В этом вся жизнь моя... / К 110-летию Марии Владимировны Мироновой

Выпуск №4-234/2020, Вспоминая

В этом вся жизнь моя... / К 110-летию Марии Владимировны Мироновой

Победительная, всех и вся покоряющая царственность была свойственна ей от природы. Олег Табаков, когда речь заходила о Марии Владимировне, неизменно с чувством цитировал знаменитое «прекрасное должно быть величаво». Сохранилась семейная легенда о прогулке маленькой Маши с папой в Сокольниках, где члены императорской фамилии собирали пожертвования для раненых солдат. Малышка не смогла дотянуться до прорези ящичка, и государыня сама наклонилась к ней. Семь десятилетий спустя Мария Владимировна, оказавшись в царских покоях Кремля, расположилась в раритетном кресле так, словно провела в нем всю свою жизнь.

 

Миг наступил бесценный...
Самый большой подарок для родителей - дети. Машенька для мамы с папой стала двойным подарком - рождественским, поскольку решила появиться на свет в самый Сочельник. «Наш дом был удивительно патриархальным, - вспоминала Мария Владимировна, - уютным и хлебосольным. Настоящий старинный московский дом. Отец говорил, что род наш идет от бояр Ивана Грозного. Шутил, наверное, но в семье традиции чтили свято». Не потому ли, что незыблемость традиций одна только и может примирить нас с хрупкостью мира и быстротечностью времени...

Мария Владимировна не любила слово «квартира», всегда говорила «дом». Даже так - Дом, с большой буквы. «Моим богатством всегда была моя семья, - не уставала повторять она. - В нее все упирается: даже политика. Семья, дом, дети - основа всего». Дом Марии Мироновой и Александра Менакера был той крепостью, где можно укрыться от невзгод и потрясений большого мира. В стенах этого бастиона царила удивительная атмосфера тепла, понимания и любви, в которую с радостью окунались все, кто удостаивался чести переступить его гостеприимный порог.

Удивительно, но факт, Марии Владимировне удалось сохранить не только дух дома своего детства. Уцелели и некоторые фамильные реликвии. Например, почтенный круглый стол первой половины XVII века, за которым некогда сиживал Федор Иванович Шаляпин, захаживавший в гости к родителям Маши. Можно было бы сказать, что никакого отношения к искусству они не имели, но разве возможно не иметь отношения к тому, что страстно любишь? Любовь эту унаследовала и Машенька, лет в пять впервые попавшая на «Синюю птицу» и потрясенная увиденным настолько, что ей захотелось оказаться там, в этом ярко освещенном пространстве, где происходили такие чудеса. Это желание, становившееся с годами все более сильным, и привело, в конце концов, пятнадцатилетнюю Машу Миронову в театральный техникум.

 

Можно назвать работой...

«Когда я вышла на эстраду в своем первом концерте, - вспоминала Мария Владимировна, - конферансье объявил: считается, что юмор - это абсолютно мужское творчество, но вот, наконец, нашлась дама, от которой обхохочешься. «Даме» было тогда 17 лет». За первым успехом последовали второй, третий, десятый и далее по списку. Их «секрет» Федор Чеханков, коллега Мироновой по эстрадному цеху, объяснял так: «Она обладала всеми качествами, необходимыми артисту - пластичностью, музыкальностью, даром драматизма. Но главное, она была предельно гротескова, а это самый трудный жанр из всех, что существуют в театре, ведь это, по сути, скольжение по острию ножа. Чуть недожмешь - не будет реакции зала, чуть пережмешь - получится пошлость».

По окончании техникума молодую актрису приняли во МХАТ 2-й. «Роль вредной девчонки Фанни в спектакле «Хижина дяди Тома» - мой дебют на этой сцене, - рассказывала Миронова. - Меня поздравил сам Владимир Иванович Немирович-Данченко. В гардеробе он подал мне пальто и я, растерявшись, продела руки в рукава, стоя к нему лицом. Он удивился, а я оправдывалась - не могу же я повернуться к нему спиной». Но роман с драматическим театром у актрисы не сложился. Так же, как и с кино, где она сыграла более двадцати ролей. Известность ей принесла секретарша Бывалова в «Волге-Волге», зрители обожали Веронику Платоновну из фильма «Мы с вами где-то встречались», но для Марии Владимировны самой любимой осталась ее первая киногероиня - Конкордия из ленты Константина Эггерта «Настенька Устинова». По словам актрисы, в кино ей не хватало дыхания зрительного зала, а в драматическом театре мешала «четвертая стена».

