УЛЬЯНОВСК. Пробуждение «Человека из Подольска»
Выпуск №5-225/2020, В России
Работая над пьесой «Человек из Подольска», Дмитрий Данилов, по его словам, сосредоточился на коллизии главного героя с силами абсурда, заботясь не о том, какой смысл заложить в пьесу, но о том, чтобы в ней не было однозначности. Постановка «Человека...», которая идет сегодня в ульяновском театре-студии «Enfant Terrible», отвечает этому замыслу: спектакль хорош тем, что в нем нет заданности, назидания, но есть «мерцающий смысл», зависящий от позиции наблюдателя.
Американский психотерапевт Ирвин Ялом придумал термин, который подходит для обозначения жанра этого спектакля, - «пробуждающее переживание». Спектакль в постановке руководителя «Enfant Terrible» Дмитрия Аксенова становится для зрителей таким пробуждающим переживанием. Оно синхронизировано с вынужденным - даже насильственным - пробуждением для жизни героя пьесы. Его силком вытряхивают в эту жизнь, выталкивают в нее чуть ли не пинком и говорят: тебя пригласили на роскошный пир, почему же ты предпочел питаться мусорной едой?
В пьесе этого человека зовут Николай Фролов (Александр Лемехов). Он неприметный, неудачливый, безвольный. Ему 31 год, он редактор газеты «Голос ЮАО» (название вымышленное, но в традициях официозной районной прессы), каждый день тратит три часа на дорогу на работу и с работы, из Подольска в Москву и обратно, работу свою не любит, закончил исторический факультет, но историей не интересуется, любимая жена ушла от него к «ресторанному лабуху». Единственное, чем Николай увлечен, - это электронная музыка: он играет в группе с психоделическим названием «Liquid Mother» («Жидкая мать»), но и здесь успеха не стяжал, ибо его аудитория - два десятка человек. В общем, Николай ведет серую повседневную жизнь, которая и становится предметом исследования создателей спектакля. «Люблю вглядываться в серую повседневность. Самое интересное - это скучное», - сказал Данилов на встрече с ульяновскими зрителями.
Завязка действия такова: Николая задержали на улице и доставили в отделение полиции. Он спрашивает - за что? «Я буду задавать вопросы, вы будете на них отвечать. Так и выясним, за что мы вас задержали», - говорит Первый полицейский (Борис Абашин). Выясняется, что «серая повседневность» преисполнена абсурда, чья парадоксальная логика разворачивается на протяжении всего действия.
Спектакль избежал нарочито актуализированной трактовки сюжета, которая, казалось бы, напрашивается: есть злые и корыстные полицейские, которые осуществляют насилие, выбивают показания из случайного прохожего, интеллигента, чтобы заработать лишнюю «палку» за раскрытие псевдопреступления, что происходит сплошь и рядом и стало уже той самой «серой повседневностью». Но, зная Дмитрия Аксенова, можно утверждать, что ему чуждо любое поверхностное решение. Аксенов любит покопаться в материале, извлечь скрытые смыслы. В итоге мы увидели спектакль, который представляет собой репетицию Страшного суда над маленьким человеком, где архангелы - это полицейские. Они ведут допрос, выясняют личность героя - в буквальном смысле: что за человек, чем живет, о чем мечтает, что видит из окна троллейбуса и электрички по пути на работу, какого цвета дверь его подъезда.
Чего добиваются от Николая архангелы в форме полицейских? В конечном итоге, осознания, что жизнь - это то, что происходит с тобой здесь и сейчас, и недооценивать важность момента - значит совершать преступление перед собой, своей жизнью, своей человеческой сущностью, что даже индустриальный пейзаж за окнами электрички может быть романтичным. «Мы ждем от жизни подарка, но жизнь - это уже подарок, - говорит Аксенов. - В человеке изначально все есть. Я могу стать или скотиной, или святым, никакой путь не заказан. А нам все не нравится, как в песне: «А мне всегда чего-то не хватает - зимою лета, осенью весны». Мы ищем землю обетованную, а она у нас под ногами».
Вопросы Первого полицейского - каково население Подольска, когда он получил статус города - кажутся Николаю бредовыми. С другой стороны, почему выбивание показаний силой и подброшенные наркотики - это логично, а вопросы по истории родного города из уст полицейского воспринимаются как абсурд? В мире постмодерна абсурд и логика легко меняются местами, и вот уже Николай под давлением вынужден признать: «Я люблю абсурд». Человек, парализованный страхом, находит абсурд менее опасным, чем реальную угрозу подбросить ему «волшебный пакетик», - угрозу, соответствующую повседневной извращенной логике.
