В ШЕРЕНГЕ КЛАССИКОВ / К 100-летию со дня рождения А.М. Володина

Выпуск №6-216/2019, Дата

В ШЕРЕНГЕ КЛАССИКОВ / К 100-летию со дня рождения А.М. Володина

О Володине трудно писать. Сказано изрядное количество общих слов. И не общих. Пожалуй, наиболее точные принадлежат Сергею Юрскому - он их произнес еще при жизни Александра Моисеевича, на юбилее в 1999 году. Наверно, не имею права говорить о Володине - не был с ним знаком. Живы многие из тех, кто были его друзьями, знакомыми. С другой стороны, никому не запрещено поразмышлять о большом писателе, человеке, которого многие любили, не сближаясь.

Первая сложность: Володин весь соткан из противоречий. Автор «Записок нетрезвого человека» обладал трезвым умом; человек свободный в творчестве ощущал себя связанным многими житейскими путами; знакомый практически со всеми интересными людьми театра, кино, литературы, был очень одинок; знаменитый - отличался застенчивостью; деликатный - мог быть очень жестким в оценках. Продолжать можно до бесконечности. Надо ли эти противоречия сглаживать? А если не надо, то какой смысл в обрывочных характеристиках?

В пору юбилея встает вопрос о памяти. Помнят ли? Как оценивают официально или неофициально? Казалось бы, с этим все благополучно. Володин получил наград пятнадцать: профессиональных («Триумф», «Золотая Маска», имени Станиславского), и государственных (Президента РФ, «За заслуги перед Отечеством» III степени), военных («За отвагу»), муниципальных («Живая легенда Санкт-Петербурга»). Его томик в серии «Русская классика» (2018) поместился на книжной полке (между Достоевским и Пастернаком - так, по крайней мере, он стоит в магазине «Буквоед»). В петербургском театре «Остров» устроен небольшой музей «Гостиная Володина». 5 февраля 2019 г. начался, как всегда, ежегодный володинский фестиваль «Пять вечеров». Установлена мраморная доска (в 2004) на доме (Большая Пушкарская ул. д. 44), где он жил. Тройной памятник в Москве: Виктор Розов, Александр Володин и Александр Вампилов у театра «Табакерка» (2007). Все, вроде бы, достойно. При этом неудовлетворительно.

Даже в странном тройном памятнике скульптора А. Чарпина допущена известная неточность. Выстраивается историко-литературная последовательность: Володин, дескать, наследовал Розову, Вампилов - Володину. Это не так или не совсем так. У розовских пьес, при всем обаянии лучших из них (и самой личности Розова), много учительства. Он четко знает, как надо. Розов - советский драматург, в известном смысле, с государственным мышлением, хотя и человечного в нем много. Он - оптимист или, по крайней мере, был оптимистом до последних лет. Не случайно одна из знаменитых его пьес называется «В поисках радости». Впрочем, последние три пьесы корректируют имидж Розова как советского автора. Однако я не пишу историю драматургии.

У Володина человек тоже стремится к радости, но никогда ее не достигает. В основе его пьес, начиная с «Пяти вечеров» и кончая «шутейной» «Семь жен Синей Бороды» - неразрешимые противоречия. Благополучные, на первый взгляд, финалы «Вечеров», «Старшей сестры», «Назначения» - мнимые. Это передышка, попытка временного утешения. К тому же последние эпизоды «Старшей сестры», с актерским успехом Нади, вторым приходом незадачливого жениха, Володин, похоже, дописывал по наущению театра. Пьеса в 1961 г. была совершенно непроходима, несмотря на оттепель. Чуть позже министр Е. Фурцева объявила с трибуны: «И пусть товарищ Володин не надеется, что мы допустим его пьесы». Знала, что говорила.

Для молодежи Володин, как и Розов, Арбузов, относится к неблизкой по духу и не слишком интересной советской эпохе - формально, по годам, это так. Разве что современники писателя, а, точнее, филологи, театроведы понимают: Володин первым вырвался из догм советской драматургии, советской идеологии. И этого ему тогдашние власти не простили. Поздние володинские пьесы пролежали под спудом более 20 лет. Хотя между ранними и поздними прошло совсем немного времени. «Старшая сестра» - 1961 год, «Мать Иисуса» - 1962, «Кастручча» - 1966.

