Тула

Выпуск № 8-118/2009, В России

Шекспировские страсти 27 февраля бушевали в Тульском театре драмы. Здесь состоялась премьера спектакля «Отелло» (перевод Бориса Пастернака). Режиссер-постановщик Александр Попов замахивается на «самого Вильяма» не в первый раз, были вполне успешные постановки «Ромео и Джульетты», «Двенадцатой ночи»…

Правда, в данном случае декларируемый художественным руководителем театра традиционный подход к классическим текстам – не отступить ни на шаг от литературного оригинала - был несколько смещен новаторским (для нашего театра) сценографическим решением художника-постановщика Александра Дубровина.

На сцене откровенно сосуществовали «два спектакля». Один игровой, внешне эмоционально сдержанный, абстрактно отстраненный. Второй - нарочито академичный, вязкий, текстово и действенно переизбыточный. Казалось, что неизбежен конфликт и отторжение двух творческих начал. Но были отдельные моменты, когда на стыке противоречий возникало единство нового – некое переосмысление почти канонического текста, давно разобранного на цитаты, «живущего в миру» безотносительно к драматургическому произведению.

…Оглушительная тишина первой сцены. Полумрак, в центре на полу огромный черный шар, подсвеченный холодным лучом прожектора – средоточие зла, увеличенный дубль мрачного мавританского лика, та самая черная луна, так «близко подошедшая к земле, и всех с ума сводящая…»? Вокруг него – замедленный танец шута – Пьеро с трагической маской выбеленного лица и черными губами, которые кривятся в беззвучном крике Мунка, предвосхищая или предвещая беду. Танец в пространстве чистых фовистских цветов опосредованно отсылает к матиссовскому полотну. И это вечное и безнадежное движение по кругу рождает связь времен. Она не прервалась и в XXI веке. Шар поднимается и зависает в воздухе ровно посередине сценического экрана. Взрывается музыка. Потом, что бы ни происходило внизу на подмостках, от этого ядра на тоненькой веревочке надолго невозможно оторвать глаз, кажется, сейчас сорвется и раздавит всех - злодеев, праведников, слепцов… Мим за канат, сцепленный с декорацией, поворачивает сцену по кругу, тянет из последних сил… Архитектурная конструкция, образующая полукружие, поддается и совершает оборот. Действие раскручено.

Громадная разноуровневая черная лестница, уходящая в поднебесье, становится горной дорогой, кораблем, скалистым берегом моря, крепостной стеной средневекового замка, самим замком с многочисленными балконами. В середине – узкая мрачная галерея, освещенная тусклыми фонарями, где за каждым поворотом ждет шпага предателя. Внутренний полукруг, обрамленный черными стульями, превращается в торжественный дворцовый зал для пиршеств или совещаний.

В центре сцены еще одно знаковое деревянное сооружение – постамент или стол в зависимости от нужды по тексту. Но все же всегда - ложе, сегодня любви, а завтра смерти.

Шут в исполнении Евгения Маленчева – рассказчик, обрамляющий части театрального повествования, пантомимой задает темы, но во втором действии нарушает правила игры, вступает в диалог с героями своего рассказа, растворяя магию отстранения и переводя спектакль в план традиционного бытописания.

Мавр Алексея Соловьева – воплощение экзотической красоты и воинского духа. Правда, безумно влюбленный становится безумно ненавидящим за секунду, без намека на психологический переход. Когда Яго, неубедительно коварный в исполнении Дмитрия Чепушканова, заставляет Отелло пасть, тот падает на пол в буквальном смысле, теряя сознание. Для бывалого воина, полководца – это странно. Дездемона, превращенная Инной Медведевой в белокурого кудрявого ангела, – бесспорный образчик невинной жертвы, покорной судьбе. Эмилия, жена Яго и его антипод в исполнении Марии Поповой - воплощение верности и преданности своей госпоже.

Актеры второго плана в большинстве мизансцен слишком внимательны к диалогам главных героев, порой абсолютно не знают, чем занять себя. И в так называемых «зонах молчания» наступает беспомощная «полная немота».

Все без исключения костюмы, созданные художником Еленой Погожевой, самоценны, это яркие живописные эскизы, живущие своей собственной эстетической жизнью. Но, не выбиваясь из контекста шекспировских традиций, они подчеркивают ансамблевость декорационной архитектоники спектакля.

Визуальное содержание представленного на сцене столь эмоционально и насыщенно, что создает иллюзию второстепенности гениальной поэтической первоосновы.

И что касается «второго пласта», где букве Шекспира якобы верны как букве закона, он создан в соответствии с общепринятыми академическими требованиями предшествующих веков. Режиссер, видимо, ставил целью как можно подлиннее восстановить театральную архаику. Особенно опасна в этом плане концовка с нагромождением смертей, патетических фраз и жестов, где шекспировский перебор эпизодов, от которых должна «в жилах стынуть кровь», усиливается режиссерским, и трагедия неминуемо превращается в фарс. Надеемся, что не самопроизвольно, а по идее авторов спектакля.

Фото Ирины Рожковой

Фотогалерея