"Я пересек границу тайны" / Вспоминая Валентина Гафта

Выпуск №5-235/2021, Вспоминая

Есть потери, с которыми смириться невозможно. Умом понимаешь, и сердце, когда унимается первая, самая острая боль, вроде бы готово согласиться с доводами рассудка. Но в каком-то потаенном уголке души ушедший по каким-то неведомым нам законам продолжает существовать и после того, как перестал принадлежать нашему миру. Такое присутствие в отсутствии суждено и Валентину Иосифовичу Гафту.

«Нет, просто так никем не стать...»

В детстве заядлым театралом Валентин, как ни странно, не был, но первую встречу с театром запомнил на всю жизнь - их, четвероклассников, привели на спектакль по пьесе Сергея Михалкова «Особое задание». «Я верил всему, что происходило на сцене, - вспоминал впоследствии Валентин Иосифович. - Для меня это не было театром. Плоские декорации, которые изображали зелень, для меня были лесом, который пахнул деревьями, грибами, ягодами... Эти переодетые в мальчиков женщины не были для меня артистками, как их называют, травести, - это были настоящие дети. Я не помнил, как все это началось, и как все это закончилось, я был там, в действии...»

Однако мысль самому стать артистом пришла много позже, когда внезапно Валя решил, что это очень просто: вышел на сцену и говоришь, и ничего для этого знать не нужно, ни математики, ни химии-физики. Вот эта кажущаяся легкость манила и завораживала мальчишку, а вовсе не мечты о славе, как это обычно бывает: «...никогда в жизни у меня не было мысли о том, что я буду знаменитым, мне будут хлопать, преподносить цветы, а я буду раскланиваться, играть главные роли - нет-нет, только не это».

В самодеятельности Валентин играл преимущественно женские роли, поскольку школа, в которой он учился, была мужская, и наивысшим своим достижением тех времен считал роль засидевшейся в невестах Натальи Степановны в чеховском «Предложении». Кто-то из приятелей, тоже бредивших сценой, предложил для поступления попросить у Ираклия Андроникова что-нибудь из его устных рассказов - с таким материалом их наверняка примут. Каким-то невероятным образом приятели раздобыли адрес знаменитого литературоведа и отправились его уговаривать. Ираклий Луарсабович юных неофитов выслушал, но рассказы дать отказался, да еще и присовокупил, что в артисты им идти не стоит - зачем? ведь Отелло им все равно никогда не сыграть. В отношении Гафта мэтр в прогнозе ошибся, и со временем, когда «забракованное» им дарование обрело известность, Ираклий Луарсабович, как свидетельствовали его близкие, рассказывал эту историю уже с противоположным знаком. Кстати, и Отелло Гафт сыграл. Да у кого - у самого Анатолия Эфроса. Правда, по срочному вводу, но это уже детали...

Случилась в судьбе юного абитуриента и другая, на сей раз счастливая, встреча. Гуляя в любимых Сокольниках, в одной из аллей он однажды столкнулся с самим Сергеем Столяровым, актером, которого обожала вся страна. Понимая, что другого такого шанса не будет, немного оробевший Валентин попросил его послушать. Сергей Дмитриевич согласился и даже пригласил юношу к себе домой, где долго и подробно разбирал с ним басню Крылова «Любопытный», которую тот собирался читать на экзамене. Столярова Гафт считал первым своим учителем.

В Школу-студию МХАТ он поступил. И уже тогда, по словам Бориса Поюровского, «выделялся не одним своим ростом и статно мужественной фигурой, но и каким-то необузданным, взрывным темпераментом, мирно сосуществовавшим с легкой, почти детской ранимостью». А неизбывная неудовлетворенность собой станет своего рода пожизненной «расплатой» за наивность ребячьих представлений о профессии, которой он посвятил себя без остатка.

«Где непонятна тайна мастерства...»

«Спектакль - уникальное творение, - считал Валентин Иосифович, - он умирает в тот же вечер, когда и рождается. Опускается занавес, и все остается только в памяти, в ощущении. Описание, пересказ, рассказ, анализ - это уже из области таланта рассказчика». Ах, как же сложно говорить о сыгранных им ролях, понимая, что тебе не дотянуться до небес...

В те времена, когда любой советский гражданин (и актер - не исключение) мог от студенческой скамьи и до пенсии проработать на одном месте, Валентина Гафта считали едва ли не чемпионом по смене театров. Однако, это был не каприз взбалмошной натуры, но мучительный поиск себя и своего места. Первый успех на подмостках, по собственному признанию Валентина Иосифовича - «Третья голова» по пьесе Марселя Эме, поставленной Андреем Гончаровым в те времена, когда Московский драматический театр еще обитал на Спартаковской, а не на Малой Бронной. Спектакль этот, к сожалению, просуществовал недолго, став жертвой ухудшения советско-французских отношений, даже радиозаписи не сохранилось...