Даже сейчас наиболее острые в политическом отношении «Кастручча», «Ящерица» не перепечатываются в официозных сборниках «русской классики». Уже по другим причинам (инерция, недомыслие) не публикуются монологи, одноактные пьесы (например, «Семь жен Синей Бороды»). Мало кто слышал о пьесе «Беженцы» (другие названия: «Петруччо», «Но где-то копилось возмездие»). В полном объеме драматургия Володина современному читателю и зрителю неизвестна.

А что такое полный объем? М.Ю. Дмитревская в одном интервью заметила: Володин и сам бы не ответил, сколько пьес написал. «Выхухоль» соединял с «Ящерицей». В Театре на Малой Бронной контаминировали «Ящерицу» и «Две стрелы». Две редакции «Старшей сестры» - по сути, разные пьесы. Сценарии трансформировались в пьесы, пьесы - в сценарии. А сколько гуляло и гуляет по профессиональным и любительским сценам различных композиций из монологов, диалогов, стихов, исповедальной прозы?

Его упрекали в 1950 х-начале 1960-х, будто он занят частным человеком, мелкотемьем. Он, действительно, дистанцировался от «государственных» задач, но мыслил масштабно. Даже в жизнеподобном «Назначении» заложено исходное противоречие механизма управления. Можно прочесть в литературе: он, дескать, обличил в этой комедии систему. Думаю, пьеса шире, чем полемика с принципами управления СССР. Хотя не случайно она была запрещена во всех театрах СССР, кроме столичного «Современника». Но в «Назначении» обнажено неразрешимое противоречие: как соединить человечность, доброту, понимание отдельной личности и необходимость поддержания строгого порядка в любой структуре: от семьи, группы до всего мира. Другое дело, и порядок-то навести не удается на уровне учреждения. Я уже не говорю о государстве, объединении государств.

Володин оставил в покое конкретную частную жизнь - получилось еще «хуже». В поздних пьесах-притчах отражены философские, социально-политические противоречия. Правда, хочется употребить противоестественное выражение «интимно-философские». Обобщая, он не абстрагирует действительность. Как выразился М. Жванецкий: «Ты описал себя, а открыл нас».

«Беженцы», может быть, самая жесткая вещь Володина, опровергающая его реноме мягкого, доброго писателя. Может быть, это наиболее автобиографическая из драм. По сути, перед нами одно большое стихотворение. Беженцы - всеобъемлющая метафора бегства от власти, от неправды, от игры честолюбий, тщеславий, в которой его волей-неволей заставляли участвовать; от славы, которую он все-таки сознавал; от жестокости, которую волей-неволей совершал. В конечном итоге, безуспешная попытка бежать от себя. И все это написано ритмизованной прозой, с эскизно выписанными характерами. Бег - вообще любимый мотив Володина. Вспомним Бузыкина, стихотворение «Бегите, девушки, бегите». Дидель из «Каструччи» говорит о себе: «Я плохо живу. Бегу и бегу. Отсюда туда, от этих к другим». Бег - символ жизни, символ отчаяния, отказа, суетности.

Трудно представить, что «Пять вечеров» и «Каструччу» написал один человек. Вот была коммуналка, а вот многомиллионная страна, сконцентрированная до малюхонькой страны-модели (в ней живут 67 человек). Но в стране имеются свои три члена парламента и свой научный сотрудник. «Каструччу» называют антиутопией наподобие романов Е. Замятина, Д. Оруэлла. Однако в пьесе нет ни грана фантастики, грандиозности кошмара. Это не картина страшного будущего. Перед нами гротескная картина настоящего, вполне «домашняя».

Володина именуют выразителем мироощущения интеллигенции. А ведь первый интеллигент (Лямин) появляется только в «Назначении». В «Кастручче» ученый Луи высказывает мысли автора. Володин повторит их почти буквально в интервью 1988 года. Драматург рассказал о тотально неестественной жизни. «Немыслимо глупое время нас формировало». Кастручча - болезнь безуспешно подавляемых эмоций. Мысль о неестественности общественной жизни и несовместимости с человеческой природой мучила его давно. Невинный сценарий про школу «Звонят, откройте дверь!» (1964) о том же. Только «Кастручча» сочинена в жанре лирического гротеска. Разве может быть гротеск лирическим?

