На Олимпе не всё спокойно
Выпуск №2-232/2020, Взгляд
В разные советские годы контроль за репертуаром театров мог быть более жестким или менее жестким, но одно требование оставалось неизменным: к официальной юбилейной дате должен быть выпущен официальный юбилейный спектакль, посвященный нашей славной революционной истории. И с этим требованием вынуждены были считаться все руководители театров, вплоть до Товстоногова, Гончарова. Конечно, они, Товстоногов, Гончаров, никогда не опускались до поделок, навязываемых разными реперткомами, не выходили, как многие, за рамки профессиональных приличий. Но всякий раз сверхзадача угадывалась безошибочно: да, это «датский спектакль», и сделан он не для того, чтобы отправить послание в зрительный зал, а для того, чтобы облегчить выпуск «Трех мешков сорной пшеницы» или, к примеру, «Бесед с Сократом». А там уже высказаться.
И, кажется, один Олег Ефремов ухитрялся работать так, что именно «датские» его спектакли с особым трудом пробивались на сцену. Примеры общеизвестны.
«Декабристы», «Народовольцы», «Большевики» в «Современнике». «Так победим!» во МХАТе.
Ефремов не прикрывался этими спектаклями, а пытался именно ими сказать нечто такое, что до него никто еще не решался сказать, по крайней мере, на языке театра.
Был успех, был общественный резонанс, но после изнурительных боев с цензурой разного уровня на сцену пробивалась лишь малая часть того, что хотелось, что нужно было сказать. Остальное было помечено грифом «секретно». С годами эта неполнота становилась все более очевидной. И когда грифы были сняты (не знаю, до какой глубины), разница между внутренним наполнением «датских» спектаклей, между, к примеру, «Кремлевскими курантами» и «Так победим!» вовсе переставала и улавливаться...
Но малая-то часть - она именно Ефремовым была сказана. Сказана, выстрадана, пробита. Им - и никем другим. Разговор был начат. И это ему зачтется, как лидеру театральных «шестидесятников».
Разумеется, не только это.
***
В начале семидесятых годов Ленинградский Большой драматический театр был на гастролях в Москве. Некое высокое должностное лицо посмотрело спектакль «Ревизор» с Кириллом Лавровым в роли Городничего. Должностному лицу спектакль не понравился, результатом чего стала разгромная статья в «Правде».
Мы с Юрой Рыбаковым зашли навестить Товстоногова в гостиницу «Россия». Георгий Александрович был как всегда рассудительно-спокоен. Но внутреннее напряжение чувствовалось.
- Хочу посоветоваться, - сказал он. - Я написал письмо секретарю ЦК (не помню, какому - К.Щ.) о том, что в таком тоне, как «Правда», с художниками говорить нельзя. Написал от руки, надо его где-то перепечатать. Срочно.
Я был членом редколлегии «Комсомольской правды», но вариант нашего машинописного бюро отвергли (о компьютерах тогда речи не было, пишущими машинками дома располагали далеко не все). А с машбюро был велик риск, что письмо начнет самостоятельную жизнь до того, как попадет к адресату, если вообще попадет. А это Товстоногову было решительно ни к чему. Получался, по тому времени, едва ли не самиздат.
Георгий Александрович оценивал ситуацию трезво. Многолетний опыт вынужденного общения с партийно-бюрократическими кругами подавал сигнал тревоги.
Нужную пишущую машинку мы, конечно, нашли. Письмо депутата Верховного Совета, народного артиста СССР, лауреата Ленинской и Государственных премий секретарю ЦК КПСС было-таки напечатано - как бы полулегальным способом. Тогда от Товстоногова отстали: письмо ли подействовало, иное ли что. На моей памяти подобного рода пограничные ситуации возникали у великого режиссера, по крайней мере, еще трижды: после «Горя от ума», «Диона», «Трех мешков сорной пшеницы». Спектакли, художественную мощь которых нынешнему поколению зрителей, пожалуй, трудно себе представить.
...А через десять лет, в начале восьмидесятых, Георгий Александрович стал Героем Социалистического труда.
Тот случай, когда аппаратные игры не лишены были даже некоторой элегантности.
***
Наверное, ни о каких театральных событиях я не писал с такой резкостью, как о провальных спектаклях Бориса Ивановича Равенских. А проваливался он громко. Став главным режиссером Театра имени А.С. Пушкина, Равенских, после моих критических эскапад, пригласил меня в Художественный совет, что на фоне тогдашних (да и не только тогдашних) театральных нравов выглядело, скажем так, не банально. Апологетов вокруг хватало, но режиссеру важно было выслушать и понять тех, кто его сценическую эстетику принимал далеко не всегда.
А еще были у Бориса Равенских спектакли-шедевры, бесспорный золотой фонд.
