МУРМАНСК. Лад жизни

Выпуск №4-224/2019, В России

Пьеса Григория Горина «Поминальная молитва» по рассказам и повести Шолом-Алейхема «Тевье-молочник» в переводе Михаила Шамбадала поставлена в Мурманском областном драматическом театре новым главным режиссером Станиславом Васильевым.

Сценическая история книги Шолом-Алейхема насчитывает несколько интерпретаций, но режиссеру каждого нового поколения этот материал интересен двухмерностью драматургического построения: за простым сюжетом, его достоверными персонажами встает образ трагической судьбы, что придает тексту философскую глубину, порождает многозначность символики и почти безграничные возможности для художественного истолкования.

В новой постановке основой режиссерской концепции становится тема памяти. Это и память о народных и культурных традициях, о бессознательном - архетипических формах бытия, память чувств, память о времени и о пространстве, о людях и предметах. Спектакль начинается метафорическим прологом: тусклый фонарь освещает сцену и актеров, стоящих у рампы. Мы видим неясные лица в полумраке, размытые силуэты - так из «глубин забвения» возникает история Тевье.

Событийный ряд раскрывает круг жизни небогатой еврейской семьи, образный строй подчеркивает красоту и поэзию народного уклада. Декорации, музыкальная и световая партитуры, сквозной ритм действия образуют подтекст, который напоминает о трагических законах мироздания, не подвластных человеку.

В прологе Владимир Равданович, играющий Тевье, рассказывает о деревне Анатовке, в ней есть место и украинцу, и еврею, и русскому, между ними протягиваются связи, основанные на понимании человеческого родства. Маленькая Анатовка - это «краеугольный камень вселенной и, как бы ни был мал этот камень, если его убрать, вселенная рухнет», так писал Фолкнер о малой родине любого человека.

Центром пространственной организации спектакля становится дом как опора человека в мире, как воплощение древнейшего лада жизни (замечательная работа художника- постановщика Натальи Авдеевой при участии Станислава Васильева). Лаконичная декорация не меняется в течение действия и представляет собой фасад деревянного старого трехэтажного здания, полинявшие доски которого расходятся, образуя щели. Это жилище многих поколений семьи Тевье. Актеры естественно и легко существуют в пространстве дома: из окон выглядывают дочери Тевье и его жена, вечером, когда семья собирается в комнатах и зажигает свет, дом сияет как фонарь, как печка с приоткрытой дверцей - из каждой щелочки сквозят теплые лучи.

Простые формы дома хранят память о пересечении разных культурных эпох. Прямая фронтальная стена с дверьми и маленьким алтарем посередине (раскрываются ставни, горит семисвечник, молится Тевье) напоминает скену и проскений древнегреческого театра. Сходство становится почти мистическим в сцене смерти Голды, жены Тевье: в полумраке открывается дверь, и в сиянии света на повозке появляется умирающая Голда в белой одежде - саване. Так традиционно древние греки обыгрывали сцену смерти: растворялись двери скены, и на специальной тележке - эккиклеме вывозили тело убитого героя, напоминая о неотвратимости рока.

Художник по свету (Павел Куделькин) создал очень красивую партитуру светотени, благодаря которой невзрачный дом кажется живым. На стене отражается тень дерева, посаженного отцом Тевье. Именно тень, поскольку в изгнание не взять с собой ни дерево, ни родные могилы. В какой-то момент дом с его вертикальными, горизонтальными, диагональными линиями, асимметрией окон и наличниками напоминает подсвеченный снизу фасад готического собора с очень сложной и нарядной игрой бликов в каменных узорах. Ритмы света и тени сродни памяти, в которой одни события всплывают, другие остаются в глубине...

В художественной палитре спектакля неяркие краски, спокойная цветовая гамма - точка отсчета трагического ритма в движении сюжета. Светлые пастельные цвета девичьих платьев как будто сгущаются к финалу драмы и приобретают коричневые, серые, темно-фиолетовые оттенки. В спектакле не раз возникают фронтальные мизансцены, похожие на фотографии, есть и эпизод фотографирования во время свадьбы. Цветовое решение многих сцен напоминает сепию или старинный размытый снимок.