В своей поэтике Володин немного забежал вперед, и нам его не догнать. Мы еще не разобрались с чеховской поэтикой (не говоря уже о блоковской), а тут Володин. Такой, казалось бы, простой. Театр покупается на эту симпатичную простоту, задушевность, житейскую историю, а за ней в реальном спектакле ничего и не стоит.

Вампилов, третий герой памятника у «Табакерки», больше связан с Володиным, чем Розов. Он, несомненно, унаследовал от предшественника свободу драматургического построения, но эпоха его совсем другая и люди другие, с выжженной душой (я не беру идеальную Валентину), что совершенно чуждо этике Володина. Современные критики отмечают скрытую полемику Вампилова с Володиным. Однажды Володин, размышляя о драматургах 1970-х, доказывал: он не может относиться с такой степенью жесткости к болезням и даже уродствам жизни. Еще как может. В «Кастручче» и «Беженцах» он, пожалуй, еще жестче, чем его молодые коллеги.

Разбираться с историко-литературным, историко-театральным контекстом творчества Володина должны бы исследователи, но и здесь все не слишком благополучно. Театроведение застыло на уровне перестроечных лет. В 1988 г. защитила диссертацию «Художник и время, эволюция театра А.Володина, 1950-е-начало 1970-х гг.» Т.А. Ратобыльская. На ту же захватывающую тему (эволюции драматургии Володина) несколько позже написала исследователь О.В. Журчева (1994). Еще раньше (1984) про одноактную драматургию, в том числе Володина, защитил диссертацию Александр Пронин. В 1989 г. вышла из печати единственная монография Т.В. Ланиной «Александр Володин: очерк жизни и творчества». О Володине в 1960-70-е писали К. Рудницкий, С. Владимиров, Е. Калмановский, В. Гаевский, М. Туровская, но после 1989 г. и проблемных статей не назовешь. За 30 лет, похоже, не появилось новых мыслей о крупнейшем из русских писателей. Я не касаюсь нынешних школьных методичек, их можно в обилии обнаружить в интернете.

Однако существует статья Сергея Веселовского, который за три года до смерти драматурга, в связи с выходом в свет небольшого сборника «Попытка покаяния», заявил: «Этот документ А. Володина недействительный и просроченный, но отразивший настроение интеллигентов, и не одного поколения...». И в пору, казалось бы, всеобщего и официального признания, писатель выслушивал подобные приговоры. Хотя это специфика журнала «Знамя» (1998. № 12). Журналист, публицист признает, что Володин - вместе с интеллигенцией, видимо, автору статьи неприятной.

Наконец, в 2018 г. выходит из печати солидная книга очерков российской драматургии известного критика Павла Руднева «Драма памяти». Следует подробный и увлекательный зачин о пьесах Розова и Арбузова, но, размышляя о Володине и, сделав несколько проницательных замечаний по поводу его драматургии, он обрывает свой анализ «Пятью вечерами», чтобы перейти к последнему члену «великолепной четверки», Александру Вампилову. Верю, Руднев превысил необходимый объем книги, но почему резкие сокращения коснулись именно Володина? Видимо, Володин не соответствовал задуманному Рудневым социологическому «аспекту». «Мать Иисуса» или «Кастручча» нарушили бы плавное течение мысли. Уж очень резко драматург изменился.

Пьесы Володина на афише присутствуют худо-бедно. Не много у нас произведений для людей и про людей, чтобы ими разбрасываться, однако Володин, как и Вампилов, еще по-настоящему не поставлен. Дело даже не в том, что на афише мелькают названия четыре («Пять вечеров», «Старшая сестра», «С любимыми не расставайтесь», «Две стрелы»), не больше. Случайно узнаешь: в Уфе поставили «Выхухоль». «Пять вечеров» в Молодежном, «С любимыми не расставайтесь» на Литейном идут в Петербурге с 2002, 2005 года. С другой стороны, это доказывает успех. И все же премьеры редки. Критик А. Зверев в «Новом мире» уверял, будто в 1980-е началось театральное возрождение пьес драматурга. Если это и так, то к 2018 г. активность театров поугасла. И проблема не в количестве постановок. Много ли было удач?