«Метель» Леонида Леонова в Театре имени А.С. Пушкина, именно Равенских впервые прочитанная. «Власть тьмы» Льва Толстого, «Царь Федор Иоаннович» Алексея Константиновича Толстого, «Возвращение на круги своя» Иона Друцэ...
Ни об одном из этих спектаклей не довелось, не случилось мне написать - по разным причинам. Считаю это своим серьезным профессиональным упущением.
***
Бывают актеры (актрисы), которые умеют хранить достоинство возраста. Когда смотришь на Веру Кузьминичну Васильеву, банальность вроде: смотрите, девяносто пять, а как выглядит, - представляется решительно неуместной. Васильевой есть столько, сколько есть. Сколько ею, Верой Кузьминичной, прожито. И в этом секрет ее великолепной, победительной, умудренной годами женственности.
Но вот на телеэкране актер (актриса), которые пытаются делать вид, что последних сорока лет в их жизни попросту не было: смотрите какие мы юные! Ну прямо как в те, давние годы, то ли эликсир молодости, то ли... Да впрочем, не важно. Единственное, что в этом случае можно сказать: зачем же вы так безжалостно себя обокрали. Неужели десятки лет - мимо...
***
Случается, вчерашние кумиры публики становятся одинокими стариками, обладающими, однако, собственностью, привлекательной для наследников. Бои за наследную собственность телевидение демонстрирует со сладострастной готовностью. При этом никому из участников боевых действий не приходит в голову, что отсутствие такого понятия, как совесть, не следует хотя бы демонстрировать публично. Да нет, у ТВ - рейтинг, у наследников - деньги, собственность. Совесть тут ни при чем. Она от материальных обстоятельств - отдельно.
Впрочем, так, наверное, всегда было.
Только без телевизоров.
***
Ученики Андрея Александровича Гончарова боготворили своего Мастера, и он их любил, но любовью строгою. Когда один из них, уже ставший знаменитым на родине, в Польше, привез в Москву свой спектакль, добротно выполненный в претенциозно-модернистской манере, Гончаров, дождавшись антракта, встал посреди зала, чтоб быть видным всем, и произнес в своей фирменной манере, когда слышно от верхних ярусов до гардероба: «Я его учил не этому!»
А ученик был из лучших. Но отступлений от воспитанной им художественной веры, артистического ли, морального свойства, Мастер не мог простить даже лучшим.
Профессия для него была свята, и в существе, и в мелочах, он умел погрузить в нее так, как никто. Это утверждают те, кому довелось побывать на гончаровских уроках режиссерского мастерства.
***
В советские годы при назначении на творческие должности кандидатам идеологически безупречным отдавалось конечно же, предпочтение перед кандидатами, скажем так, идеологически не вполне надежными. При этом среди кандидатов идеологически безупречных редко находились люди талантливые - и это назначающие инстанции тоже учитывали, особенно в оттепельные годы. Но какие бы ни возникали управленческие комбинации и хитросплетения, к примеру, в Театре имени Ленинского комсомола, оставался - в итоге - художественный результат. Оставались Гиацинтова, Берсенев; Эфрос; Захаров. Результат очевидный, бесспорный. Тогда как другие ленкомовские главные режиссеры и их спектакли помнятся неотчетливо.
Нынче мастера, определявшие московский театральный уровень, уходят стремительно. Идеологическая составляющая при новых назначениях во внимание не принимается (ну, почти). Такой вот получается вольный расклад. Прямо сказать, побуждающий к дерзновенности. А художественный результат?
***
Кажется, мало кто вглядывался в портрет военного, словно бы освящающего дом Прозоровых в ефремовском спектакле «Три сестры» 1997 года. Ну да, наверное, это глава семьи, недавно ушедший. А меня что-то остановило, вгляделся (близко сидел) ... да ведь это же Михаил Пантелеймонович Болдуман в роли Вершинина из «Трех сестер» Немировича-Данченко!
Одно из моих жизненных сожалений, понятно, невольное: не видел, не мог видеть этого спектакля 1940-го года. А еще остались люди, которые видели. Мой добрый товарищ театральный критик Николай Иванович Жегин преображается, как только это возникает, звучит: «Три сестры», Немирович. Он словно бы оказывается не с вами, а в том спектакле, с Тарасовой, Хмелёвым, Болдуманом, Ливановым.
А я моложе, мне оказаться там не случилось. Но, когда глядел на портрет Болдумана в доме Прозоровых, включалась фантазия, и я силился угадать, с каким же именно посланием обращался Олег Николаевич Ефремов к Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. Задача, понятно, непосильная, в одном только утверждался заново: на перекличках, посланиях, отзвуках такой пробы держится, движется, рождается заново великий русский театр.
