Жить на вдохе / Денис Бокурадзе

Выпуск №8-238/2021, Гость редакции

Творческий и жизненный путь Дениса Бокурадзе подтверждает, что выражение «рука судьбы» отнюдь не фигурально. Свое режиссерское образование он считал компромиссом, поскольку хотел стать артистом. Но чем, как не судьбой, объяснить радикальный поворот, приведший актера самарского «СамАрта» на должность худрука и режиссера Театра-студии «Грань» в маленьком Новокуйбышевске? За десятилетие его работы на этом ответственном посту любительский коллектив превратился в одну из известнейших театральных площадок России, а сам мастер уже трижды номинировался на престижную «Золотую Маску».

- Вы родственник народной артистки СССР Веры Ершовой. Можно ли сказать, что династийность предопределила ваш выбор профессии?

- В моем случае нет прямой династийности: мой двоюродный дедушка - Кузьмин Николай Николаевич, заслуженный артист РСФСР, муж Веры Александровны. Мне было лет 7-8, когда он ушел из жизни, ни о каком актерстве в таком возрасте речи быть не могло. Она же была очень сосредоточена на своей профессии, мы виделись по праздникам, да и жили в разных концах города. Никакого влияния на мой выбор, продвижение и поступление с ее стороны не было. Да, она замолвила за меня слово после института, когда я стал работать в театре «СамАрт», но нельзя назвать это преемственностью. Да ведь и нет одного мнения, хорошо или плохо быть продолжателем династии. Дочки и сыновья знают свою сторону медали - на них клеймо «детей», другим помочь некому - тоже минус.

Но у меня было очень хорошее детство. Я был счастлив тогда, да и сейчас тоже. Мой дедушка был интересным архитектором, он построил много известных домов в Самаре, строил «АвтоВАЗ» и даже несколько корпусов «Фиат» в Италии. Прабабушка - педагог французского языка, бабушка - немецкого, мама - английского. Отец с техническим образованием. Летом мы с родителями и сестрами всегда отдыхали на Волге, были солнце и вода, любовь и хорошее отношение.

- А что «повернуло» в сторону искусства? Может, было какое-то яркое театральное впечатление?

- Толчка извне точно не было. В театр мы ходили регулярно, семьей - и в оперный, и в драматический. Это был абсолютно привычный ритуал, не было событием. Я решил заняться актерством благодаря учительнице литературы Элеоноре Казимировне. Она проводила уроки в форме спектаклей, ставила с нами сценки из произведений школьной программы: «Ревизора», «Недоросля», «Горя от ума». Это было увлекательно, меня «затянуло». А тут и с математикой было не очень... Нестандартная у меня в этом плане история. Я хотел стать артистом, но в Москву меня родители не отпустили, поэтому поступил на режиссуру (в институте тогда не было актерского отделения, а выпускали только кафедры народно-художественного творчества и режиссуры). Я решил, что все равно там много играют, и в 16 лет поступил, а в 20 получил диплом. Конечно, никаким режиссером я быть не собирался. Я отлынивал, как только можно, от постановок и старался больше играть в постановках других. Естественно, приходилось что-то ставить, но это не приносило мне никакого удовольствия. Я в полный цвет занимался актерством, уже с 1998 года играл в Театре-студии «Грань», а после института, в 2000-м, пошел в «СамАрт». И так параллельно играл в двух театрах, пока после 13 лет в Самаре окончательно не перешел в Новокуйбышевск.

- В 2011 году вы возглавили новокуйбышевскую «Грань». Как Эльвира Дульщикова, основатель этого театра, предложила вам должность худрука?

- Так сложились обстоятельства. У нас с Эльвирой Анатольевной были очень хорошие отношения. Театр был любительским, а я был профессиональным артистом и проверенным человеком, она видела мое отношение. Ее болезнь не была скоротечной, она знала, к чему идет, и сознательно разговаривала со мной на тему передачи мне театра. Она поступила очень мудро, когда я отказывался: «Я же в «СамАрте», я же артист! А как я буду ездить в Новокуйбышевск?» Вопросов было больше, чем ответов. Тогда Дульщикова предложила пока сделать открытие 40-го юбилейного сезона, сыграв спектакль «Аз и Ферт», а потом и выставку. Она была уже в Саранске и руководила мной по телефону. И я, что-то сделав под ее крылом, втянулся и согласился возглавить «Грань».

- Только в регионе возможна ситуация, когда худруку коллектива всего 32 года?

