Горсть света / История семьи Варпаховских
Выпуск №1-221|2019, Взгляд
Чтение этой книги оказалось для меня сродни ощущению, испытываемому на «американских горках», когда физически ощущаешь невозможность преодолеть ужас резкого, неожиданного спуска вниз и стремительного полета вверх, на недосягаемую, как кажется, высоту свободного вдоха и освобождения. Как назвать это мучительное чувство проживания с незнакомым человеком через его письма, через воспоминания о нем, лагерный ад и - счастье всей жизни, труд в театре? Как соединить все это с историей предков и счастливым продолжением в благодарной и деятельной памяти потомков, воспринимаемой настолько естественно и органично, что кажутся они не реальностью, а сказкой?..
Искусствовед Яна Иваницкая написала книгу «Анна Варпаховская: история семьи» (Киев, 2018). Все началось для автора с почти случайной встречи с актрисой, дочерью выдающегося режиссера Леонида Викторовича Варпаховского - впервые увидев ее на сцене Театра имени Леси Украинки, Иваницкая внезапно поняла, что очень хочет написать книгу (не статью, а именно книгу) об удивительной актрисе, которой подвластны любые жанры.
Так с первых же страниц книги не только об Анне Леонидовне, но о трагической и прекрасной истории ее семьи на меня нахлынули волной собственные воспоминания: о девочке, с которой мы подружились в годы раннего детства в Останкино, куда она с родителями приехала из Магадана, а потом потеряли друг друга из виду, как почти всегда и бывает в детстве, когда разъезжаются в разные концы Москвы; о ее ролях на сцене Московского театра им. К.С. Станиславского, когда, мгновенно узнав, я стеснялась подождать ее после спектакля и возобновить знакомство; о сильнейших впечатлениях от спектаклей Леонида Варпаховского в разных столичных театрах, сцены из которых ярко и волнующе живут во мне долгие десятилетия. А одной из тех, что оставили неизгладимое ничем впечатление и тревожат до сей поры, остается сцена из мхатовского спектакля «Дни Турбиных» М. Булгакова: разделенная на два яруса, она четко запечатлела в памяти, как на антресолях спиной к зрительному залу, лицом к большому окну гимназии, стоит Алексей Турбин (играл его Леонид Топчиев), а внизу мальчики-курсанты поднимают лежащий на боку рояль, и один из них начинает петь «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль...» Уже знакомая к тому времени песня Вертинского звучит под двойной аккомпанемент рояля и гремящих, почти ослепляющих разрывов за окнами - и какое-то удивительное чувство тютчевского «... на пороге как бы двойного бытия» наполняет эту картину печалью, болью и той высокой красотой подлинного театра, слитого с жизнью, который все реже и реже видишь с годами... (Именно эту сцену из спектакля, поставленного ранее Леонидом Викторовичем в Киеве, пересказал когда-то Анне критик Борис Поюровский. Узнав об этом из книги Яны Иваницкой, я испытала еще одну искру узнавания...)
И спустя много лет встреча с Анной Варпаховской в Киеве, где, увидев ее в нескольких спектаклях подряд, я поняла, насколько же прав был режиссер Валерий Белякович, никогда с ней не работавший, но видевший в Москве во всех ролях. Он охарактеризовал актерскую и женскую природу Анны Леонидовны, ее невероятное обаяние несколькими словами: «Самая женственная из всех женщин, существующих в мире...»
Открытие Театра Леонида Варпаховского в Канаде, где Анна Варпаховская давно уже живет, подолгу проводя время в Киеве и недолго в Москве; бережное сохранение архива, состоящего из лагерных дневников Иды Зискиной, ее матери, писем отца матери и сестре, их ответных писем, скупых сведениях о сыновьях Варпаховского и Зискиной от первого брака, полученных в архивах КГБ много десятилетий спустя доносов и извещениях о гибели первой жены Леонида Варпаховского и первого мужа Иды Зискиной; разного рода справки и документы о продлении срока пребывания в кромешном аду лагерей, долгожданного освобождения; афиши спектаклей, фотографии, телеграммы, рецензии, стенограммы репетиций... И - глубокая, нежная любовь, зародившаяся среди вечной мерзлоты, пронесенная через всю оставшуюся жизнь. Любовь, потребовавшая от Иды Зискиной почти неслыханной жертвы - освободившись на полтора года раньше Леонида Викторовича, она не бросилась сразу к оставленному много лет назад сыну, а оставалась рядом, поддерживая всем, что было возможно и невозможно в тех условиях.
Все эти документы Анна Варпаховская не просто сохранила, а сделала по возможности широким достоянием в многочисленных публикациях, сценарии документального фильма о детстве отца, выставках, документальному кино, посвященных Варпаховскому. Даже ее режиссерский дебют состоялся в Магаданском театре в память Леонида Викторовича...И ей деятельно помогали и продолжают помогать во всем родные - муж актрисы, Владимир Колеров, брат по матери режиссер Григорий Зискин, брат по отцу Федор Варпаховский, двоюродный брат Андрей Варпаховский. Благодаря усилиям троюродной сестры Анны Татьяны Толчевой (урожденной Варпаховской) восстановлена история семьи, не только разветвленное генеалогическое древо, но именно истории, в которых едва ли не самой любопытной стало для меня то, что из древнего шляхетского рода Варпаховских происходила и известная баронесса Юлия Вревская - фрейлина императрицы, состоявшая в дружеских отношениях с И.С. Тургеневым, Вл. Соллогубом, Д. Григоровичем, Я. Полонским, И. Айвазовским, В. Верещагиным. Была знакома с Виктором Гюго и Ференцем Листом.