Зато в мюзик-холле она чувствовала себя, словно рыба в воде. Она купалась в этой бурлящей стихии, но в 1936 году театр, который впоследствии увековечит Михаил Булгаков на страницах «Мастера и Маргариты», закрыли под девизом борьбы с «буржуазным» искусством. Однако «сведущие люди» уверяли, что подлинной причиной стало письмо в НКВД, в котором утверждалось, что некие вредители, под прикрытием строительных работ, ведущихся в соседнем с мюзик-холлом, зданием театра Всеволода Мейерхольда, начали копать туннель к Кремлю, дабы организовать покушение на товарища Сталина.

Но «колыбелью» той Марии Мироновой, которую будет знать и любить вся страна, станет Театр эстрады и миниатюр, организованный в 1938 году актером и режиссером Давидом Гутманом. К профессии актриса до последних дней жизни относилась предельно серьезно и ответственно: «Когда-то артист не мог помыслить даже о двух концертах в день! - негодовала Мария Владимировна на склоне лет. - А сейчас участвуют в пяти и чуть ли не ежедневно. Я не хочу присутствовать даже на втором, потому что настоящий артист всё должен выложить на первом, а на второй у него просто не должно остаться сил!»

Всю жизнь посвятив эстраде, слово «эстрадник» артистка не просто не любила, а терпеть не могла. Слышалось ей в нем нечто уничижительно-пренебрежительное, никто ведь не называет артистов оперы оперниками, классических танцовщиков балетниками, а актеров драматического театра драматичниками. Коллеги по цеху, говоря о дуэте Мироновой и Менакера, величают его не иначе как «МХАТ на эстраде». Рассказывают, что однажды Мария Владимировна выступала в одном концерте - дело было в Колонном зале - с выдающейся мхатовской актрисой Анастасией Зуевой. Столкнувшись в кулисах, та снисходительно бросила Мироновой: «Ну, что Маш, халтуришь?!» За ответом Мария Владимировна в карман не полезла: «Нет, это ты у нас халтуришь. Вот если бы я пришла к вам во МХАТ, это была бы халтура, а тут я работаю. Эстрада - моя работа!»

 

...лучше назвать судьбой!

В Московском театре эстрады и миниатюр Судьба и подкараулила Марию Миронову, приняв облик Александра Менакера. «Счастье мое, - признавалась Мария Владимировна, - что он именно в меня влюбился. Могло ведь получиться Менакер и Иванова. Или Менакер и Сидорова. Но Менакер был бы всё равно». Для нее их дуэт всегда был Менакер и Миронова, а никак не наоборот. Александр Семенович стал для нее мужем, другом, завлитом, главрежем и худруком их единственного в своем роде «театра двух актеров», жанра, первооткрывателями которого они стали. По мнению известного театрального критика и друга этой семьи Бориса Поюровского, «Менакер в какой-то степени принес себя в жертву. На эстраде, как и в цирке, есть Рыжий и Белый. Александр Семенович взял на себя функции резонера, который говорит очень правильные вещи, но симпатии публики всегда на стороне Рыжего».

Когда вскоре после войны Театр миниатюр закрылся, Мироновой и Менакеру пришлось, в основном, работать в сборных эстрадных концертах, уровень которых далеко не всегда отвечал их критериям отношения к профессии. Вот тогда Мария Владимировна и Александр Семенович стали задумываться над тем, чтобы создать свой театр. В 1952-м их мечта сбылась. За три десятилетия театр выпустил девять спектаклей, в числе которых «Говорящие письма», «В нашем доме», «Дела семейные», «Кляксы», «Волки в городе», «Мужчина и женщины». Все пьесы (исключение составил только «Номер в отеле» Нила Саймона) создавались специально для этого своеобразного театра лучшими комедиографами того времени - Борисом Ласкиным, Леонидом Зориным, Владимиром Массом и Михаилом Червинским, Владимиром Поляковым, Морисом Слободским и Владимиром Дыховичным. Музыку к постановкам писали Ян Френкель и Никита Богословский, декорации и костюмы придумывали Лев Збарский, Борис Ефимов, Борис Мессерер.

Режиссер Борис Львов-Анохин, поставивший для этого уникального тандема не один спектакль, вспоминал: «Этот дуэт встречали с восторгом во всех городах. Их разговоры, споры, ссоры, препирательства заставляли стонать от смеха огромные залы, до отказа набитые зрителями. Я имел счастье репетировать с ними в их счастливом доме. Дом был счастливым, потому что в нем никогда не прекращалась игра - опять-таки юмористические споры, ссоры, препирательства, обмен колкостями... Быт был весело театрализован, состоял из талантливейших импровизаций, этюдов, остроумных пассажей. Очень смешные игры, в которых сквозь юмор светилась огромная нежность...»