- Получить театр в молодом возрасте - это судьба. Это не система, это не зависит от территории и людей, от того, как принято. Понятно, что серьезные театры - Вахтанговский, МХТ - ищут серьезных людей со стажем, опытом и авторитетом, потому что нельзя доверить молодому человеку такой коллектив, ведь его можно быстро уничтожить. Конечно, нет гарантии, что и опытный не развалит, но с ним шансов все-таки больше.

Если бы Эльвира Анатольевна была жива и здорова, я так же с удовольствием был бы артистом. Меня устраивало все, что мы с ней создавали. Мы любили друг друга, развивались творчески, у нее был колоссальный опыт, все было замечательно. Конечно, мне было страшно принимать руководство, но и очень интересно. Наверное, из-за того, что я никогда ничего такого не делал, у меня не было ощущения, что это может быть тяжело. Вот сейчас я бы стал думать, что с этим делать и как быть. Но тогда я сразу сказал себе: «Я должен сохранить традиции и развивать театр, ставить спектакли, за которые не стыдно». И никаких поблажек себе не давал. Поставил высокую планку, которой должен был соответствовать. Насколько получится - будут судить зрители и коллеги. Но у театра «Грань» уже был статус, я должен был сделать шаг дальше.

Естественно, все нам приносит опыт. У меня два учителя: Виктор Алексеевич Тимофеев, мой мастер курса, и Эльвира Анатольевна. Эстетику, природу, отношения я перенимал в ее театре. Правда существования стала и моей историей, и я повел эту тему дальше. Естественно, она трансформировалась вместе с моими взглядами, но моей задачей было сохранить наследие Дульщиковой и развивать его, что ей и обещал.

- Хотя и не хотели вы быть режиссером, но от судьбы не уйдешь.

- Судьба в свое время дала мне режиссерское образование, а потом заставила заниматься режиссурой. И это очень хорошо! При этом у меня есть большой артистический опыт, ведь я сыграл больше 70 ролей, есть понимание, как и что работает. И когда мне начинают актеры лапшу вешать, мол, это невозможно, я абсолютно точно знаю, что возможно, а что нет, где лень и нежелание, где отсутствие опыта. Меня обмануть не получается, артисты злятся, что я вижу и говорю больше, чем нужно. Но мне это помогает в трактовке ролей, в том, что им предложить. Можно ведь прийти на должность, не зная, как и что устроено в театре, но я был и монтировщиком, и уборщиком. Прошел путь и знаю, из чего он состоит. Это большой плюс и опыт. Потому что, когда ты после института сразу ставишь спектакли, ты не понимаешь многого. А у меня же еще двойная специальность: я режиссер и преподаватель. Это хороший навык для формирования себя в качестве художественного руководителя.

Начав работать, понял: столько лет я совершенно не занимался режиссурой, а теперь мне нужно ставить спектакли. Конечно, я столкнулся с вещами, которых не знал ни как артист, ни как режиссер. Не все хотят быть худруками, потому что это огромная сложность: ты несешь ответственность за людей, театр, курс его развития, художественную политику, за зарплаты, в конце концов. Это не то же самое, что быть приглашенным режиссером: приехать, поставить спектакль за 2-3 месяца, получить деньги и уехать, причем тебе абсолютно фиолетово, что было до и что будет после тебя. А здесь ты думаешь категориями судьбы театра: какие в нем будут постановки, какая занятость у артистов, как они будут расти.

- Говорят, театр живет 10 лет. Как раз такой срок вы возглавляете «Грань». Есть мысли по этому поводу?

- Мысли есть. Даже самый здоровый человек когда-то болеет, это естественно. И у молодых деревьев ветки ломаются от ветра, но потом восстанавливаются. Главное, чтобы была любовь - в корне, в сути дела. «Грань» была построена на любви. Не мной. Я продолжаю дело Дульщиковой, и это сильнее трудностей, это спасает.

