ПОСТИГАЯ ДОСТОЕВСКОГО / Международный театральный фестиваль Достоевского (Великий Новгород — Старая Русса)

Выпуск №4-224/2019, Фестивали

Утратив два года назад в своей идее и названии ограниченность жанровой специфики - «камерные спектакли по произведениям Достоевского», Международный фестиваль в Новгороде - Dostoevsky Theatre Festival - превратился в крупный и интересный театральный форум. В этом году он собрал в свою программу 18 спектаклей из пяти стран - России, Белоруссии, Финляндии, Польши, Турции. Проходя на семи театральных площадках сразу в двух городах - в Новгороде и Старой Руссе, фестиваль демонстрировал, что естественно, совершенно разные по жанру и стилю, по эстетическим пристрастиям и творческим методам режиссерские интерпретации сочинений великого классика. Но объединяло их одно - попытка поверить Достоевского сегодняшним временем и примерить мир его героев на себя.

Многие выбирали путь традиционный - с той или иной мерой точности повествовательно и последовательно переводили прозаические тексты в театральные версии. Как, например, режиссер Петр Орлов, воплотивший в Рыбинском драматическом театре свое «ощущение романа» «Братья Карамазовы». Идя по сюжету, но минуя многие его сложные, философские сцены и линии (в спектакле нет семейства Хохлаковых, разговора Алеши с Иваном в трактире, легенды о Великом инквизиторе и т. д.), авторы спектакля сосредоточились больше на душевных, чем на духовных проблемах персонажей. Густой мелодраматизм не так чтобы сильно запутанных любовных отношений Карамазовых с женщинами оттеняли патетические (а подчас и дидактические) сцены с участием старца Зосимы. Сам он в исполнении Евгения Колотилова - неспешный, неторопливый, словно сошедший с древних икон и совсем нездешний, воплощал собою некий высший смысл, формулировал некий не четко артикулированный нравственный закон, но круговерть чувственных страстей жителей Скотопригоньевска сметала его легко и небрежно. По темпераменту ближе чувственным героям этого спектакля оказался все-таки Черт (трансформировавшийся позже в адвоката Фетюковича), сыгранный Сергеем Шарагиным по-водевильному ярко и остроумно.

Проверенные, надежные театральные формы не подвели и Владимира Уварова, поставившего «Идиота» в Санкт-Петербургском Православном театре «Странник». В отличие от спектакля Рыбинского театра, в котором звучали церковные песнопения и всю высоту сцены занимали проекции икон, православный театр обошелся вовсе без церковной символики, но приблизиться к постижению сложной религиозности Достоевского попытался.

Практически не меняя линию сюжета, но убирая из действующих лиц многих участников событий, например, всех женщин Епанчиных, сосредоточившись на истории Настасьи Филипповны, чуть отстраненно, не осуждая, не обличая, режиссер изображает героев романа, никого не принижая и никому не отдавая предпочтения. Душевно тонкий и незаурядно одаренный Мышкин (его подробно, со сложной нюансировкой играет Василий Петров) - хороший, добрый, но обычный человек. Не провидец, не мессия. Но в этом жестоком, бесцветном, мужском мире, который словно поезд с плохо сцепленными вагонами все время резко тормозит на своем пути, в котором живут злые, корыстные, эгоистические Тоцкие (Николай Пархоменко), циничные и мелкотравчатые Гани Иволгины (Виктор Чупров), грубые, во главу своей жизни ставящие охоту за удовольствиями Рогожины (Дмитрий Гудим), Мышкин готов жертвовать собой во имя спасения ближнего. Тем более, если внутри отчаявшейся и озлобленной до последнего предела, изломанной, истерзанной Настасьи Филипповны (Светлана Бакулина) еще теплится вера в добро и высшую справедливость. Таким образом, главной темой спектакля становится все-таки не нравственное разрушение, а самопожертвование, которое в гуманистическом идеале и воплощает христианские ценности.