Режиссер, он же сценограф, подчеркивает абсурд ситуации с помощью целого ряда постановочных решений. Первый полицейский рассматривает томограмму мозга Николая, чтобы понять, о чем он думает. Ответы Николая он записывает гусиным пером. В конце он же печатает протокол на клавиатуре, не подключенной к компьютеру и монитору. Второй полицейский (Ярослав Щедров) появляется на сцене с куриными перышками в волосах. Он странно заваривает чай: не опускает чайный пакет в кипяток, а разрезает его ножницами и высыпает содержимое в стакан. В одной из сцен Второй говорит по телефону, при этом провод трубки тянется у него из кармана (вспомнился один городской сумасшедший, который в трамвае объявлял остановки в деревянный микрофон, чей шнур как раз начинался у него в кармане). Апофеоз абсурда, его зримое и звуковое выражение, придуманное автором пьесы, - это дурацкий танец «для развития нейронных связей», который Первый полицейский заставляет танцевать Николая. Танец сопровождается нарочито бессмысленным набором звуков - «лёлэ-лёлэ», «пыи-пыи», «пиы-пиы». Это усиливает ощущение психологического насилия. Полицейский танец смешной и жуткий одновременно.
Абсурдные детали, абсурдный диалог, приглушенный свет, звуковое оформление с элементами «конкретной музыки» создают плотную, даже гнетущую атмосферу психологического напряжения. Становится страшно - и за героя, и за себя, как представишь себя в подобных обстоятельствах. Лемехов играет человека, который напуган и деморализован, хотя и помнит, что у него есть какие-то права. Он знает, что ничего плохого не делал, но он податлив и нестоек, у него нет внутреннего стержня, поэтому он готов признать и принять логику абсурда и даже полюбить ее - так легче справляться со страхом, неопределенностью, моральным давлением.
Следствие по делу жизни Николая ведут двое полицейских: «злой» и «добрый». Злой, которого играет Абашин, - умный холерик, жесткий интеллектуал, на удивление эрудирован, ведет себя высокомерно, отпускает желчные комментарии, легко раздражается из-за усталости. Видно, как ему надоело допрашивать этих отказывающихся взрослеть юношей, живущих на автомате, ведущих полубессознательное существование. У Первого полицейского есть стилистический антипод - Женщина-полицейский (Анна Дулебова, Татьяна Леонова). Она хороша собой, у нее вкрадчивая, сочувственная манера вопрошания, она стремится «очеловечить» допрос, расслабить задержанного. Она - нежная стерва, иезуит в юбке, женщина-кошка. «Браво! Вы настоящий талант!» - говорит она Николаю, освоившему танец «пыи-пыи». Обе актрисы играют на полутонах, вуалируя жестокую издевку нотами искреннего участия, поэтому напуганный и потерянный Николай не понимает, издевается над ним «госпожа Марина» или говорит серьезно. От этого ощущение жути и абсурда происходящего усиливается.
Усиливается оно и благодаря еще одному персонажу - Человеку из Мытищ (Илья Зызин, Андрей Галактионов, Иван Альгин). С ним, очевидно, регулярно проводили профилактику по типу «лёлэ-лёлэ»: став жертвой жестких психологических экспериментов, он и ведет себя как жертва. Сергей из Мытищ - образец того, к чему может прийти лишенный свободной воли человек в результате духовного регресса. В спектакле он - существо из полицейского «обезьянника», с повадками человекообразной обезьяны, с выработавшимся условным рефлексом в нужное время гаркнуть: «Рад стараться, господин старший лейтенант!» или проорать гимн Москвы. На протяжении всего действия он находится за решеткой. Сильное сценографическое решение: решетка эта катается на колесах, и Сергей иногда позволяет себе перемещаться по сцене, никогда при этом не расставаясь со своим «обезьянником», то есть со своей несвободой, физической и духовной тюрьмой. Он - объект профилактики, продукт воспитания насилием, очевидно, точно так же уличенный в бессмысленном существовании и после обработки ставший гением несвободы, экспертом по несвободе. Этот персонаж призван сказать нам: вот к чему может привести тусклое существование «без божества, без вдохновенья», например, в скучном подмосковном городе-промзоне с одинаковыми серыми домами, в ежедневных поездках с двумя пересадками на работу и с работы, в муниципальной газете «Голос ЮАО», в самом названии которой слышится зевок смертельной скуки.