У театров всегда бывают спады и взлеты, поэтому важно каждые 7-10 лет освежать вектор развития. Если бы для этого момента были точные день и число! Но нет, он подкрадывается незаметно. Если у руля стоит хороший художественный руководитель, способный определять путь коллектива и заинтересовывать им артистов, театр будет жить. Артисты - большие эгоисты: «Есть я - и роли, которые я хочу играть». А худрук не может думать только о себе. У нас сейчас тоже есть сложности и внутренние проблемы, не скрою. Но это не тупик, нам есть куда развиваться. Строится новое здание, есть задумки по общежитию для ребят, я стараюсь обязательно ездить на фестивали для аккумуляции с другими коллективами. Не надо держать актеров в эскапизме, будто есть мы - и больше никого. Надо смотреть, впитывать, обсуждать, двигаться. Из-за прошлогоднего застоя и у нас появились психологические трудности, но сейчас мы поедем по России, и фестивальное движение даст хороший толчок. Когда сидишь в замкнутом пространстве, начинаешь лезть на стену. Только мудрейшие выходят на другой уровень самопознания - у остальных начинается психоз.

- Возможно, артисты, работая длительный срок с одним режиссером в одной эстетике, устают от этого.

- Что касается эстетики: есть разница между штампом и почерком. Мне кажется, индивидуальный почерк - очень хорошая штука, которую трудно найти. Изумительно, что у Туминаса, Погребничко или Бутусова есть свой почерк - таких режиссеров мало. Многие ставят на поток, ты не поймешь, кто автор спектакля, пока в программку не посмотришь. Найти себя и свой язык адски трудно. Мейерхольд, Станиславский, Таиров... Ну, человек 20 мы назовем. А режиссеров-то было, мама не горюй, сколько! Но они ничем не примечательны. А эти сделали больше других, они имеют право быть в профессии и работать в своей эстетике. Артист ее может принимать или не принимать. Не нравится - с уважением поблагодари и уйди. Не надо находиться в театре и хаять его. Не можешь изменить ситуацию - измени отношение к ней. Не можешь и этого - уходи. Не ты хозяин здесь, не ты это строил, не тебе и уничтожать. Будь честен перед собой.

- Вы шли по нарастающей: ваши спектакли номинировались, получали престижные премии, привлекали интерес (в какой-то момент он мог превратиться в давление). Вы это чувствовали?

- Я ощущал, что есть внимание и интерес. Но я спокойно это воспринимал, потому что не находился в эпицентре. Я стараюсь на этом не сосредотачиваться, потому что у меня очень много других задач, связанных со строительством театра, причем речь не только о здании. У меня всегда есть внутреннее опасение, что я не достигну планки, которой мне хочется соответствовать, ведь совершенно непонятно, каким будет следующий спектакль, получится он или нет. Бывает лучше, хуже, это живой организм. Хорошо, если критикам интересен мой путь и хочется об этом говорить: у нас публичная профессия, постановка - не тайна. Это дает имидж театру и городу, помогает строительству. И две «Золотые Маски» помогают. И то, что сейчас потише стало, - тоже хорошо и логично. Невозможно все время быть на вдохе, иногда нужно выдохнуть и отдохнуть. Это не значит, что я не делаю спектакли! Сейчас выпустили эскиз «Марии Стюарт» - изумительно красивый, но его чуть-чуть нужно доработать. Осенью была премьера «Дракона» Шварца. В июне приедем на «Фабрику Станиславского» с работой «В сапоге у бабки играл фокстрот» - она вошла в лонг-лист «Золотой Маски» и очень нам всем нравится. Я не живу от интервью до интервью, мне есть, чем заниматься. Нам нужно набрать целевой курс в институте - 15 бюджетных мест. В этом году 50 лет нашему театру. Вдумайтесь: 50 лет театру в городе, которому нет еще и 70! Куда еще интереснее! Все идет планомерно. Главное - хотеть.

- Мне показалось, что ваши московские работы - «Старший сын» в Театре на Таганке и «Театр чудес» в Театре Наций были приняты прохладнее.

- У вас правильное ощущение, у меня такое же. Но постановка спектаклей в Москве - это серьезный этап в моей профессиональной жизни и важный опыт, который дал свои результаты. Именно в Москве я попробовал поработать с другими людьми и с чужой труппой. В этом смысле был интересный эксперимент со «Старшим сыном». Ирина Викторовна Апексимова с потрясающей любовью относилась ко всему, что мы делаем. «Театр чудес» (у нас этот спектакль называется «Театр мудрого Дурачины») идет в Новокуйбышевске с большим успехом. Недавно Музей им. А.А. Бахрушина для выставки попросил фотографии из нашей постановки, потому что это единственный российский спектакль по интермедиям Сервантеса, да еще в переводе Александра Николаевича Островского! Это же уникальная история. Москва для меня стала потрясающим, серьезным опытом, но я хочу развивать свою историю, следить за своим театром. Я не готов физически отсутствовать в нем столько времени.