Летом 1877 года Юлия Вревская отправилась, как говорили тогда, «на театр военных действий», в чем многие усмотрели пример Елены Стаховой из романа Тургенева «Накануне». На собственные средства она организовала санитарный поезд, обучалась на курсах сестер милосердия. Яна Иваницкая пишет в книге: «На 400 раненых приходилось всего лишь пять сестер! Юлия Петровна со свойственной ей решимостью отправляла своих помощниц идти отдыхать, а сама дежурила за них до утра. Ее видели всюду - в операционной, перевязочной, дежурной комнате, прачечной... Ей самой приходилось и операции делать; бывала и на передовой, стреляла». А потом началась эпидемия сыпного тифа. Неутомимая Вревская слегла, и через три недели ее не стало. Юлии Петровне было 37 лет...
А началась Русско-турецкая война то ли взаправду, то ли по легенде из-за гибели капитана 2-го ранга Александра Варпаховского. Татьяна Толчева в своих поисках натолкнулась в одной из статей на фразу: «Государь император Александр II, узнав о гибели Варпаховского, объявил туркам войну». Александр Варпаховский, действительно, стал первой жертвой в этой кампании...
Пропустив ряд не менее интересных сведений о семье Варпаховских, скажу только, что в доме Марии Михайловны, матери Леонида Викторовича, любил бывать Владимир Маяковский и посвятил ей стихотворение «Отношение к барышне».
Яна Иваницкая своими подробными комментариями к каждой встрече с Анной и Федором Варпаховскими, подробными воспроизведениями их монологов и диалогов, «расширением» многих материалов собственными архивными разысканиями, нескрываемым восхищением актрисой создает поистине уникальный космос книги. На ее страницах, где прошлое так тесно связано с настоящим, а переходы из одного времени в другое органичны, возникает та «текучесть времени», что живет в песочных часах, завораживающе переливающих песчинку за песчинкой сквозь узкую щель. И столь же естественно возникают и исчезают известные имена и сведения о режиссере. Например, известного писателя, литературного критика, правозащитника Льва Разгона, которого судьба свела с Варпаховским в лагере: «Что меня, уже немолодого человека и старого заключенного, привлекло в нем? - писал он о Леониде Викторовиче. - Его духовность, его обостренный интерес к искусству и литературе, самостоятельность суждений... Я не строил никаких предположений о дальнейшей судьбе моего молодого лагерного знакомца, но был почти уверен, что лагерь он выдержит, потому что именно духовность, работа интеллекта сохраняла человека в большей степени, нежели миска лагерной каши».
Или - Юрия Домбровского. В своем дневнике Ида Зискина вспоминает: «Когда гнали к «Дальстрою», Л.В. помог одному из своих товарищей добраться до парохода - тот уже почти не мог идти. Много лет спустя, в марте 1956-го года он получил от него письмо.
«Дорогой друг! Но это почти сверхъестественно, что вы меня не помните! Выполняю Ваше желание и даю все позывные: итак, я писатель, алмаатинец, а до того москвич. Встретились мы с Вами на Владивостокской пересылке осенью 40 года... Перечисляю (наобум) о чем мы с Вами говорили, и этот список могу бесконечно продолжать (самое поразительное в списке, приведенном Домбровским, «о Вашем аппарате для записи спектакля и его стиля; о Гордоне Крэге; о том, что каждый театр имеет свой графический почерк, и Вы его можете записать» - Н.С.)... На пароход меня тащили на руках Вы! ...вспомнили Вы или нет? Где Ваши сестра и сын? ...Жму руку... Весь Ваш... Юрий Домбровский».
А потом было много писем - и каких! Подумать только - два измученных, голодных человека, впереди - страшная неизвестность, вокруг - ад, а они - о «графическом почерке театра», о Гордоне Крэге и Андре Шенье», - комментирует это письмо Ида Зискина...
Это письмо - словно зримое воплощение тех слов, которые высказал Лев Разгон: «духовность и работа интеллекта», что помогли выжить, сохранив не только себя, но и тех, кто был рядом. В частности, артистов, художников и оркестрантов из заключенных, составивших гордость Магаданского театра. И не менее громкие постановки в Свободном, в Центральной культбригаде Маглага, самодеятельных коллективах, которые многим помогали выжить в колымском аду...