Но скука - не преступление. «За что презирать героя? Он живет, занимается своим делом», - говорит Данилов. В чем тогда преступление или, по крайней мере, приготовление к преступлению? В обесценивании процесса жизни, отвечают нам создатели спектакля. «Ты живешь совершенно на автомате. Ты ничего вокруг себя не замечаешь. Презираешь свой родной город. Жизнь проходит мимо тебя», - подводит итог допроса Первый полицейский. «Живет бессмысленной, полуживотной жизнью», - записано в протоколе, который вручают Николаю. «Феномен: то, что достижимо, теряет ценность, - говорит Аксенов. - Фролов лузер, и ему нужно рационализировать свое лузерство, найти виноватого. Для него - виноват город».
Пьеса и спектакль заостряют сложную этическую проблему: можно ли «причинить» человеку счастье? Допустимо ли психологическое насилие ради того, чтобы человек осознал некие непреходящие ценности? Чем ограничено пространство его нравственной свободы и суверенитета? Возможно, в случае Николая оно только приоткрывается благодаря тяжелому пробуждающему переживанию. Во время обсуждения прозвучало мнение, что герой вполне может скатиться в исходную точку: «Открыли форточку, а дальше - сам. Но он все-таки забрал протокол!» «Героя уничтожают или открывают ему глаза? - рассуждает литератор Вячеслав Савин. - Николай столкнулся не с ментами, а с внутренним голосом. Это не подавление личности, а внутренняя работа».
«Человек из Подольска», по мнению другого зрителя, - метафора самой жизни: «Пока не прижмет, не начнешь думать, кто ты и зачем. Герой отыскивает себя через страдание. В спектакле содержится призыв: дышите сейчас, не ждите, когда прижмет». Развивая эту мысль, можно прийти к ее истокам, к евангельской притче о рабе, зарывшем талант, или даже о пшеничном зерне, упавшем в землю. Неслучайно в финале, где у автора после танца-макабр «на посошок» - немая сцена почти по Гоголю, в спектакле на заднем плане на несколько секунд возникает совершенно другая немая сцена - символическая картина преображения: капитан Марина в образе Девы Марии, окруженная архангелами-полицейскими. Так происходит оправдание жанра: появляется надежда, что весь этот абсурд, в котором пребывал герой, мог происходить у него в голове. Это был или сон, или иное состояние сознания, и вот теперь наступило пробуждение. В финале режиссер развил эту метафору, поднял ее до моральной максимы: Николай достает из сейфа, расшвыривая ворох официальных бумаг, цветок и лейку. Нам говорят: у каждого человека есть цветок истины, росток смысла, его надо извлечь из груды ненужных вещей, которые способны его погубить, и начать взращивать, поливать. Человек - сам себе садовник, цветок и вода. Финал - это возвращение «человека из Подольска» к себе и своим нравственным и духовным началам. Каждый из нас немного из Подольска, где бы мы ни жили. Да, шоковые обстоятельства помогают проснуться для жизни. Но нужно ли ждать, пока тебя ввергнут в абсурд, чтобы ты понял логику жизни? Неужели для того, чтобы человек познал ценность свободы, нужно ее лишиться? Или, как говорила Марта из фильма «Тот самый Мюнхгаузен», неужели вам нужно убить человека, чтобы понять, что он живой?
Написанная в 2016 году, пьеса «Человек из Подольска» ставилась в России более 30 раз, но, посмотрев спектакль в постановке «Enfant Terrible», сам драматург назвал эту работу одной из лучших. После спектакля, кроме привязчивых «лёлэ-лёлэ» и «пыи-пыи», внутри остается ощущение тревоги. Оно порождено полутора часами пребывания в поле абсурда, пугающего своим правдоподобием, и в поле страха, которое создается моральным давлением «страшного суда» и постоянной угрозой насилия, особенно когда за решеткой - юродивый из Мытищ, зримый результат искусственного социального отбора. «Я почувствовал себя Колей», - заявил один из зрителей во время дискуссии. «Каждый почувствовал!» - тут же среагировал другой.
Но режиссер, к счастью, подстелил соломки: финал спектакля дает надежду, что цветок твоей души жив и надо его во что бы то ни стало отыскать и полить. Зрители расходятся, чтобы начать поиски цветка и воды, и в этом состоит пробуждение. «Цветок в конце есть тайна, доброе зерно, спрятанное в куче директив, моралей, - заключает Дмитрий Аксенов. - Человек сохраняет цветок как возможность. Что дальше? Финал открыт. Разговаривайте с вечностью, задавайте ей вопросы».
Фото Павла ШАЛАГИНА
Фотогалерея