- И готовы ли столичные театры принять вас и вашу эстетику, в которой есть категория нравственности?

- Это та эстетика, которую я выработал за 10 лет поиска. У меня так сложилось, не то, чтобы я решил идти этим курсом. Это с детства было заложено, укреплено Дульщиковой, за годы приросло и сформировалось, а теперь - это данность. Мне нравится, что в моей эстетике есть категории любви и добра, что это серьезный разговор в век, когда все поднимается на смех и воспринимается через иронию. «А давайте над этим пошутим, перевернем и посмотрим под другим углом!» А давайте серьезно - посмотрим, что мы накуролесили к сегодняшнему дню со своей историей, жизнью, страной, с психологическими проблемами человека, с его душой. Давайте поймем, как мы относимся к любви, дружбе, верности, чести, совести. Их никто не отменял, но это понятия настолько серьезные, что людям не хочется о них думать. Им легче их нивелировать, смеяться над этим, называть пережитками и считать, что мы сейчас свободны от них. Но свобода - не то же самое, что безнравственность: это четкое знание своих границ - тех рамок, за которые ты никогда не выйдешь. «Не могу» - не значит «не свободен», просто у меня есть этические нормы. Я для себя определяю границы дозволенного и недозволенного. Как только я начну их переходить, стану наступать на свободу других. Как только я наступлю на свободу других, начнется гражданская война. И свести такой разговор к тому, что и это не серьезно... А тогда что серьезно-то в жизни? О чем стоит думать, зачем читать книги, зачем учиться в институте? Ну если все смешно - зачем?

- Вы идете своим путем, а это подразумевает и особый выбор драматургии. Как он происходит?

- Я делаю то, что мне интересно. Это не только классика - я ставлю и современную литературу. Например, была «Таня-Таня», а в том году - «В сапоге у бабки играл фокстрот» финского драматурга Сиркку Пелтола. Как происходит выбор? Мне просто попадается произведение, которое смогло меня заинтересовать. Я читаю разную драматургию, но не всегда она в меня «попадает». Я не говорю, что она плоха: может, в вас и «попадет», тогда берите и ставьте, я же не против! Себя слушайте и делайте, тогда все будет хорошо.

В своих спектаклях я стараюсь определить точку невозврата. Эта тема очень важна для меня, это магистральная линия моего творчества. Ты живешь и вдруг совершаешь нечто, после чего уже никогда не будешь прежним и не сможешь от этого избавиться. Такой точкой может быть поступок или допущенная мысль, то, что уже сделано, чего не переиграть и не забыть. Во «Фрекен Жюли» герой подталкивает Жюли к самоубийству, после чего его жизнь не станет прежней, как бы он ни хотел. В «Марии Стюарт» героиня подписывает указ - тоже точка невозврата. Есть момент в жизни, когда ты находишься на грани правильного решения (правильного для тебя, а для других оно может быть и неверным). Меня интересует не только этот переломный момент, но и то, что происходит после него. Это не просто событие, а судьбоносная вещь, чего ты можешь сразу не понимать, но потом осознаешь. Это говорит о форме ответственности человека в своей жизни. Ты в угаре что-то совершил, все это захихикал, а потом остался один и понял: вот сейчас, в этой точке, жизнь и закончилась. А назад нельзя! Идет слом личности и образа мыслей. Уже не ты властитель ситуации, а ситуация берет верх над тобой. Интересно разбирать, куда тебя вынесет эта кривая, определять: твоя ли это ошибка, или она дана тебе судьбой, чтобы ты развивался дальше? После таких точек многие пытаются уйти от серьеза, потому что иначе не выжить. Мне кажется, ошибка - развал страны, который стали превращать в несерьез, потому что сказать: «Что мы сделали?!» - значит, не только признать эту ошибку, но и начать по-другому жить. Проще иронизировать над ней. А это те вещи, которые меняют человека, ключевые, болевые, после которых только в монастырь уходить. От них человек начинает либо разрушаться, либо расти.

- Ваши спектакли поражают продуманностью решения - режиссерского, актерского, декорационного. За счет чего это становится возможным?

- Первое: у меня есть четкое понимание, что в театре нет мелочей. Второе: есть ответственность перед тем, что я делаю. И третье: мне очень важно, в чем артист выйдет и как повернется, потому что это создает эстетику театра. Как только я начну относиться к этому не всерьез, надо просто завязывать с профессией.

Фотогалерея