Алексей Доронин: «В спектакле обязательно должна быть мысль»  (Орел)

Выпуск №8-218/2019, Лица

Карьере молодого театрального режиссера Алексея Доронина можно позавидовать. Знаменитый Щукинский институт, калягинский театр «Et Cetera», постановки спектаклей в Москве и разных российских регионах... И вот буквально на днях стало известно, что Алексей возглавил постановочную часть Орловского государственного академического театра им. И.С. Тургенева. С этой сценой судьба впервые связала его год назад - Доронин создал в ОГАТ смелый, необычный, спровоцировавший споры и вызвавший невероятный зрительский интерес спектакль по знаменитому пушкинскому «Дубровскому». Здесь же осенью он планирует поставить Достоевского. Русская классика в фаворе его литературных и театральных предпочтений. Алексей - человек многогранный: читающий, думающий, ищущий и осмысливающий происходящее. Лично для меня тому подтверждением стала недавняя беседа в закулисье того самого театра, где теперь он - главный режиссер.

 

- Алексей, вы родились в Туле и первое образование получили там же. Расскажите об этом периоде жизни и о выборе профессионального пути. 

- Я действительно родился в Туле в 1988 году. После окончания школы поступил в Тульский политехнический университет на отделение живописи и графики. Прошел два тура, а в третьем решил участия не принимать и втихаря от родителей поступил в колледж культуры на актерский факультет. Когда заявил об этом дома, меня, естественно, отругали за то, что променял высшее образование на среднее, и обязали пойти учиться вместо политеха в Тульский педагогический университет. Я так и сделал - поступил на отделение искусствоведения. Проучился там полтора года, все это время посещал театральную студию. Там у нас был замечательный педагог - Ирина Левицкая, которая окончила заочно отделение режиссуры в Щукинском театральном институте. В то время я еще ни сном ни духом не ведал, что такое «Щука», фамилии Захавы и Вахтангова мне мало о чем говорили. Понимание пришло постепенно. И, в конце концов, я сам туда поступил на курс Родиона Юрьевича Овчинникова. 

Уже будучи на четвертом курсе, я попал в театр Александра Александровича Калягина «Et Cetera» - причем сразу в работу Роберта Робертовича Стуруа, что меня, конечно, очень подкупило. Поработать с мастером было невероятно интересно. Позже наши пути с этим театром разошлись, но всем, с кем мне довелось там взаимодействовать, я безмерно благодарен. 

- А интерес к режиссуре когда проявился? 

- Да уже тогда и проявился. Две ипостаси самого себя соотносить и совмещать было непросто. Пришлось постоянно делать выбор. Свой первый спектакль я поставил в конце второго - начале третьего курса. Это была военно-музыкальная композиция. Затем, курсе на четвертом, мы выпустили Бунина. У нас вообще был дерзкий курс, очень творческий - мы много чего делали такого, чего больше никто не делал, вне программы - видимо, ощущали какой-то особенный творческий потенциал. И по иронии судьбы на нашем курсе оказалось больше всего людей, которые по разным причинам не получили дипломы: у кого-то несданные долги по теории, у кого-то книжки в библиотеку, у кого-то костюмы... В итоге судьба у всех по-разному сложилась, но большинство так или иначе осталось в творческой среде. Наш педагог Родион Юрьевич Овчинников учил нас: будьте диссидентами от театра. В хорошем смысле. Не знаю, потому ли, что он был таким диссидентом или, наоборот, стремился вложить в нас то, что самому не удалось осуществить... 

- Как судьба связала с Орлом и нашим академическим театром имени И.С. Тургенева? 

- Очень долгие, запутанные пути вели меня в Орел... Буквально сработала теория шести рукопожатий. Меня позвали к Нонне Валентиновне Гришаевой сделать спектакль по рассказам Шукшина, я быстро работу выполнил. Там моя знакомая актриса Оля Лосева, которая какое-то время жила и работала в Орле, порекомендовала меня Игорю Анатольевичу Черкашину (экс-худрук ОГАТ имени И.С. Тургенева. - О.Ш.). Мы списались, что-то друг другу предложили, какие-то проекты... Мне стало интересно, и я приехал в Орел. 