Потом был Эфрос - сначала в Театре им. Ленинского комсомола, затем на Малой Бронной. Сам Гафт называл встречу с ним особой страницей в жизни и едва ли не самой важной, «потому что театр Эфроса - это театр, о котором я вспоминаю и по сей день. Мне кажется, лучшие образцы этого театра навсегда останутся в памяти и такого я больше не увижу». Добавим - и одной из самых противоречивых страниц, загадку которой, возможно, удастся разгадать будущим биографам Гафта. В любом случае, Эфрос, по всей видимости, оставался для него неким внутренним камертоном, к которому артист прислушивался постоянно, поскольку «Анатолий Васильевич вытаскивал из актеров какие-то человеческие, порядочные вещи, которые не очень-то часто можно выявить в жизни».

Из того немногого, что Валентину Гафту посчастливилось сыграть у Эфроса, самым ярким получился маркиз д'Орсиньи в булгаковском «Мольере». Жажда власти, культ силы, не знающее утоления самолюбие заставляли этого вояку при каждом удобном и неудобном случае хвататься за шпагу. Усилиями актера и режиссера маркиз из второстепенного, в общем-то, персонажа, превратился в один из двигателей спектакля. Гафту суждено будет еще раз оказаться в пространстве этой пьесы - в «Современнике» ее поставит Игорь Кваша - сыграв Короля-Солнце. И снова был найден нетривиальный подход к персонажу - Людовик, несмотря на все свое могущество, боится Мольера, знающего истинную цену своему блистательному монарху.

К Московскому театру Сатиры у Гафта, выражаясь спортивным языком, было два подхода. В первый раз Эраст Гарин ставил там «Тень» Шварца и доверил молодому актеру роль Ученого. Увы, на премьере все «пошло не так» и приглашения в труппу не последовало. Через десять лет его позовет Андрей Миронов в «Женитьбу Фигаро», спектакль, которому суждено будет стать легендой. Все, кому посчастливилось видеть этот спектакль, считают роль графа Альмавивы одной из лучших в «послужном списке» Валентина Иосифовича. Его граф не был влюблен в Сюзанну, но играл он человека страстного и азартного, охотника, для которого преследование каждой появившейся на горизонте «дичи» - дело принципа. А потому соперничество хозяина и слуги в борьбе за желанный трофей носило характер схватки самолюбий, в которой безрассудство превалировало над здравым смыслом. Именно после этой роли Гафта пригласил в свой театр Олег Ефремов. И «вечный странник» обрел свой дом.

«Современнику» было отдано полвека. «Ефремов так это дело заварил, - считал Гафт, - что после его ухода театр оказался гораздо сильнее, чем его создатель. И это как-то передается из поколения в поколение». Удастся ли недавно осиротевшему театру сохранить эту связь времен - покажет ближайшее будущее. Галина Борисовна Волчек говорила, что в театре одни Гафта любят безоговорочно, другие с оговорками, но и те и другие, безусловно, уважают.

Вторя ей, Борис Поюровский писал: «В каждом театре надо иметь хотя бы одного такого человека. Его присутствие делает невозможным царство беспредела, от которого страдает наше общество в целом».

Валентин Иосифович обладал редким даром, который Лия Ахеджакова определила как «умение разбудить душу артиста». Когда она только пришла в театр, ее пришлось срочно вводить в «Записки Лопатина», где главную роль играл Гафт. В такой ситуации неизбывный страх любого артиста - забыть текст - разрастается до размеров ужаса. Конечно, все партнеры ее успокаивали, обещали в случае чего подсказать нужную реплику, но актрису все равно била внутренняя дрожь. И вот сцена с Лопатиным-Гафтом. Он поворачивается к ней и просто смотрит. Молча, ведь героиня Ахеджаковой - это лишь его воспоминание. «Когда Валя любит, он умеет и глазами любить - вспоминает Ахеджакова, - и эти глаза могут говорить и даже кричать. Ни одного слова я не забыла и никогда не играла лучше, чем в тот вечер».

Вокруг его ролей нередко разворачивались нешуточные баталии. Так было, например, с Вершининым в «Трех сестрах», поставленных Галиной Волчек. Многие упрекали актера в том, что его герой не столько степенный и семейный артиллерийский полковник, сколько лихой гусар в стиле поручика Ржевского. А все потому, что Гафт играл неутоленную страсть такой силы, какая не каждому мужчине по плечу. Под впечатлением от спектакля Андрей Максимов писал: «Гафт - лучший Вершинин, которого я видел. Волчек не ради имени назначила его на эту роль. Кажется, только Гафт в состоянии сыграть нежность, страсть, усталость и предельную самоуглубленность, как ныне принято говорить, в одном флаконе».