Вернемся к «Беженцам». Может быть потому, что драма - самая жестокая и самая странная из наследия Володина, ее почти не ставили. Понятно, почему не ставили в момент написания. Олег Ефремов принес машинопись в Московское управление культуры. Там гуманно сказали: «Вы нам этого не показывали, мы этого не читали». В 90 е промелькнули две постановки: Игоря Власова на Новой сцене МХТ им. Чехова (1998) и Владимира Малыщицкого (1997, 2001). Ни одной рецензии вы не найдете. Малыщицкий при этом заслуживает, чтобы о нем сказали особо в связи с юбилеем Володина. Он 15 раз обращался к пьесам, прозе, стихам Володина (в разных модификациях своего авторского театра), трижды сыграл в спектаклях главную роль. Володин и Малыщицкий в чем-то были похожи (безбытностью, максимализмом), долго дружили. Последняя постановка Малыщицкого «Записок нетрезвого человека» состоялась в 2005 году. В 2008 его не стало.

Не стало Ефремова, не ставит Шейко. Кровные связи театров и Володина во многом нарушились. Бесспорно, Володин страдает вместе со всей российской драматургией последних пяти-шести десятилетий. Театр предпочитает классику или (и) инсценировки. Так интереснее режиссерам. Вряд ли ситуация изменится. Театр движется по пути усложнения пластического рисунка, усложнения сценографии. Углублением психологии никто не увлечен, а без психологии какой Володин? Права Г.Н. Яновская, написавшая в своих воспоминаниях: «Володинская драматургия жутко обманчива и очень часто бывает сладкой в сценическом изложении» («О Володине: первые воспоминания». СПб., 2004). Постановки «Двух стрел», «Дульсинеи Тобосской» тяготеют к пантомиме, молодежной игре, мюзиклу, «Мать Иисуса» в Александринке была преобразована в ораториальный жанр, что противопоказано ее камерно-психологической природе. Так ее и не поставили всерьез, хотя две московских премьеры (в Театре Моссовета, на Малой Бронной) состоялись. Фильм «Мать Иисуса» 1990 г. как-то забылся.

Да, памятны легендарные «Пять вечеров» и «Моя старшая сестра» в БДТ, «Назначение» в «Современнике», «С любимыми не расставайтесь» в Ленинградском Театре Лен. Комсомола. Высоко оцененную, в том числе, автором, постановку «Любимых» в минском ТЮЗе (Николая Шейко) я не видел. Однако все эти спектакли, в значительной степени, победы больших актеров: Ефима Копеляна, Зинаиды Шарко, Татьяны Дорониной, Евгения Евстигнеева, Олега Ефремова, Ларисы Малеванной, Алисы Фрейндлих.

Постановки были переломными. Так раньше не ставили. Но к тем постановкам надо подходить исторически. Недавно услышал по радио сцену из «Пяти вечеров» БДТ, смотрел их в 1958-м, затаив дыхание. Неожиданно задела условность актерской манеры. Она оказалась гораздо архаичнее, чем помнилось. Это было ближе к «Синьору Марио», чем к Мышкину-Смоктуновскому.

В лучших володинских премьерах 1960-1970-х звучали поразительные отрывки. Никогда не забуду дуэт Евстигнеева с Ефремовым в «Назначении». Страшный эпизод в «Старшей сестре», когда Надя-Доронина в стоп-кадрах мучительно пробует разные роли, и у нее ничего не получается. В фильм 1967 г. эпизод не вошел (там всего одна проба) - слишком театральный. Финальный крик Малеванной (в спектакле Г. Опоркова 1972 г.) «Я скучаю по тебе!» перевернул мне всю душу. Кстати, фраза Володину не принадлежит - это импровизация Л.Малеванной. Но рядом с такими прозрениями попадались эпизоды театрально проходные.