***
В давнюю пору я вел на телевидении «Театральную афишу» и в одну из таких передач пригласил Елену Алексеевну Фадееву, народную артистку СССР, всю жизнь проработавшую в Театре имени Ленинского комсомола. Рассказывая об успешных своих ролях, она вдруг неожиданно замялась.
- Трудно было, иногда очень трудно...
- Почему, Елена Алексеевна? Столько работы, столько удач...
- Одно время я дублировала... Ну да, дублировала Валю Серову, во втором составе была. И в дни, когда она играла, я сидела в гримерной и была в напряжении до последней минуты: вдруг Валя опять заболела... Болезнь ведь у нее была... непредсказуемая. А зрители хотели Серову, каково было выходить на сцену вместо нее... Только не жалею я о тех мучительных вечерах. Потому что хоть при таких оказиях ближе узнала Валю. Удивительная была женщина. Какие мужики сходили по ней с ума, чего ей не хватало? А вот не хватало чего-то. И умерла как... Забвение, одиночество, алкоголь проклятый. Заменяла ее как могла. Такую ли она заслужила судьбу?
***
В антракте спектакля «Мастер и Маргарита» известная критикесса Икс произнесла задумчиво, словно отстраняясь от всего суетного, однако обращаясь при этом к собравшейся вокруг нее кучке театрально-газетных репортеров: «Чувствую дыхание Мандельштама...»
На следующий день околотеатральная тусовка гудела: «Икс почувствовала дыхание Мандельштама».
Никто из гудевших не обратил внимание на то, что Икс в антракте же и покинула театр, искренне, как выяснилось, полагая, что сценою черной магии спектакль завершился. Впрочем, может, и они покинули, чтобы не задерживаться и приступить к формированию общественного мнения уже с вечера. Ключевое-то слово, решающее-то слово сказано!
***
В театральной жизни Москвы случается очередной загадочный кадровый ход. Борис Морозов больше не главный режиссер Центрального академического Театра Российской Армии. Я не знаю никаких подоплек. Поставлен перед фактом, о котором стоит задуматься.
Наблюдаю за работой Морозова в армейском театре двадцать пять лет. Писал о его спектаклях неоднократно, всякий раз заново убеждаясь: режиссер и театр с его огромной, строптивой, мало кому подчиняющейся сценой, нашли друг друга. Зная (все-таки шестьдесят с лишним лет в театр хожу) московскую театральную ситуацию, могу утверждать: сегодня Морозов - один из немногих, кто свободно владеет большой формой, для кого тема армии, тема ратного подвига России естественна и органична.
А еще - Морозов художник, исповедующий традицию русского реалистического психологического театра, хорошо знающий классику - и отечественную, и мировую.
Подтверждения?
«Сердце не камень», «Волки и овцы», «На дне», «Шинель», «Царь Федор Иоаннович», «Кабала святош», «Скупой», «Гамлет», «Отелло».
«Давным-давно», «Барабанщица», «Судьба одного дома», «Вечно живые».
Мало? Кто-то готов к тому, чтобы сделать больше и лучше? Назовите имя, назовите спектакли.
Говорят: возраст. И вправду - недавно отметили 75-летие. Да, бывает: уходит с годами режиссерская энергетика, способность подчинить себе зрительный зал. А бывает, что и не уходит. Немировичу-Данченко было восемьдесят два года, когда он создал «Три сестры», один из лучших спектаклей ХХ века. Да еще и МХАТом руководил. Кто-то не доглядел? Или наоборот - глядел пристально?
Можно, однако, и не тревожить тень небожителя: позднейших примеров, подобных по сути, достаточно.
В театре Российской Армии работали разные главные режиссеры. Иногда ставили очень хорошие спектакли. Но не приживались надолго, на других сценах им было свободнее.
А Морозов прижился. И говоря сегодня о том, какие в этом театре были лидеры, определявшие стратегию его развития, справедливо назвать два имени: Алексей Попов и Борис Морозов. Попова убрали из театра, когда бы ему еще работать и работать. Потом театр долго приходил в себя.
Наступаем на те же грабли?
***
Когда сравниваешь артистов, ставших знаменитыми в последние годы, артистов прекрасных, сравниваешь с Ульяновым, Лавровым, Ефремовым, Басилашвили - сравнение это для меня лично почти всегда оказывается в пользу последних. Это что - так и есть, объективно? Или они - это не только роли, но и частица жизни? Моей. А нынешние знаменитости - из другой жизни, они пришли тогда, когда кого-то еще пускать в душу возможности нет. Ладно, почти нет.
В дружбе я человек постоянный. И все же случалось - расходились дороги, в том числе с теми, про кого никак не думал, что разойдутся. Иначе, наверное, не бывает. Тем большая признательность судьбе, природе - за тех, с кем годы не развели. На этом ли они сегодня свете, или уже не на этом. Они есть. Без них было бы плохо. Спасибо судьбе, не обделила.