- В результате на орловской сцене вы поставили спектакль «Дубровский». Чья была идея выбора литературного материала? 

- Предложение шло от театра. Черкашин мне сказал: «Подумайте над «Дубровским». По его замыслу, должно было получиться что-то мелодраматическое и костюмное. Я истолковал эту историю по-своему, сделал какие-то собственные акценты. 

- Расскажите о них. Эти самые акценты, основной посыл спектакля, его атмосфера - это собственное прочтение Пушкина, аллюзии на современность, стремление к оригинальности, может быть? 

- Если начинать с конца - о попытке оригинальности - я, во-первых, не видел ни одного «Дубровского», да и ставят его не так часто. Порой делают мюзиклы - такую разбойничью историю... Но я иначе увидел это произведение. Начал внимательно его читать, пытался уловить ассоциации, которые вызывает роман. К примеру, Пушкин очень иронично там описывает процесс суда над Дубровским-старшим. Этому эпизоду посвящен большой, витиевато написанный отрывок - для того чтобы понимали, как в наших судах все происходит. Сегодня такое вполне могло бы появиться в романе Пелевина, к примеру, или Дины Рубиной - история очень актуальная. Да и, вообще, описано там много жути: огромное количество горничных у Троекурова, которые каждый год от него беременеют, детей, естественно, сплавляют и т.п.... Картина мрачноватая, одним словом. 

Конечно, не хотелось в постановке создавать образ сермяжной, лапотной Руси - наоборот, я ставил задачу избежать такого рода штампов и выйти в итоге к обобщению, при этом сохранив визуальный язык той эпохи. 

Сам замысел спектакля постепенно менялся, оттачивался. Вот что для меня в нем является ключевым. Пушкинская тема - это тема чести. Сам Пушкин, вся его биография являются подтверждением, воплощением этой категории. Вот и Дубровский у него честный малый. В нашем спектакле он убивает Троекурова. Он завершает акт мести в полной мере. И я считаю, что такой герой имеет право, более того, должен появиться на сцене. После фильма «Брат» Алексея Балабанова, мне кажется, другого героя в современном обществе пока не нашлось. Он несет свой крест, он нарушает важнейшую заповедь «не убий» - сознательно, для того чтобы остаться честным по отношению к своим собственным убеждениям, в том числе, как ни парадоксально, христианским. Ведь христианский постулат о том, что нужно подставить другую щеку, касается ситуаций, когда обидели тебя самого. Но не твоего близкого человека. Здесь уже законы мести, защиты поруганной чести вступают в силу. 

Я в принципе никогда не думаю, как бы соригинальничать. Просто исхожу из смысловой нагрузки, ну и, как любой человек творческий, выбираю свою тему, своего героя. Мой герой - человек, который идет напролом. Моя тема - взаимоотношения героя-одиночки и среды, которой он, чаще всего, вынужден противостоять. Иногда интересно покопаться и поизучать стихию человеческой природы: на что человек способен, до какой крайности может дойти... 

- Линия Троекурова чрезвычайно сильна в спектакле «Дубровский». И на афише отчего-то изображен именно этот, отнюдь не положительный герой (блистательная роль артиста Орловского государственного академического театра им. И.С. Тургенева Павла Легкобита). Вы это намеренно сделали? Для чего?  

- Троекуров - носитель определенных жизненных установок, очень важных для понимания различных смысловых пластов пушкинского романа. Вообще, мне кажется, русская литература - в каком-то смысле литература жертвоприношения. Все наши ключевые герои - жертвы чего-либо: злодея, рока, собственного характера. И Дубровский не герой в привычном нам смысле. Он не бретер, не Сирано де Бержерак. Он - жертва, человек, которого некая стихия, судьба использует как смертника-подрывника. Эта история в некотором смысле ветхозаветная, жестокая, не история всепрощения. И в процессе реализации замысла спектакля возникал лишь вопрос, какими средствами ее логичнее, интереснее, правильнее было бы рассказать, в какой манере подавать заложенные в ней смыслы. Если обратиться к живописи как к некой аналогии, наш спектакль создан, условно говоря, в манере Караваджо, одного из крупнейших мастеров барокко, отличавшегося тем, что на своих полотнах резко противопоставлял свет и тень. 