Г.А. Товстоногов сетовал: «Мы сделали все, чтобы он просто ушел из театра» («О профессии режиссера»). Так и не совсем так. Да, БДТ не стал бороться за «Назначение», хотя спектакль категорически запретили и Н.П. Акимову (а в Комедии начал репетировать сам Володин). Но после разрешения цензурой «Назначение» ни в театре (МДТ), ни в кино (несмотря на блистательный актерский состав) уже не прозвучало, как могло бы в момент написания. Когда БДТ вернулся к Володину («Киноповесть с одним антрактом». 1984), это не принесло славы ни театру, ни Володину, ни А.Б. Фрейндлих. «Каструччу» разрешили спустя 22 года, и когда в 1988 г. ее опубликовали («Театр». 1988. № 5), в Москве драму поставили сразу в трех театрах. Опять-таки эффекта разорвавшейся бомбы не случилось.

Володин разделил судьбу многих подцензурных авторов в годы перестройки. Как и в случае с Н. Эрдманом, в 1988-89 гг. театр дорвался до запретного плода, но уже не было того азарта, чтобы с ним разбираться. И театр Володина как бы растворился. Последним сценическим событием, связанным с володинской драматургией, остается «С любимыми» 1972 г. Обидно.

В то же время причины размежевания театра и Володина сложнее чьего-то страха или пассивности. В 1970-е годы русский театр жадно обратился к возвращенной, наконец, условности. Володин тоже стал писать пьесы-притчи, но природа его драматургической условности иная, чем в большинстве режиссерских построений того времени. Условность театра становилась резкой, кричащей. Володин сменил антураж (вместо петербургских коммуналок - испанские просторы, средневековые площади, природа каменного века). При этом сохранил синтез социального и лирического. Володин не изменял себе, но менял манеру, ракурс. Его сверстники (М. Рощин, Э. Радзинский) тоже пробовали выйти за рамки традиционных пьес («Перламутровая Зинаида», «Обольститель Колобашкин»), но результат обескураживал: оригинальные комедии запрещали, а потом они оказывались не востребованы. Володин как будто и не думал о театральной практике. Писал в стол, пробовал. Не думаю, что кино ему было ближе театра (при 22 сценариях). Просто кино (по крайней мере, 1980-90-х) оказалось более подвижно.

При этом кино не слишком адекватно володинской стилистике. Как выразился критик А. Зверев, в фильмах до «Осеннего марафона» «он [Володин] присутствовал как-то смутно, едва угадывается». Нужны были художники мышления уровня Тарковского - сценарии Володина снимали другие. Звезды повторяли самих себя. В «Двух стрелах» приблизительно пересказали фабулу. Плюс приплясывания и смешные телодвижения. Парадокс: киноверсия слишком приземляла, конкретизировала - театр абстрагировал, превращал в молодежную игру. Поэзия Володина становилась плоской, оборачивалась памфлетом. Володин не уходил в кино. Он уходил в себя, иногда напоминая о себе «то тут, то там».

Володин был приятнейшим человеком, с множеством друзей, знакомых в разных театрах, но это не значит, будто он не имел претензий к театру. По деликатности своей далеко не всегда их высказывал. Володин вовсе не добренький. Язычок у него острый. Помню, как в одном публичном выступлении (в Публичной библиотеке) драматург передавал разговор в доме Владимирова-Фрейндлих перед репетициями «Дульсинеи Тобосской». Разумеется, он утрировал. Впрочем, суть, вероятно, передавал точно. Алиса Бруновна пылко доказывала: «Это должна быть молитва!». «Но чтобы можно и поржать», - «дополнял» ее супруг-режиссер. При столь противоположных намерениях володинской «Дульсинеи» родиться не могло, хотя в памяти звучит «Ночь Тобосская темна» с тембром, интонациями Фрейндлих. Не случайно помнишь песни Б. Рацера и В. Константинова, а не реплики Володина.

Очевидно, Володин, человек театральный, видел эффектность, выразительность Т.В. Дорониной в роли Нади Рязаевой. Благодаря фильму Г.Натансона (1967) и Дорониной в главной роли пьеса приобрела всесоюзную известность. Володин за это был благодарен актрисе. Позже посылал ей распечатки своих стихов. Но он не хотел, чтобы она играла роль Нади в БДТ, просил об этом Товстоногова. Ему нужна была простая, затурканная женщина, мечтающая об артистической судьбе. По первому варианту, она так и не добилась успеха, упустила свой шанс. Пьеса завершалась словами: «Что делать? Ну что делать?» Володин не писал сказку о ленинградской золушке из порта. Это Арбузов по природе сказочник. Собственно, «Старшая сестра» о несовместимости таланта и реальной жизни, быта, о рассудочности, мешающей самоосуществлению человека. Доронина входила в спектакль «амазонкой» и заканчивала победительницей. Ах, как она пела: «Оделась туманом Гренада...»! И эти дивные перебивки Даргомыжского...