Григорий Горин, один из любимейших авторов былого «Современника», вдохновившись повестью Владимира Войновича «Шапка», написал пьесу под названием «Кот домашний средней пушистости». Серенький и средненький, зато очень правильный писатель Рахлин всю жизнь покорно играл по правилам системы, в которую был вписан, пока, неожиданно для самого себя, не поднял бунт из-за не доставшейся ему пустяковой привилегии. Изначально роль предназначалась другому артисту, но Горин и Войнович убедили Квашу, взявшегося ставить этот спектакль, что играть должен именно Гафт. И он сыграл так, что зрители с трудом верили: перед ними любимый артист! Куда девалась его стать, победительность манер, накачанная фигура. Перед ними был человек, из которого, как из лопнувшего шарика, вышел весь воздух: столько лет он убеждал окружающих и, главное, самого себя, в собственной независимости, пока злополучная шапка не вынудила его заглянуть в глаза себе.

Среди полусотни театральных ролей, сыгранных Гафтом, независимо от масштаба персонажа, нет ни одной проходной. Оставаясь самим собой, он вживался в судьбу своего героя до почти полного срастания на клеточном уровне. Людей, которые не были бы интересны и зрителю, и ему самому, актер не играл никогда. «Спектакль - это прекрасный цветок, который опадает ночью, и никто уже не расскажет, насколько он был прекрасен вечером, если, конечно, цветок не пластмассовый и не тряпичный». Его цветы всегда были настоящими...

«Чужую жизнь играю, как свою...»

На счету Валентина Гафта более 120 ролей в кино. Три-четыре картины в год для него были практически нормой. А ведь первые шаги на съемочной площадке триумфа вовсе не предвещали. Студента-первокурсника пригласили в картину Михаила Ромма «Убийство на улице Данте» на крошечную, почти без слов роль одного из убийц. С «немыми» сценами Валентин справился, но, когда пришлось действовать и говорить, забуксовал. А всего-то и нужно было, доставая из кармана пиджака записную книжку с карандашом, произнести: «Марсель Руже, сотрудник газеты «Свободный Сибур». Простите за вторжение, мадам». Говорить и действовать в одно и то же время ну никак не получалось. Фразу, которая ему, в итоге, так и не далась, артист запомнил на всю жизнь. «Ничего страшного, вы будете этаким застенчивым убийцей», - утешал его тогда Михаил Ильич.

От «застенчивого» убийцы до отчаянного храбреца полковника Покровского в картине «О бедном гусаре замолвите слово» дистанция, как говорится, огромного размера. Эта роль предназначалась Гафту еще на стадии написания сценария. И Горин, и Рязанов были убеждены - лучше него отца-командира с обостренным чувством чести, не склоняющегося ни перед противником, ни перед начальством, никто не сыграет. Сердца всех женщин Советского Союза безоговорочно принадлежали герою Гафта, а не персонажам его более молодых коллег. Творческий союз с Эльдаром Рязановым начался на «Гараже», предыдущей картине режиссера: «Именно Гафт, - вспоминал Эльдар Александрович, - своей серьезностью, невероятно развитым в нем чувством ответственности задал точную интонацию всему фильму. Съемки начались с речи председателя кооператива Сидорина перед еще ничего не подозревающими пайщиками. Здесь было очень легко впасть в балаганно-иронический стиль, увлечь этой внешней манерой игры и других участников актерского ансамбля. Но гражданское и художественное чутье Гафта настроило его на правильный лад и помогло провести фильм в реалистическом русле». Рязанов будет снимать Гафта практически в каждой своей картине...

Диапазон ролей, сыгранных артистом, не может не приводить в изумление. Безмолвный, уморительно серьезный дворецкий Брассет в «Здравствуйте, я ваша тетя!» и Лаврентий Берия в «Пирах Валтасара», побоявшийся изменить свою жизнь во имя любви Игорь из «Дневного поезда» и Джон Джаспер в «Тайне Эдвина Друда», ради великой страсти пустивший под откос и свою, и чужие жизни.

Гротескно-эксцентричный Сатанеев из «Чародеев» и поднявшийся до трагизма античных героев разорившийся лавочник Альфред Илл в «Визите дамы». Подбирать примеры для противопоставления можно было бы еще очень долго. Но есть в «послужном списке» Гафта две картины, к которым не хочется применять метод сравнительного анализа.