- Выбирая произведение для постановки, вы ищете в нем так называемое современное звучание?  

- Конечно, это необходимо. Но, с другой стороны, практически любое произведение классической литературы - оно же про людей. А значит современно. Другое дело, что произведения бывают, условно говоря, обслуживающие. Создавалось же в советский период огромное количество беллетристики, повествовавшей о труде рабочих, крестьян, - иными словами, эти книги обслуживали классовые интересы, большой художественной ценности не представляли и, следовательно, очень быстро устарели. К примеру, «Поднятая целина» Михаила Шолохова - интересен этот роман сейчас? Вряд ли. А вот его же «Тихий Дон» - наоборот. Он о людях, о том, как на фоне жизни одной семьи рушится империя. Вполне созвучно дню сегодняшнему. В этом смысле интересный пример - «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Дмитрий Быков в своей лекции утверждает, что этот материал изначально был адресован одному читателю. Объяснять, кому именно, наверное, нет нужды. Читатель этот, судя по всему, с произведением ознакомился и счел его вредным. Однако сам роман стал примером того, когда книга ушла в народ и полюбилась массам, оставаясь интересной и современной по сегодняшний день. 

Вообще, найти актуальное произведение не сложно. Другое дело, что режиссер, остановившись на том или ином литературном материале, начинает сравнивать и выбирать выразительные средства, искать краеугольную проблему в произведении, которая была бы ему близка.  

- Кстати, о «Мастере и Маргарите»: не одного режиссера это произведение заворожило, многие мечтают с ним поработать, да и попыток экранизаций и постановок предпринято уже не мало. У вас такой идеи не возникало?  

- Да, безусловно... Но, честно говоря, не представляю пока, как такую махину поднять... С одной стороны, нельзя слишком увлечься постановочной частью, потому что в романе множество подтем, и какая-то из них неизбежно будет выходить на передний план. Хотя, конечно, произведение весьма привлекательно и визуально, и смыслово, и маркетингово. К тому же, оно очень будирует фантазию, образы... А для режиссера умение мыслить образами крайне важно.  

- В марте в Брянском театре драмы им. А.К. Толстого состоялась премьера вашего спектакля по пьесе Мориса Метерлинка «Чудо святого Антония». Не самый часто появляющийся на сцене автор... И  формулировка жанра необычная - драматическое adagio в одном действии. Расскажите немного об этой работе.  

- Начинал ее Анатолий Михайлович Слюсаренко. Он мне предложил осуществить постановку совместно. Потом возникла необходимость, чтобы спектакль ставил либо он, либо я. И Анатолий Михайлович мне эту возможность подарил. Я немного видоизменил первоначальный замысел, несколько иначе поработал с пространством, чуть переточили костюмы... Словом, сам я это произведение не выбирал, но оно показалось мне интересно - тем более, там есть христианские мотивы. Жанр пьесы формулируется как сатирическая легенда, но по сути это притча, которую можно наложить на абсолютно любую субкультурную модель: на империю, на конкретный коллектив работников и т.п. По сюжету есть некая субстанция, куда является инородное существо, на которое все по-разному реагируют. История, безусловно, символическая. Причем я постарался вместить в нее не только это конкретное произведение Метерлинка: там есть и мотивы из «Синей птицы», и из «Слепых». Самое главное, что мне было важно, чтобы исполнители ролей тех персонажей, которые окружают Антония, не играли заведомо плохих людей, чтобы их черты, характеры проявлялись ситуативно.  

Почему драматическое адажио - дело в том, что спектакль этот не рассчитан на широкий круг зрителей. Брянская публика воспитана несколько на ином репертуаре, качестве языка на сцене. Поэтому, чтобы как-то привлечь аудиторию, нам, конечно, пришлось прибегнуть к некоторым хитростям: сделать упор на мистическую составляющую, на музыкальную фактуру и так далее. Отсюда и такое необычное определение жанра.   

- Раз уж вы заговорили о зрительском восприятии и вкусах... Есть мнение, что в провинции - в любом городе практически - зрители в принципе плохо ходят на серьезные спектакли, что спектаклей, которые условно можно было бы назвать «фестивальными», не рассчитанными на широкую аудиторию априори, в театре должно появляться совсем не много - может, один в сезон. Что вы думаете по поводу такого рода наблюдений? 