Володину-драматургу представлялась более подходящей Лилия Толмачева из «Современника». Ее Надя принадлежала кругу персонажей ранних володинских пьес, искалеченных войной, государством, бытом. При этом можно узнать из воспоминаний Л. Толмачевой, как в «Современнике» Ефремов пытался выявить поэтичность «Пяти вечеров» серебристым дождем, голубыми стенами. Володин сказал: «Я этой пьесы не писал». Потом были переделки, вторая версия Г. Волчек. И в случае с «Назначением» Ефремов признался: «Я запутался с жанром». Ох, уж этот жанр у Володина! Драма? Комедия? Трагикомедия? Как в конкретике спектакля соединить поэзию и быт, иронию и сопереживание, безысходность и надежду? Татьяна Ратобыльская пишет в своей диссертации о «безжанровости» первых пьес драматурга. Так ли это?

Вслед за ситуацией с Дорониной в БДТ в том же выступлении Володина 1970-х звучал смешной рассказ, как Александр Моисеевич попытался излечить премьершу от эгоцентризма. Ефремов с Яншиным умоляли Володина поговорить со звездой («Нам с ней играть») и убедить ее, по мере возможности, больше обращать внимания на партнеров (речь шла о «Дульсинее Тобосской» во МХАТе. 1971). Володин долго репетировал наедине с собой дипломатичную воспитательную речь. Начиналась она словами: «Вы - любимая актриса советского народа...». Долго говорить ему с Татьяной Васильевной не пришлось. Он почти сразу пулей вылетел из МХАТа.

Подчеркну, дело не в конкретных актерах и режиссерах. Скажем, Льва Додина Бог не обидел ни умом, ни талантом, ни глубиной. Очевидно, он любит Володина. Однако трижды МДТ приступал в разные годы к Володину («Назначение» (1978), «В сторону солнца» (1987), «Портрет с дождем» (2011) и трижды довольно быстро снимал спектакли с репертуара. Что-то не совпадало. Возможно, излишний рационализм замысла. Другая крайность, излишняя сентиментальность, тоже характерна для многих версий «Пяти вечеров», «Старшей сестры», «Идеалистки», «Графомана».

Безусловно, все произведения Володина, в том числе и поздние, проникнуты жалостью, сочувствием к людям, но в его взгляде есть и жесткость, трагизм восприятия жизни. Трагизм несвершения, трагизм непонимания, трагизм несовпадения с эпохой. За милотой, столь любезной зрителю, трагизм пропадает. Да и не любит массовый зритель неразрешимых противоречий. Их в реальности хватает.

Театр живет по своим законам, трудно или никогда не сообразуясь с индивидуальностью автора. Впрочем, и кино тоже. Два самых знаменитых фильма по Володину сняты отчасти вопреки Володину и, тем не менее, успешны. «Пять вечеров» Никита Михалков, как известно, поставил случайно, избегая простоя в съемках «Обломова», за 15-17 дней. П. Руднев верно указывает: в талантливом фильме Михалкова «пьеса совершенно лишена социальных мотивов». З. Шарко вспоминает, как в последнем прижизненном издании пьес Володин снял финальную фразу: «Только бы войны не было». Он объяснил ей: «ребята» (Михалков и Гурченко) сказали, «что это совдеповщина». Кстати, в фильм фраза вошла, и Л. Гурченко произносит ее замечательно. Интуиция большой актрисы выручала там, где подводило человеческое недопонимание.

На съемках «Осеннего марафона», как рассказывает О. Басилашвили, Г. Данелии постоянно требовал переписывать текст. Володин покорно переписывал. И это при том, что многие режиссеры, актеры говорят о невозможности что-либо менять в фразе Володина, ее ритме, порядке слов. Не случайно Володин в «Записках нетрезвого человека» вспоминает про «Осенний марафон» Георгия Данелия «с его жизнелюбивым прекрасным грузинским юмором».