Предметный мир полон иносказательных смыслов. Колеса от телеги («телега жизни»?), их округлость уравновешивается четкими прямыми линиями стульев и стола. Книги в руках молодых героев (а это любовные пары) - аллюзия на историю страсти Паоло и Франчески из «Божественной комедии» («с тех пор мы больше не читали»...). А может быть, это «Книги судеб»? На фоне скрытых литературных реминисценций естественно звучат строки Пушкина из «Полтавы» о поздней любви старика Мазепы, адресованные мяснику Лейзеру. Так рождается поэтическая аура спектакля.

Васильев сохраняет композиционную логику драмы Горина. История семьи Тевье раскрывается способом монтажа отдельных разножанровых картин. Таково построение сюжета и в книге Шолом-Алейхема - это череда монологов Тевье о ключевых событиях из жизни его семьи: о замужестве дочек, рождении внучки и смерти любимой жены, о погроме, об изгнании. Комична сцена, решенная в стиле «диалога глухих», когда Лейзер сватает Цейтл, а Тевье уверен, что речь идет о покупке его рыжей коровы. Трагизм эпизода, где отец отрекается от дочери, сменившей веру отцов на христианство, подчеркивается разладом голоса и жеста: голос Тевье проклинает, а рука гладит любимую дочку (трагический мотив шекспировского Лира). Высокая поэзия озаряет сцену смерти Голды.

Режиссерская концепция акцентирует изменение эмоционального смысла ситуации на противоположный. Свадьба Цейтл заканчивается погромом, смерть Голды рождением ребенка, налаженный ход жизни - изгнанием за черту оседлости. Вот это волнообразное движение вверх и вниз соответствует основным ритмам человеческой жизни, отражает неотвратимый ход безличной судьбы, который неосознанно сохраняется в глубинах памяти.

Одно из сильнейших средств художественной выразительности спектакля - его ритм, который стремится к гармонии всех элементов театрального действия. Ритмический рисунок не однообразен, он существует в уравновешенности и контрастности линий и форм предметов, пространства, в цветовой взаимосвязи, в музыкальной партитуре спектакля. Движение актерских образов происходит через танец. Прекрасен эпизод, где жена и дочки Тевье месят и раскатывают тесто: этот танец, исполненный руками, повторяет древние ритмы работы, создает атмосферу радости, молодости, восторга. Сцена свадьбы поставлена балетмейстером Виктором Выдриным в стиле характерного танца, это картина из народной жизни с элементами еврейского обряда. Танец продолжает тему счастья и любви, это высшая точка гармонии человека с миром. Красивая музыкальная партитура, связанная с еврейскими народными мелодиями, как и присутствие на сцене музыкантов-исполнителей, не разрывает движение сюжета, а становится эмоциональным фоном, формирующим атмосферу спектакля.

Наиболее выразительным примером согласованной работы художников, режиссера, исполнительниц роли Голды становится эпизод ее смерти и одновременного рождения маленькой Голды - внучки. Таинство рождения человека и его ухода - это полифоническая партитура световых потоков и человеческого голоса. Затемнением уничтожается граница между сценической реальностью и запредельным миром. Поток света справа от повозки, с которой встает умирающая Голда, перемещается в центр сцены, образуя круг, где Голда ворожит, помогая родам дочери, и одновременно теряет силы. Слева растворяются двери сарая, указывая вход в потусторонний мир. Туда устремляется почти бестелесная светлая фигура, а освещенный верхний этаж дома образует мостик между жизнью и смертью...

Режиссерский рисунок в создании актерского ансамбля тяготеет к симметрии. Каждая молодая пара играет индивидуальную истории любви, у каждого персонажа неповторимый характер, единая линия сценического поведения: вот нежная женственная Цейтл и Мотл, который на глазах становится сильным мужчиной, любопытная Годл и романтичный Перчик, резкая Хава и здравомыслящий Федор (Наталья Молчанова и Алексей Худяков, Мария Лобова и Юрий Луговых, Юлия Васькова и Сергей Горбунов). Своеобразную пару образуют самоуверенный ребе (Владимир Вагайцев) и лукавый поп (Сергей Гронский). Предприимчивый Менахем в поисках легкого счастья на стороне (Андрей Шпеко чуть утрирует жесты, подчеркивая вольными манерами авантюрный характер) и рядом Лейзер-мясник (Александр Водопьянов), чья благородная натура раскрывается через несуетные движения, спокойные речевые интонации.