В театре артист дважды «входил» в булгаковского «Мольера», в кинематографе - в «Мастера и Маргариту». В 1994-м у Юрия Кары он сыграл Воланда, спустя почти двадцать лет у Владимира Бортко - первосвященника Каифу и Человека во френче. Гафт не считал роман Булгакова мистическим, и искренне сожалел, что всплеск интереса к нему новых поколений читателей обусловлен, как правило, только потусторонщиной: «Это самый что ни на есть реализм, - убеждал он собеседника в одном из интервью. - И фильм Кары именно такой, потому и нравится конечный результат. И Воланд, по большому счету, не дьявол, а посланник, которому поручено воздать людям по справедливости за их дела и помыслы». Человек во френче среди героев романа отсутствует, но из логики раздвоения булгаковских персонажей образ не выпадает - подобно Каифе, этот государственный муж готов без ограничений и оглядок на нравственность жертвовать судьбами отдельных людей во имя того, что он считает общим, общественным благом. Природа противостояния добра и зла волновала душу артиста, возможно, как ни одна другая философская проблема. Не зря же впоследствии возникнут и «Сон Гафта, пересказанный Виктюком», и проросший из него моноспектакль «Скажи, он дьявол или бог?» Впрочем, это тема для отдельного разговора...

«Там и рождается поэт...»

У Валентина Гафта, как у любого талантливого актера, было свое «кладбище несыгранных ролей». Что-то не давала сыграть судьба. Например, Алексея Турбина в спектакле Игоря Кваши - актер мечтал об этой роли, а режиссеру хотелось, чтобы непременно играли молодые артисты, коих Гафт, как ему казалось, мог «задавить» исключительно по причине принадлежности к другому поколению. Не суждено было ему сыграть и в «Зависти»: Олег Даль написал инсценировку по мотивам романа Юрия Олеши, но ушел из жизни, не успев осуществить этот замысел.

От чего-то артист отказывался сам, не всегда понимая, почему, и потом прибегал к простому объяснению - такой характер. Должен был играть в «№ 13» у Владимира Машкова в МХТ, отказался и пожалел об этом еще до того, как увидел спектакль. Не сыграл великого Кина в спектакле по пьесе Григория Горина, зная, что драматург предназначал главную роль именно для него. «Забраковал» пьесу Стриндберга «Пляска смерти», которую в «Современнике» собирался ставить Римас Туминас тоже с Гафтом в главной роли. Ругательски себя ругал за отказ от съемок в фильме «Вариант «Омега», хотя ему было известно, что его партнером будет Даль.

То, что не удалось воплотить на сцене или на экране, переплавлялось в стихотворные строки. Большинство знает Гафта как блистательного острослова. Даже на самые острые его выпады невозможно было просто взять и примитивно обидеться. «Об эпиграммах Гафта и благодаря им, - считал Михаил Козаков, - можно было бы написать диссертацию и проанализировать театральный, а стало быть, этический, эстетический и даже политический контекст».

О его лирической поэзии, к сожалению, вспоминают гораздо реже: «На мой взгляд, - сетовал поэт и переводчик Валерий Краснопольский, - «тайна Гафта» скрыта именно в его лирическом даре. Все остальное, как ручейки из родника, вытекает из этого главного: комплексы, кажущаяся агрессия, самоирония и набор масок, скрывающих от беглого взгляда истинное лицо страдающего человека».

Но вот умру, и кто-нибудь степенно,

Не сразу вспомнив, скажет обо мне,

Что красота души его нетленна,

Забыв, как тело корчилось в огне!

Самую многогранную личность нам все равно хочется втиснуть в некую понятную, достаточно емкую «формулу». Видимо, стремление объять необъятное присуще человеческой природе на генетическом уровне. Такие попытки редко бывают удачными, ибо масштаб того, кто продуцирует формулу, как правило, фатально не соответствует собственно объекту формулирования. В случае с Валентином Гафтом самым емким и точным, вероятно, стал Ролан Быков: «Валентин Гафт живет во мне как роскошное панно: в центре - сам Его Великолепие, Гафт - гениальный актер и поэт, в гениальном черном фраке с потрясающей бабочкой и ослепительной хризантемой в петлице; слева - Гафт- самоед, больной и нервный, в окружении Игоря Кваши и других, самых близких, но все равно далеких друзей; справа - Гафт-культурист, с рельефными бицепсами и большими глазами в окружении взвинченных женщин; сверху - Гафт-Саваоф, мирный, светящийся нежной добротой, прощением и грустной мудростью; а внизу - Гафт в адовом огне собственных глаз, полный почти настоящего гнева и желчи. Тут он - конечное слияние Фауста и Мефистофеля, тут гений и злодейство совместились. Хотя гений - подлинный, а злодейство - придуманное, чтобы было не так больно жить. В этом секрет».

Уйми печальные сомненья,
Несовершенный человек,
Не будет вечного затменья,
Нас не засыплет вечный снег.

На это и уповаем...

Фотогалерея