Сергей Юрский в своем «монологе» отметил «трагическое одиночество» Володина. Одиночество писатель, вернее, человек преодолевал вином, женщинами. Женщинами он восхищался, боготворил их, хотя знал слабости сильного пола, был знатоком женской психологии, умел слушать женские признания как никто другой. В недооцененной, на мой взгляд, комедии «Семь жен Синей Бороды» (1967) (опубликована только в брошюрке серии «Репертуар художественной самодеятельности» под названием «Шутить везде») Борода признается: «Я не могу жить один». Это эскиз будущего «Осеннего марафона». И в том, и в другом случае столько автобиографичного, откровенного. «Семь жен...» Володин передал М. Мироновой и А. Менакеру. С тех пор пьеса рассматривалась как эстрадная. А она гораздо значительнее при всей внешней шаржированности.

В молодости я имел наглость поставить «Бороду» в любительском театре Публичной библиотеки. Спросил Володина после встречи в СТД, не возражает ли он против включения стихов в текст. Он не только не возражал, но и приветствовал. Позже во многих театрах монологи, сцены Володина прослаивали его стихами.

В принципе, он не умел отказывать. В тот единственный раз, когда мы с ним разговаривали, я наблюдал чисто «бузыкинскую» сцену: одна околотеатральная женщина что-то ему бесконечно внушала, цепко держа за рукав. Он страшно томился, но послать ее, объяснить, что его ждут, физически не мог. Володин верил: только женщина поймет, утешит, согреет. Пробовал и обжигался, обжигал нехотя сам.

Правда жизни или поэтическая правда - та же дилемма, что и в чеховских постановках. В чеховских интерпретациях эти понятия редко, но соединяется (например, у Эфроса) - Володин слишком близок к нам по времени. Как ни парадоксально, театр не может отказаться от желания в «Вечерах» или «Сестре» показать ретро. Любовно воспроизводя подробности коммунальной жизни, уже не понимает ее природу. С другой стороны, и модернизировать Володина тоже нелепо, противоестественно.

Он уходил от театра в 70-е не потому, что театр не любил. Ему не хватало искренности, многозначности. В конечном итоге, его автобиографическая проза, стихи - попытка через себя, через собственную супероткровенность помочь театру, пробиться к читателю-зрителю. Но при оглашении со сцены душевное обнажение опошляется, становится фальшивым.

Вроде, все любят Володина, но театр не способен осуществить синтез интимного, исповедального и высокого, философского. А как без этого? Вот «Мать Иисуса». Собственно, это пьеса про извращение, измельчание великих идей. Но в один момент пьесы (сценария) приходит к Марии человек с улицы и начинает говорить о том, что наболело лично у Володина (это есть в его записанных исповедях). Володин, понятно, тоже не представлял, как себя ставить. Знал лишь тот театр, который реально существовал в его эпоху. Любил по-человечески талантливых актеров - актеры не могли прыгнуть выше эстетики своего времени.

«Лишь бы не было войны»! - заклинает Тамара в «Пяти вечерах». Война продолжалась всю его нескладную жизнь. Война на других полях. В другой форме. И он был жертвой этой войны. Володин заклинал: «Стыдно быть несчастливым!», однако счастлив не был.

Володин вступил в шеренгу классиков, недоосуществленных театром. Впереди Пушкин, в конце маячат Вампилов и Петрушевская. Попытки понять будут продолжаться до конца существования театра в его традиционном виде. А пока будем благодарны людям, которые, порой в одиночку, бросаются на штурм «мягкой твердыни» под названием «драматургия Александра Володина». Кажется, последняя из них - Роза Хайруллина. Я видел ее спектакль по миниатюрам Володина в подвальчике «Бродячая собака» (2010) и раньше на Володинском фестивале 2008 г. (режиссер Галина Бызгу). Постановка делалась под эгидой фестиваля. Спасибо им! Тогда, в спектакле «Я скучаю по тебе», володинская нота у Хайруллиной, Сергея Бызгу (ее партнера) прозвучала. Я тоже скучаю по Володину. Почаще бы о нем вспоминали.

 

Статья в PDF

Фотогалерея