Молодые артисты Московского театра имени Сергея Есенина пересказали этот же роман очень подробно и умело. Обозначив жанр своего сочинения как «иммерсивный спектакль», они немного слукавили. Участие в действии зрителей ограничилось, к безусловной радости последних, поднятием бокала в честь Настасьи Филипповны в момент празднования ее именин. Сленговое «спектакль-бродилка» тоже не очень точно передает видовые приметы этой постановки. Хотя, очевидно, что помещения музея романа «Братья Карамазовы», в которых шел спектакль, достаточно похожи на особняк в усадьбе Струйских, где театр прописан постоянно. Но он вполне мог бы идти на обычной, стационарной сцене. Заглядывать за «четвертую стену» легко и свободно позволял себе лишь Сергей Хачатуров, темпераментно и озорно играя обаятельного прощелыгу Лебедева.

Все главные действующие лица этого спектакля необыкновенно молоды. Они ровесники с героями романа: «В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира - оба люди молодые... лет двадцати шести или двадцати семи..» Хотя с прозой такого объема и такой философской сложности, как правило, сталкиваются уже опытные артисты. Иннокентий Смоктуновский и Юрий Яковлев, когда один в театре, другой в кино, играли Мышкина, были взрослыми мужчинами за тридцать. Но подробные исторические костюмы, «дореволюционные» прически, грим добавляли им лет по пять-шесть. Даже если вспомнить и всех участвующих в фестивальных спектаклях артистов, игравших разных героев Достоевского, подавляющему большинству будет за сорок.

В стильных, хорошо скроенных костюмах героев московского спектакля нет исторического правдоподобия, лишь некий намек на эпоху. Этих молодых людей - Настасью Филипповну, Рогожина, Лебедева, Аглаю, Ганю Иволгина, с их свободной, раскрепощенной пластикой, приглушенной эмоциональностью, резкими, неожиданными сменами настроения, демонстративной уверенностью в себе - можно встретить на улицах сегодняшних мегаполисов. Со свойственной им безапелляционностью, напористостью, неосторожностью они будут отчаянно стремиться подчинить мир себе, утвердить себя в нем, подчинить ближних своей воле и заставить их выполнять свои желания. Молодые мужчины - как Рогожин в исполнении Эдмона Саадяна - будут яростно добиваться холодной красавицы Настасьи Филипповны (Анна Сардановская). Молодые женщины и совсем девчонки (тоненькая, хрупкая, но сильная характером, неслух-сорванец Аглая Татьяны Селеверстовой - одна из лучших ролей в спектакле) будут, используя дозволенное оружие и недозволенные приемы, сражаться за свою мечту - прекрасного принца на белом коне. Бедного рыцаря, если уж быть точным.

Конечно, Ярослав Шевалдов, который поставил спектакль по собственной инсценировке и сыграл в нем главную роль, сочинил историю исключительно про князя Мышкина - человека однозначно положительного и прекрасного, божьего человека. Не случайно, луч яркого света, бьющий из-за спины, сопровождает его первое появление на именинах Настасьи Филипповны. Мышкин в этой сутолоке амбиций и страстей существует как человек чужеродный, не от мира сего, словно родился он в каких-то неземных кущах и призван на землю одаривать всех верой и надеждой на счастье. Он, конечно, чувствует, как натягивается вольфрамовая дуга между двумя женщинами, как каждый из тех, с кем связывает его история, пытается отщипнуть от его души кусок пожирнее, но Мышкин прощает всех, ибо всех любит «не любовью, а жалостью». И волнует его больше не предметный мир, не суетные людские взаимоотношения, а вселенские, глубинные вопросы о добре и зле. Мучительно приблизиться к решению их Мышкин и пытается в своих монологах - притчах.

Здесь вдумчиво, всерьез и психологически подробно играется именно роман, монтаж сцен из многочисленных действенных линий логичен и последователен. Правда, спектаклю иногда не хватает присущей прозе Достоевского горячечной скорости, неоднозначности и неправильности, многоплановой, усложненной образности.