С домашними репетициями - собственной площадки у дуэта, разумеется, не было - связано немало курьезов. Героем одного из них как раз и стал Львов-Анохин. Во время обсуждения какой-то сцены в спектакле «Мужчина и женщины» завязался яростный спор, и Борис Александрович в сердцах стукнул кулаком по тому самому знаменитому антикварному столу. Раритет не выдержал накала страстей, и массивная столешница раскололась на три (!) равные части, что сразу охладило пыл спорщиков. Разумеется, антикварный стол пришлось реставрировать, а Мария Владимировна, представляя Бориса Александровича как очень хорошего режиссера, не упускала случая через паузу добавить - и очень дорогой.

Миронова и Менакер всегда были ярки, остры, чертовски злободневны и... беспощадны. Приведем лишь один пример. В замечательном спектакле «Кляксы», интрига строилась на том, что взятка, которую один из персонажей давал в самом начале, пройдя через множество рук, в финале к нему же и возвращалась. Ревнители социалистической законности тут же воспылали праведным гневом: где вы видели, чтобы у нас, в советской стране, брали взятки? это клевета на наш народ! Не в меру ретивый критик из Челябинска не только настрочил разгромную статью, но и направил гневное письмо в ЦК.

Миронова и Менакер умудрялись балансировать между драматическим театром, немыслимым без четвертой стены, и эстрадой, где ее не может быть в принципе: по мере развития сюжета. Они то убирали эту преграду между собой и публикой, то возвращали ее на прежнее место, и это создавало тот самый эффект, который после них так никому повторить и не удалось.

 

Всё, чем живу, сыграю...
Эстраду, окрещенную «легким жанром», критики не часто удостаивают серьезного разбора, поскольку прекрасно понимают - анализировать талантливый эстрадный спектакль занятие отнюдь не из легких. Творящееся на эстрадных подмостках эфемерней и неуловимей того, что происходит на драматической сцене. Спектакли театра Мироновой и Менакера были хлестки и динамичны, бесстрашны и виртуозны, грациозны и серьезны в одно и то же время. Мгновенные метаморфозы были ошеломляюще реальны, но при этом чуткого, тонкого зрителя не покидало ощущение, что артисты не прячутся за маски своих персонажей, а сосуществуют с ними в одном теле, наподобие сиамских близнецов - перевоплощаясь, они непостижимым образом оставались самими собой, не утрачивали собственной индивидуальности, отличной от индивидуальности представляемого в данный момент персонажа. Натуры же менее искушенные, составляющие большинство в любом зале в любой точке мира, ничтоже сумняшеся отождествляли исполнителей с их героями (что, к слову, и порождало огромное количество небылиц об этой паре). То немногое, что сохранила кинопленка - лишь отзвук эха, порожденного их бешеной энергетикой, отражаемой зрительным залом. Не зря же именно ее - непосредственную реакцию публики - они и ценили в своей профессии превыше всего.

Пространные цитаты считаются признаком дурного тона. Рискнем навлечь на себя этот упрек, но мнение такого человека, как Юзеф Юзовский стоит того, чтобы быть приведенным без купюр: «Боже мой, чего только не делает с ними (своими героинями - В.П.) Миронова! Выворачивает наизнанку и возвращает в прежнее положение и снова так и этак, опять этак и так, выжимает их, как тряпку, встряхивает бесцеремонно и снова как примется закручивать, так и мелькают ее энергичные локти! Раньше в этих случаях она главным образом веселила публику, и сама веселилась от души, был повод посмеяться - и слава богу! Сейчас я вижу, как она сердится, ее заело, еще бы! Сколько в самом деле времени прошло, а они все еще бродят в приморских песках, эти порядком отощавшие курортные львицы, эти занудливые до смерти, сами маленько свихнувшиеся на почве оздоровления нервов у населения курортные докторицы. Клочья летят от них на сцене! И видно, что Миронова знает про них такое, чего самому автору не снилось в кошмарном сне. Она докапывается до таких скрытых, глубоко запрятанных в них свойств, вываливая их наружу без всякой жалости, что я убежден, есть иные зрительницы, которые, ничего не подозревая, снисходительно посматривают на сцену и внезапно чувствуют себя ужаленными...»

 

Я выхожу на сцену...