- Если постоянно лезть зрителю в карман и кормить его дешевым продуктом, наверное, человек привыкнет и к такому. И - да - тот, кто адаптировался к безвкусному и тупому, в результате откажется идти смотреть серьезную работу, считая ее слишком сложной. Лицо театра должно определяться с художественной точки зрения, а не с коммерческой. Труппа должна понимать, что у нее есть качественные постановки, что артисты не просто развлекают, переодеваясь и гаерствуя, а являются частью той структуры, которая несет смысл, идею. Спектакль может быть мрачным, надрывным, или, наоборот, легким, комедийным - но в нем обязательно должна быть мысль. Потребность размышлять - одна из ключевых для человека, если ее не нивелировать намеренно, систематически пичкая зрителей сляпанной бестолковой дешевкой.  

- Вернемся в Орел. В ОГАТ имени Тургенева осенью обещают представить вашу новую работу, «Село Степанчиково и его обитатели» по одноименной повести Достоевского. Как пришла мысль это произведение поставить? Что ждет зрителей? Приоткроете тайну?  

- Я просто решил перечитать эту повесть, которую Достоевский писал в ссылке. Сюжет во многом строится на детективной интриге - такой западный подход, реализуемый на русской почве рефлексии, одержимости, богоискательства. Это произведение было создано раньше великих романов Федора Михайловича, и есть ощущение, что оно некоторым образом предварило многие интересующие его темы. Там есть, к примеру, Верховенский (один из центральных персонажей романа Достоевского «Бесы». - О.Ш.), выраженный в комическом персонаже Мизинчикове. Типаж тот же, просто ситуация, в которой проявляется характер, сама по себе ничтожная, мелкая. Но есть там и довольно выпуклый, интересный персонаж - Фома Опискин. А в Орловском академическом театре служит потрясающий артист - Николай Чупров, который его и сыграет. У Николая Евгеньевича грядет юбилей, и роль эта идеальна для него. 

Конечно, помимо комедийных сторон, которые в этом произведении присутствуют, я увидел в нем и многое другое. Есть там несколько ключевых реплик, которые станут смыслообразующими в спектакле. Одна из них принадлежит самому Достоевскому. Точно не воспроизведу, но смысл в том, что когда человек с низкой, подлой душой дорывается до власти, он начинает творить гнусные вещи. Многолетний опыт нашей страны этот тезис подтверждает, к сожалению. Вторая же мысль заключается в том, что покорный, безмолвный народ действительно имеет того правителя, которого заслуживает. 

Этот спектакль составит своеобразный диптих с «Дубровским», только создан он будет в несколько ином ключе, в другой языковой стихии. А так - тоже история про власть. Только если в «Дубровском» некая полемика идет вокруг «не убий», в «Степанчикове» речь уже о заповеди «не сотвори себе кумира». Герои этого произведения создают буквально культ личности Опискина. Он подчиняет себе людей, а они подчиняются в первую очередь потому, что сами этого хотят. Рабский инстинкт, сидящий в человеке, не дает возможности противостоять самодурству и тирании. Аналогии в спектакле будут очень узнаваемы и понятны. 

Сцена - это активный диалог. Сейчас в обществе преобладает некое пассивное недовольство действительностью. И в такой ситуации людям необходимо напоминать: вот это - вы. Задумайтесь. Через сопереживание, соучастие человек как бы осознает себя, выходит из состояния анабиоза, вырабатывается круг единомышленников, в котором он уже не так остро чувствует отчужденность. Тема экзистенциального одиночества сейчас очень сильна, и одна из задач искусства вообще и театра в частности - помочь человеку его преодолеть. 

- А, преодолев ощущение одиночества и, условно говоря, пробудившись, он что, должен стать пассионарием?  

- В какой-то степени, да. Мыслящий человек не может быть без позиции. И в этой позиции человек нередко одинок. Вот он и обращается к искусству - литературе, музыке, театру, кинематографу - чтобы найти тех, кто разделяет его мысли. Тогда роль художника, всей творческой группы возрастает, поднимается с колен. А я, как зритель, чувствую, что меня уважают, потому что апеллируют к моим знаниям, интеллекту, прочитанным книгам, прослушанной музыке и т.п.  