В спектакле по очереди заняты две актрисы, играющие Голду, - заслуженная артистка РФ Елена Царева и Наталья Волкова, и это неслучайно. Образ жены Тевье раскрывает суть драматургической двухмерности. Согласно режиссерской композиции, Голда - душа дома, основа его стабильности, центр семейного круга, она воплощение материнства. Е. Царева создает характер, исполненный поэзии и красоты. Она легкая, изящная и беззащитная. Платок на голове повязан красиво, месит тесто, как будто танцует. Сценическое поведение ее персонажа основывается на необъяснимом природном обаянии: «она идет по жизни смеясь».

Голда в исполнении актрисы Н. Волковой - земная, она - опора Тевье, настоящая хранительница очага, властная и добрая. Актриса акцентирует самодостаточность и силу национального характера. Там, где Царева использует легкое касание, намеки, полутона, Волкова играет напористо, эмоционально, реалистично. Сцена болезни особенно подчеркивает разницу в трактовке образа. Усталая пластика движений, голос Голды - Волковой отражают страдание и жизнь через силу. У Царевой героиня как будто и не больна, она почти не меняет интонации, не желая причинить окружающим боль. Эту несхожесть можно увидеть в комическом эпизоде разговора о бабушке. Диалог Царевой и Равдановича - веселая театральная игра, они давно все знают об этой «чертовой бабушке» и наслаждаются шутливой перепалкой. Диалог Волковой и Равдановича в этой же сцене основывается на психологии переживания: Тевье провоцирует, а Голда наивно верит.

В сцене смерти Голды, в момент, когда она помогает издалека рожающей дочери, обе актрисы избегают нажима и мелодраматизма, поскольку эмоциональная окраска эпизода - это сложное сплетение печали, радости, ухода в небытие. Волкова играет так, будто рожает вместе с дочкой, сжимая руки, напрягая тело, а уходя в пространство вечной жизни, еще медлит у ворот: земное - притягивает. В голосе Царевой - нежность и ласка, она гладит, колдует, избавляет от боли, как бы утрачивая собственную телесность, становясь прозрачной.

Центр актерского ансамбля - Тевье в исполнении Владимира Равдановича, и это несомненная удача артиста. Перед ним стоит двойная задача: он является рассказчиком, а также играет главную роль, соединяя воспоминания с настоящим. Зритель не замечает стыковки образов, поскольку их связывает современный русский язык, на котором говорит герой (другие персонажи - с характерными еврейскими интонациями). Мизансценически Тевье почти всегда в центре и большей частью в двух фронтальных ракурсах: лицом или спиной к залу, молится у алтаря или рассказывает историю семьи. Трактовка роли частично совпадает с литературным прообразом из книги Шолом-Алейхема, поскольку основой сценического поведения героя становится сдержанность. Пластически роль основывается на четкости линий, простоте жестов, некоторой монументальности образа, что оправдано патриархальными семейными установками Тевье.

Сдержанность как лейтмотивное свойство характера раскрывается по мере того, как от горя каменеет душа Тевье. В эпизодах болезни и смерти Голды артист выходит в застегнутой наглухо куртке, напоминающей военную форму. В финале драмы герой замыкается в молчании. Эпическая суровость и отстраненность образа объясняется и обобщенным ассоциативным контекстом: Тевье - это несчастный библейский Иов, шекспировский Лир, любой скиталец, утративший дом и корни. Это единственный герой в драме, стремящийся познать судьбу.

Духовный склад Тевье определяется его верой в Бога. Герой Равдановича цитирует Ветхий Завет обыденно, как жизненное правило, однако ему ни разу не удается завершить молитву, он отвлекается на земные дела, на просьбы любимых. Божественная справедливость и человеческое милосердие в его душе не согласуются между собой, поэтому на сцене появляется двойник героя - Микола, книжник, которому передается формальная функция цитирования священных книг. В финальном эпизоде Микола остается один: нет ему места среди плачущих, смеющихся, любящих персонажей.

«Поминальная молитва» - спектакль мастерский, обладающий образной силой и в то же время безыскусный, трогающий душу зрителя человечностью. Мы увидели историю, рассказанную языком правды, юмора и поэтической метафоры.

Фотогалерея