В книге Яны Иваницкой многие материалы публикуются впервые, среди них и совершенно уникальный - стенограммы репетиций Вс.Э. Мейерхольда «Дамы с камелиями». Непостижимым образом от этих подробнейших записей пролегла для меня тропинка к воспоминаниям Анны Варпаховской о репетициях отца, о его специфической методике работы, о разборе произведения, тщательно выверенной партитуре каждого спектакля, об отношении к артистам. И - слова дочери об отце: «Папа всегда учил меня определять задачу одним словом. Он считал, что идею всего спектакля тоже нужно охарактеризовать одним предложением, а лучше - одним словом. Например, в 1956 году он хотел поставить «Дядю Ваню» Чехова (это его любимая пьеса, которую он так и не воплотил на сцене). Тогда только состоялся ХХ съезд, на котором Хрущев развенчал культ личности Сталина, возложив на него всю ответственность за репрессии 1930-1940-х годов... И папа говорил: «Я хочу поставить «Дядю Ваню» о культе личности». Ведь в пьесе эта тема есть: Войницкий и Соня много лет работали в имении, выжимали из хозяйства максимум, отказывали себе в мелочах, чтобы больше денег направить профессору Серебрякову. Они верили, что он гениален, что он великий человек, а потом, в какой-то момент Войницкий вдруг понял, что Серебряков - ничтожество... Но что-то не сложилось, спектакль поставлен не был. Прошло много лет, папу спросили, что бы он хотел поставить. И он снова ответил: «Дядю Ваню». «О культе личности?» - поинтересовалась я у него. «Нет, эта тема ушла» - «А о чем?» - «О зря прожитой жизни. О том, как дядя Ваня своим служением Серебрякову принес в жертву собственную судьбу. Каждое время диктует свое прочтение. Классическая пьеса тем и хороша, что всегда в ней можно сместить акценты, и она снова станет актуальной».
И здесь поражает не только профессиональная всеохватность режиссера, не только его погруженность в процесс создания спектакля, но и точность ощущения времени, и ... удивительная, почти канувшая сегодня в Лету интеллигентность, ни на гран не утраченная в семнадцатилетних скитаниях по сталинским лагерям, среди унижений, голода, физической и моральной боли, но вопреки всему и всем сохраненная от предков, от домашнего воспитания, от высокой духовности и мощного интеллекта. Не случайно на похоронах Варпаховского Анатолий Эфрос сказал: «В профессии режиссера трудно всегда оставаться интеллигентным. Леонид Викторович был самым интеллигентным из всех режиссеров, которых я знал!»
Чем глубже ощущаю я невымышленную важность всего, о чем вспоминает Анна Варпаховская и пишет Яна Иваницкая; то, что содержится в дневниках и документах, тем труднее остановить себя, просто посоветовав прочитать эту замечательную книгу. Не говорю о киевских спектаклях Анны Варпаховской, о ее режиссерском дебюте в Магаданском театре, детально и увлекательно описанных Иваницкой: о блистательно сыгранных ролях Анны Леонидовны на подмостках Театра имени Леси Украинки мне довелось уже писать. Но еще об одном сказать просто необходимо - о методе графической записи, разработанной Леонидом Варпаховским еще в 30-х годах. По словам Анны, он занимался «вопросами записи театральной партитуры - т.е. графического изображения интонации актера, его передвижения по сцене и т.д. Эта методика рассчитана прежде всего на исследователей театра. Фактически, это аналог нотной записи музыкального произведения, которое существует в двух видах - живом исполнении и графической фиксации на бумаге, что позволяет его детально проанализировать и воссоздать заново в звучании в любое время».
Решением Наркомпроса была организована лаборатория по записи спектакля при ВТО. Закрыта она была в день ареста Леонида Викторовича - 22 февраля 1936 года...
Есть в этой книге и печальные страницы о Всеволоде Эмильевиче Мейерхольде, которого, несмотря на их разлад, Леонид Викторович чтил всю жизнь как своего первого и главного учителя; об известном певце Вадиме Козине, с которым судьба свела их в Магадане. Читать эти страницы горько и больно. Но от книги Яны Иваницкой исходит такая глубина погружения в историю рода Варпаховских, такое ощущение привязанности к этой семье, такая любовь к Анне Варпаховской, что, закрыв последнюю страницу, чувствуешь тепло и свет. Наверное, тот, о котором писал в авторском предисловии к своей книге «Горсть света» Роберт Штильмарк. В начале 70-х годов довелось ему посетить кладбище Псково-Печерского монастыря. В пещере, где находились братские захоронения монахов, Настоятель сказал: «Вот где можно воочию увидеть, что есть человек!.. Вот он, след его земной...» Настоятель наклонился... пошарил рукой по песчаному дну... и вдруг я увидел во мраке его ладонь, поднимающую со дна нечто слабо светящееся, фосфоресцирующее. Пальцы Настоятеля разжались, легкие искорки этого загадочного света редкой струйкой пролились вниз и померкли.
- Видели вы? Осталась от человека на Земле - одна горсть света! Какой ни мрак кругом - нам она приметна. Такое, стало быть, назначение наше в земном мире - хоть горстью света, но просиять!»
История семьи Варпаховских стала отнюдь не тоненькой горстью света - сияние ее согревает и нас...
Фото из книги Я. Иваницкой «Анна Варпаховская: история семьи»
Фотогалерея