Лишь однажды в сцене обеда у Епанчиных режиссер предпринимает попытку увести Мышкина в условный мир инфернального злодейства. Но белые маски носатых чудовищ плохо скрывают лица уже узнанных, а порой и полюбившихся, персонажей (не забудем, что артисты находятся в непосредственной близости от зрителей!), метафора оказывается в общем-то понятной, но однолинейной и вычурной. Перемещение действия из одного помещения в другое, как правило, совпадает со сменой локаций в романе, но глубоко содержательным становится лишь в самом финале, когда Рогожин приглашает Мышкина в соседнюю комнату посмотреть на убитую им Настасью Филипповну. Молча, по узкой темной лестнице, медленно, с трудом переступая ступени, они вместе с притихшими зрителями долго бредут наверх. И там, где должен быть свет, оказывается тьма. В этой истории никто не выиграл - все проиграли.

Если говорить о фестивальных опытах повествовательного, прозаического прочтения классических тестов, следует упомянуть и спектакль Калужского областного театра «Убивец». Инсценируя «Преступление и наказание», режиссер Александр Баранников сосредоточился на ключевой линии романа: Раскольников - Порфирий Петрович. И поединок страшно запутавшегося в своих воззрениях, не способного найти точку опоры, отчаянно молодого человека (в роли Раскольникова Дмитрий Казанцев) и очень взрослого, умудренного жизнью, непоколебимо уверенного в своей правоте и лишенного сострадания следователя (Александр Глухов) превращается в битву идей, а не в столкновение характеров.

Минский областной драматический театр лихо и легко перечел «Дядюшкин сон». Определив жанр спектакля как «комедия мордасовских нравов», его режиссер Виталий Барковский сделал упор исключительно на первом слове. По-водевильному незатейливый, не отягощенный смыслами, нарядно оформленный, с удовольствием и шиком сыгранный артистами, спектакль уж точно развеял миф о мрачности Достоевского. Правда, заставил в очередной раз задуматься о границах свободы режиссерских интерпретаций.

Путь к Достоевскому создателей «Преступления и наказания» Турецкого государственного театра из Анкары шел через перевод с французского достаточно вольной инсценировки Гастона Бати. Такая опосредованность, очевидно, и привела к большим неточностям в пересказе романа, и стремление соблюсти букву не всегда гарантировало возможность воспроизвести дух. Тридцать четыре (!) персонажа - все главные (исключая почему-то Свидригайлова) и пара десятков периферийных, как Половой, Привратник, Илья Петрович, Кучер, - рассказывали историю романтического героя, решившего пойти против системы и, посредством убийства старухи, учинившего некий неудавшийся бунт. К чести авторов спектакля (режиссер Бозкурт Куруч и художник Гювен Октем), они не пытались воплотить на сцене свое представление о специфической русской жизни, которой живут исключительно русские люди. Эти мгновенно сменяющие друг друга сцены на деревянных лестницах каких-то домов, в типичных комнатах, в которых живут небогатые, в общем-то, люди, в кабаках, на мостах и площадях, могли происходить где угодно и когда угодно. Но окутанный бархатностью восточного колорита, мир героев турецкого «Преступления и наказания», в котором, конечно, есть несчастья и страдания, и в котором все-таки нельзя убивать, - гармоничен, полон доброты и человеколюбия.

В разговоре о спектаклях молодых режиссеров Сергея Чехова и Туфана Имамутдинова, ставших безусловными хэдлайнерами новгородского фестиваля, бессмысленно употреблять слово «инсценирование». Непродуктивно соотносить литературную основу спектаклей с романом «Бесы», по которому оба они поставлены. Потому что, несмотря на цитатную точность текста это, безусловно, совершенно самостоятельные драматургические сочинения, созданные по мотивам романа. Лежащие совсем по другую сторону от спектаклей, о которых шла речь выше, они убедительно и безоговорочно свидетельствуют о том, что ставить Достоевского сегодня можно и нужно только так. Во всяком случае, «Бесов».

Театры редко обращаются к роману: антинигилистические, христианские «Бесы» слишком сложны. «Тут Дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей», - как сказано в романе «Братья Карамазовы».

История последних десятилетий помнит два, ставших каноническими, сценических варианта романа - психологичный, трагический спектакль Льва Додина 1991 года, шедший два вечера, и открыто-политическую, гротесковую постановку Юрия Любимова в Театре имени Евгения Вахтангова в 2012 году, которая отчетливо рифмовалась с политической ситуацией в стране.

