит больше, чем мир людей. И он лишает хемингуэевский сюжет романтического напряжения. У него одухотворен и проникнут «чистым чувством» лишь сценографический образ, в который он свято верит. Да, нас волнует плывущая перед глазами Венеция, ее отсветы в ресторанных скатертях и Гранд-канале, волнуют звуки вокала и влага дождя. Но если вы хотите проникнуться истинными чувствами хемингуэевских героев и увидеть их воочию - то лучше возьмите в руки роман.

Фото предоставлены театром

Фотогалерея