«Я не знаю другого примера, - восхищалась Маргарита Эскина, - когда человек в 80 лет смог бы начать совершенно новую жизнь абсолютно без всяких скидок на возраст. Мария Владимировна, блистательная артистка эстрады, превратилась в такую же органичную актрису драматического театра».

Последним театром в жизни Марии Мироновой стала «Школа современной пьесы». Иосиф Райхельгауз очень хотел поставить пьесу Семена Злотникова «Уходил старик от старухи» именно с Марией Владимировной. Он несколько раз подступался к ней с этим предложением, но актрису одолевали вполне понятные сомнения. И вдруг она согласилась, сказав режиссеру, что наконец-то нашла себе в партнеры «правильного старичка» - Михаила Глузского. Смущала ее только разница в возрасте - Михаил Андреевич был на два года моложе. Райхельгауз поспешил успокоить актрису - этого никто не заметит. Но Мария Владимировна не без иронии возразила: заметят, еще как заметят...

Была у худрука «Школы» еще одна задумка для Мироновой - «Три женщины в голубом» Эдварда Олби. Он даже режиссера пригласил из Штатов. Тот приехал и на первой же репетиции начал долго и обстоятельно рассказывать Марии Владимировне о тонкостях гомосексуализма. На второй встрече разговор пошел о противоречивости личной жизни драматурга. На третьей актриса не выдержала: «Я думаю, нам нужно расстаться. То, что вы рассказываете, очень познавательно, но так ставить можно в Америке, а мы тут уж как-нибудь по старинке играть будем - про нормальных, обыкновенных людей».

И она была права. Сказать, что последний ее спектакль имел ошеломляющий успех, - ничего не сказать. Достаточно скромный зал «Школы» всегда был забит до отказа. Причину актриса объясняла просто: «Я никогда свой возраст не скрывала. Никогда себя не приукрашивала. Я выхожу на сцену такая, какая есть. Поэтому, наверное, и не утратила зрительского доверия».

Борис Поюровский самым точным определением характера Марии Владимировны считал непредсказуемость. Похоже, он был недалек от истины. Тем летом в «Школе современной пьесы» обустраивали малую сцену. Поскольку театр располагается в историческом здании и ломать там ничего нельзя, пришлось придумывать, как устроить переход из гримерок на сцену. Единственным выходом оказалась металлическая лестница, которую пришлось устанавливать прямо поперек коридора, ведущего на основную сцену. И вот после реконструкции первый раз в новом сезоне играют «Уходил старик от старухи». Мария Владимировна выходит из гримерки в коридор, видит лестницу и останавливается, как вкопанная.

«Дальше происходит нечто невероятное, - вспоминает актриса театра Ольга Гусилетова, тогда еще студентка 2 курса. - Мария Владимировна тоном, не терпящим отлагательств, заявляет, что на сцену под лестницей не пойдет, пусть ее убирают. И произнесла это таким тоном, что я подумала: сейчас вызовут рабочих и начнут лестницу разбирать. А до начала спектакля всего несколько минут. И вдруг Мария Владимировна делает шаг назад, что-то шепчет, поворачивается вокруг своей оси и спиной проходит под этой чертовой лестницей! Урок, который она мне преподнесла, я запомнила на всю жизнь: если обстоятельства мешают тебе принять важное решение, и изменить их ты не в состоянии, измени самого себя».

Последний раз в жизни Мария Владимировна вышла на сцену на вечере по случаю 70-летия Олега Ефремова. В тот день у нее неожиданно подскочило давление, и врачи настояли, чтобы она отменила спектакль в «Школе современной пьесы». К вечеру ей стало немного лучше, и она решила ехать во МХАТ. Все в один голос уговаривали ее не рисковать, но она, как всегда, никого не послушалась: «Не забывайте, что мне 86 и другого случая выйти на сцену Художественного театра, который я люблю с детства, у меня может и не быть...» Зал устроил актрисе громовую овацию. А через два дня ее не стало.

Талант редко передается по наследству, но в данном случае мы имеем дело с завидным исключением. В день своего 85-летия Мария Владимировна «переиграла» финал спектакля. Ее партнер только начал свой заключительный монолог, начинающийся словами: «Всю мою жизнь я был верен единственной женщине...», как Миронова прервала его и попросила дать свет в зале. «В этом месте у Злотникова Старуха умирает, - сказала Мария Владимировна. - Я не буду доставлять вам такого удовольствия. Я хочу вам сказать, что на этом наш род не кончается».

И вывела на сцену внучку и правнука...

Фотогалерея