Спектакль Туфана Имамутдинова «Бал. Бесы» в Казанском государственном театре юного зрителя - тоже на злобу дня. Выбрав из романа «избранные места» - беспощадные суждения героев о сути текущего момента, их критические размышления о специфике русского пути, язвительные и уничижительные замечания о бесконечной терпимости русского народа, режиссер сочинил злой и яростный политический памфлет. Удивительно, как прямые цитаты из Достоевского (а в спектакле озвучиваются точные отсылки к главам романа) иллюстрируют нашу сегодняшнюю жизнь.

На балу у губернатора, где хмельной угар мешается с популистской трескотней, пошлый пафос маскирует изощренный цинизм, неприкрытый разврат соседствует с религиозной риторикой - нет света, нет добра, нет бога. Здесь все дозволено и цена человеческой жизни, отнятой во имя идеи, ничтожна. Этот мир без границ и правил способен к мгновенной мимикрии, но очень устойчив - художник спектакля Лилия Имамутдинова сочиняет ему лапидарный, но точный эквивалент: грубо сколоченный деревянный помост способен стремительно подниматься, резко опускаться, быстро вращаться и неожиданно накреняться. Он служит идеальной площадкой для разудалого дьявольского танца, что лихо отплясывают на балу бунтари, лжецы, богохульники и насильники - Петр Верховенский с батюшкой, штабс-капитан Лебядкин, господин Шигалев, фон Лембке, Кириллов, Кармазинов. Здесь не важно, что мужских персонажей подчас играют женщины. «Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре закружились бесы разны...» - строки Пушкина оказались идеальным эпиграфом спектакля. И только резкий, ранящий звук, что под руками человека в черном периодически издает обнаженная дека закрепленного над помостом рояля, кажется предостерегающим предупреждением.

Туфан Имамутдинов обошелся без Ставрогина. Сергей Чехов делает его главным героем своего спектакля. «Я, Николай Ставрогин, отставной офицер ... жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия...» - рефреном звучат начальные слова его исповеди. История греха, тяжелых душевных блужданий и тайных пороков Ставрогина разложена на восемь голосов. Восемь персонажей «октодрамы по мотивам романа» сложно и причудливо соотнесены с человеческими грехами и пороками. Верховенский здесь - «зависть», Лебядкина - «уныние», Шатов - «гнев», Ставрогин - «чревоугодие». Неровными буквами их названия пишутся на экране, анонсируя каждый новый эпизод. На головах играющих артистов - холщевые маски-мешки с латинскими надписями. Они снимаются только в момент выхода каждого на короткое соло. Партитура текста сложна, но содержательна: диалоги Ставрогина с героями распадаются на отдельные реплики, розданные разным артистам, но в итоге сливаются в мощно звучащую главную партию. И Филиппу Котову-Ставрогину удается вплотную приблизиться к постижению зыбкого мира преступного духа этого великого грешника. Его самоанализ звучит неприкрашенно и буднично - жутко. В спектакле вообще нет сострадания, как нет и обвинения. Холодная, точная, пристальная констатация: вот таким мрачно-черным, агрессивным, но завораживающе-стильным и ультрасовременным (художник Анастасия Юдина) может быть сегодня мир отрицания, холодного ума и духовного разложения. Тем более, если он явлен на сцене с такой мерой доказательности, убедительности и таланта.

Фестиваль Ф.М. Достоевского проходит в Великом Новгороде и Старой Руссе каждый год. Подводя итоги нынешнего, 23-го, участники круглого стола «Достоевский ХХI в зеркале сцены» профессор РГИСИ Елена Горфункель, театральный критик Ирина Алпатова, авторы спектаклей «IDIOTA» польского театра NIE MA, «Преступление и наказание» финского театра Kansallisteatteri и многих других, говорили не столько о сложностях, с которыми приходится сталкиваться в постижении Достоевского, сколько о радости, что эта работа дарует творческим людям и зрителям. А публики на спектаклях было много. Что и является мерой качества фестиваля и заслугой команды, его делающей - директора Нины Марковой, художественного руководителя Даниила Данченко, арт-директора Сергея Козлова и программного менеджера Нины Тимашевой.

Фотогалерея