- Алексей, вы авторитарный режиссер?  

- Чтобы артистов не мучить, я всегда очень тщательно готовлюсь: подбираю партитуру, все раскладываю. Конечно, какие-то находки могут родиться уже в процессе постановки, предложения поступают от актеров. Но в любом случае замысел есть уже на начальном этапе, и он другим не будет. Возможно, в этом и выражается авторитарность, а не в том, чтобы голос повышать. Я вообще считаю, если артист позволяет повышать на себя голос, он просто себя не уважает. В идеале должен быть нормальный диалог образованных людей. Хочется просто получать удовольствие от общения друг с другом, чтобы эти годы вспоминать с ощущением радости как особенно яркие, приятные моменты. 

- За творчеством коллег следите? Может, какой-то спектакль произвел особенное впечатление?  

- Да, меня часто приглашают что-то посмотреть, и мне много что нравится. Последнее сильное впечатление - «Ревизор» в постановке Стуруа с Калягиным в главной роли в театре «Et Cetera». Спектакль идет всего полтора часа и сделан настолько мастерски, что в этот совсем небольшой хронометраж укладывается весь Гоголь. Это вообще учебник по режиссуре: там и юмор есть, поданный достаточно изящно, и сатира, и совершено неожиданный, феноменальный просто сюжетный поворот, который раскрывать не буду - вдруг кто-то надумает посмотреть. Роберт Робертович, конечно, умеет это делать... Он такой Феллини от театра, по моему ощущению. 

- Вы любите читать. Может быть, назовете несколько наиболее близких вам произведений или авторов? 

- Я очень люблю Бунина - например, его новеллы мне нравятся и с точки зрения их постановочности. Там не так много диалогов и очень интересно сочинять, заполняя бессловесную ткань произведения. От слова «Здравствуйте!» до фразы «Пошел вон!» должно столько всего произойти - и это невероятно интересно домыслить. А затем интересно смотреть. Что-то в этом есть акварельное... каждое слово, каждый жест - весомы, обладают особым значением и смыслом. Люблю Льва Николаевича Толстого, Гоголя - его язык, невероятно вкусный, его юмор... Салтыков-Щедрин тоже нравится. Булгаков, Достоевский. Любопытны тексты Андрея Платонова. Всего не перечесть...  

Одно из самых близких мне произведений - повесть Юлия Даниэля «Искупление». Познакомился я с ним случайно. Когда занимался в театральной студии, еще в Туле, увидел лежавший на пианино выпуск журнала «Новый мир», полистал, и на глаза попалась реплика: «Звонок... Звонок. Звонок... Ирина, позвони мне! Или хотя бы ты позвони, Господи!». Меня пронзило. Где? Кто это? Что это? Потом я долго искал это произведение - не мог вспомнить название. И, наконец, нашел.  

Пытался придумать сценический вариант повести, но нет. А вот в кино воплотить можно. У меня совместно с друзьями даже была попытка такой фильм снять. Помню, мы ездили в Петербург, давали почитать сценарий Олегу Басилашвили... В итоге все уперлось, как обычно, в деньги - и проект реализовать не удалось, к сожалению.  

- Вы ведь и сами пишете... 

- Ну, да, сочиняю стишки... Пьесу даже написал.  

- Поставить хотите? 

- Да просто написал. Возник замысел, написал первое действие - потом она лежала несколько лет. Закончил. Насчет постановки - не знаю, посмотрим. Она очень многословная - монолог есть на несколько страниц... Резать надо. Хотя есть там и комедийные моменты, фарсовые даже, и философские, и мысль там присутствует, безусловно... Ну, может, когда-нибудь кто-нибудь за нее возьмется. Я спокойно к этому отношусь.  

- Если бы у вас была еще парочка жизней, на что бы вы их потратили, кроме режиссуры, театра?  

- Я бы эти жизни отдал своим детям. Пусть они поживут.  

 

Фото из личного архива Алексея ДОРОНИНА

Статья в PDF

Фотогалерея